- Во дворе чашма. Иди умойся, сейчас перекусим. Как твое имя?
- Меня зовут Исмат. Исмат Исматулло я.
- Хорошо, Исматулло. Иди, приведи себя в порядок. Нет, вот в эту дверь.
Исмат оказался в небольшом дворике при полицейском участке, где вдоль стены росли пыльные кусты мелких роз, за которыми стояла будочка для отправления нужды, а в одном из углов в керамическом обрамлении был установлен медный кран.
Пока Исмат приводил себя в порядок полицейский стоял подбоченясь на крыльце.
- Воды у нас много, - с гордостью произнес он, когда Исмат открыл кран, и из него щедро полилась вода. - У нас тут своя артезианская скважина.
Исмат помылся по пояс, вытерся принесенным вернувшимся к тому времени младшим полицейским полотенцем и, натянув вновь рубаху, поднялся в комнату.
- Давай поедим, - большой полицейский указал рукой на установленные на покрытом скатеркой углу стола касы с тыквенным супом и с шавля - мясной рисовой кашей.
Произнеся обязательное "бисмилля", пленник и полицейский принялись за еду.
- Меня зовут господин Нияз. - представился полицейский. - Расскажи, почему ты убежал из своего Бейнелмилела?
- Этот Бейнелмилел (интернационал) - государство, где плохо всем, но особенно плохо нам, мусульманам, - отвечал Исмат. Он многое мог бы поведать об этом, как человек, прошедший войну, трудармию, знавший о судьбе крымских татар. Но не место, да и нецелесообразно.
- Ты о себе расскажи, - прервал его полицейский.
Исмат уже раньше решил, что расскажет все, оставив вне своего повествования убийство им охранника лагеря и то, что касается Айше.
- Я бежал с Фархад-строя, - начал Исмат, но господин Нияз перебил его:
- Неужели из коммунистической тюрьмы так легко убежать? Из нашей не убежишь! - и полицейский плотоядно засмеялся, потом спросил: - А за что тебя посадили в тюрьму?
- Почему в тюрьму? - удивился, было, Исмат, потом, сообразив, ответил: - Да, на стройке был участок, где работали заключенные, им было еще хуже. Но Фархад-строй назывался народной стройкой, туда насильно привозили людей из всего Узбекистана. И меня однажды ночью записали "добровольцем" на стройку. Наша жизнь там мало отличалась от каторги, но у нас было право раз в год выходить с территории стройки на один день. Я воспользовался этим - и вот, убежал. Но оставаться в Советах я не мог, на меня был объявлен розыск по всей стране. И если Иран меня не примет…
Рассказ показался господину Ниязу убедительным. Однако окончательно вопрос о дальнейшей судьбе перебежчика будет решать чиновник из жандармерии, который прибудет завтра.
- На той стороне тоже было землетрясение? - спросил после небольшой паузы полицейский. - Здесь у некоторых домов обрушились стены.
- О-о! - воскликнул Исмат, и рассказал о полностью разрушенной окраине города Ашхабад, о ребенке, с трудом извлеченном из-под руин.
- Да хранит нас Аллах! - воскликнул господин Нияз, услышав ужасное повествование гостя.
Приближался вечер. Помощник убрал со стола и, попросив у начальника разрешения удалиться, ушел.
- Ты, Исматулло, не обижайся. Я тебе поверил, но выпустить тебя я сейчас не могу. Переночуешь в арестантской комнате, а завтра должен приехать важный чиновник, он решит, что с тобой делать. Я, ты же понимаешь, только здесь, в приграничном селе, большой начальник.
- Вы, господин, везде будете большим, - улыбнулся Исмат, и оба мужика, примерно одного возраста, рассмеялись.
Полицейский открыл находящимся на его поясе ключом маленькую дверь в сенях, за нею оказалась комната с забранной толстой решеткой окном, в которой лежала на полу только камышовая циновка. Полицейский выразительно посмотрел на Исмата, потом вынес из другой комнаты стеганный ватный халат и вручил его своему пленнику:
- Ничего, переночуешь, - проговорил он строго.
- Ничего страшного, переночую, - ответил Исмат, и мужчины расстались, пожелав друг другу доброй ночи.
Полицейский Нияз полночи не спал, обдумывая ситуацию. Не имея претензий к судьбе в отношении своих не облагаемых налогами доходов, складывающихся из поступлений от торговцев, снабжающих приходящих из Туркмении контрабандистов товарами, он испытывал душевные муки по причине своего невысокого полицейского чина. Начальство в ответ на его покорнейшие обращения по этому поводу заявляло, неофициально, конечно, - а за что, мол, тебе повышать звание?
- Контрабандистов ты не ловишь…
- Нет их на моем участке! Хорошо поставлена профилактика преступлений!
- Ага… Так… Доходов в казну от твоей службы никаких.
- Какие доходы могут быть в наших маленьких бедных кишлаках! - означенный полицейский участок контролировал несколько приграничных селений.
- Ну да, конечно! Ну, так чего же ты хочешь?
Разумеется, те, кто платили начальнику полицейского участка, платили тем, кто сидел ступенькой выше, более крупные суммы. Ясно, что не проявляющий рьяности господин Нияз сидящих выше вполне устраивал, но поощрять его не было нужды. Мало ли что может случиться, а потом еще обвинят в поддержке нечестного чиновника. Пусть чувствует свою зависимость от вышестоящего начальника.
И вот совсем недавно в жандармское управление округа поступило указание найти среди приходящих из-за кордона отчаянных мужчин - эти хождения не были тайной и для самых высоких инстанций! - найти такого, который был бы грамоте обучен и знал бы русский язык. Припугнуть его, привлечь деньгами и заставить выполнять задания иранской стороны. Жандармский начальник округа, объезжавший приграничные селения, обещал господину Ниязу посодействовать в получении очередного звания, если тому удастся найти подходящего человека. И вот, кажется, Ниязу повезло - к нему своими ногами притопал человек, наряду с узбекским и персидским знающий хорошо еще и русский язык. Впрочем, было одно неприятное обстоятельство: этот человек не мог возвратиться назад, в Советы. Да и знает ли он в действительности русский язык или, как многие, может только с горем пополам объясниться с русским покупателем на базаре?
В общем, полночи не спал господин Нияз, не ведая, повезло ли ему с этим Исматулло или ничего из этого дела не выйдет?
Назавтра около полудня Исмат, пребывающий в запертой комнате рядом с кабинетом начальника, услышал звук приближающегося автомобиля и увидел в окно, как новенький "виллис" щегольски развернулся и резко притормозил. Из-за баранки соскочил бравый мужчина лет пятидесяти, в военной форме, подтянутый, и быстрым шагом зашагал к крыльцу. Исмат услышал в коридоре топот ног - это весь небольшой штат полицейских устремился навстречу прибывшему чину из жандармского управления.
Конечно же, гостя за конфиденциальным разговором угощали чаем. Только через час по прибытии жандарма Исмат был введен в кабинет. Круглолицый, с чисто выбритой головой жандармский чиновник не ответил на приветствие перебежчика, в то время как Нияз приветливо пригласил пришельца из-за кордона сесть поближе к столу.
- Ну, Исматулло, расскажи господину Реза о себе.
Жандарм Реза, между тем, с подчеркнутой подозрительностью исподлобья глядел на облаченного в бедный дехканский наряд перебежчика.
Исмат обратился к полицейскому:
- Господин Нияз, могу я говорить по-узбекски?
Наверное, этот вопрос уже обсуждался двумя представителями власти, потому что Нияз сразу, без согласования с высокопоставленным посетителем, ответил:
- Господин жандарм знает узбекский язык.
Исмат кратко, как и вчера, начал рассказывать о себе, начиная со дня своей насильственной отправки на Фархад-строй.
- Начни с событий лета сорок первого, когда Германия напала на Советы, - перебил его жандарм.
Исмат поведал о том, как он перед самой войной посватался к девушке из соседнего кишлака, как закончил отделывать дом и как на второй месяц войны, казавшейся жителю узбекского колхоза такой далекой, он получил повестку из военкомата. Потом была трехмесячная подготовка на специальных курсах где-то возле Москвы, затем отправка на фронт и два года в полковой разведке в звании старшего сержанта.
Слушая Исмата, жандарм особое внимание обратил на факт обучения того на военных курсах и, в особенности, пребывание на фронте в качестве разведчика. "Если не врет, - думал жандарм, - и если он не заслан русской тайной службой, то высшее начальство будет весьма довольно вербовкой такого человека".
- А теперь продолжай говорить на фарси, - вдруг перебил он рассказчика, когда тот дошел до своего ранения и отправки в госпиталь.
Исмат перешел на персидский язык, на котором он мог связно передать суть событий, но без сопутствующих деталей.
- Говорить русский теперь, - вновь перебил его жандарм.
- Русский язык я знаю намного лучше, чем персидский, - ответил Исмат и только начал говорить по-русски, как жандарм велел ему перейти на узбекский.
