Георг Эберс - Слово

Молодой командующий не желал удовольствоваться взятием незначительного городка Аальста. Хотя брюссельские власти и объявили бунтовщиков стоящими вне закона, но те не обращали на это никакого внимания. Наваррете подумывал о взятии богатого Антверпена, а все испанские войска, соблазненные примером возмутившихся полков, собирались последовать их примеру.

Мать была другом и советчицей сына. Он выслушивал ее мнение относительно каждого замышлявшегося им шага, и ей льстила роль, выпавшая на ее долю; а когда вероятности за и против уравновешивались, она гадала на картах, и исход гадания решал дело. Оба они не имели иной более высокой цели, как приносить пользу своему окружению! Что за дело было им до того, что от их решения зависела судьба тысяч людей! Смертоносное оружие в руке являлось в их глазах только средством для того, чтобы срывать с деревьев вкусные плоды. Слова дона Хуана, что власть есть не что иное, как богатая нива, уже сбылись, и Ульрих с матерью собирал в Аальсте обильный урожай.

Флоретта взяла с собой сиротку-приемыша и ходила за ним по-прежнему с материнской заботливостью, родившийся на соломе ребенок теперь был укутан в кружева и меха. Она не могла обойтись без него, потому что он доставлял ей развлечение в долгие часы отсутствия Ульриха; это отвлекало ее от мрачных мыслей.

Ульрих часто подолгу отсутствовал дома, гораздо дольше, чем того требовала его служба. Что могло вызывать такое продолжительное отсутствие? Не навещал ли он любовницу? Отчего бы и нет? Это нисколько не удивило бы мать, гораздо более она удивилась бы тому, что красавицы не сбегались к красавцу Ульриху из ближних и дальних мест.

Да, Ульрих снова нашел прежнюю возлюбленную, и этой возлюбленной было искусство, от которого он несколько лет назад в досаде отвернулся. До его сведения дошло, что при защите города был убит какой-то художник. Он захотел видеть его произведения и отправился в его жилище. Боже, в каком состоянии он застал его! Окна и мебель были перебиты, дверцы шкафов выломаны, вдова убитого вместе с детьми своими лежала на соломе. Это печальное зрелище тронуло его, и он дал бедной женщине щедрое вспомоществование. На стенах висело несколько изображений святых, которые испанцы пощадили; мольберт, кисти и краски так же остались нетронутыми. Тогда ему пришла в голову мысль, за осуществление которой он немедленно принялся: он задумал написать новое знамя. И как сильно забилось его сердце, когда он снова встал за мольберт.

В еретиках он видел только язычников, испанцы сражались против них и за свою веру. И вот он изобразил на одной стороне знамени лик Распятого, на другой – образ Богоматери. Для первого моделью ему послужил молодой воин, для второго – вдова художника. Теперь его руку не удерживали никакие сомнения, никакая забота о том, что скажут другие; он обладал властью и знал, как бы он ни написал, все будет хорошо. Он придал фигуре Спасителя голову Косты, как он это сделал уже у Тициана, а Богоматери опять придал лицо своей матери, назло мадридским судьям и себе в удовольствие. Однажды он попросил ее сидеть спокойно и думать о чем-нибудь серьезном, так как он желает написать ее портрет. Она охотно согласилась на это и только попросила его поторопиться, так как не могла долго оставаться неподвижной.

Несколько дней спустя обе картины были готовы и вышли недурны. Он от души радовался тому, что несмотря на долгий перерыв ему удалось написать нечто порядочное. Флоретта была в восхищении от работы сына и в особенности от написанной им Богородицы. Она тотчас же узнала себя и была очень тронута его идеей. Она сказала, что действительно выглядела именно так, когда была несколько помоложе; ее удивляло более всего то, как верно он передал тогдашний цвет ее волос. Смущало ее только, не грешно ли, что он придал Богоматери ее лицо: ведь она великая грешница, и ничего более!

Вскоре она стала испытывать некоторую скуку. Она привыкла к обществу, и одинокая семейная жизнь начинала ее тяготить. Однако она никогда не жаловалась и старалась не дать заметить Ульриху, что скучает.

Однажды Ульрих объявил матери, что должен будет покинуть ее на несколько дней. Уже несколько раз ему приходилось разгонять вольные отряды крестьян и горожан, вооружившихся против бунтовщиков. Теперь полковник Ромеро призывал его на помощь против значительного отряда, собранного бароном фон Флойоном между Лувеном и Тирлемоном. Отряд этот состоял преимущественно из студентов и другой фламандской молодежи, желавшей освободить свое отечество от неистовств испанско-немецкой вольницы.

Ульрих радостно простился с матерью, потому что был уверен в победе и в скором возвращении, но она заливалась слезами. Часть своего войска Ульрих оставил в городе под начальством Зорильо, а сам с отборными полками выступил в поход.

Значительная, но собранная наскоро армия патриотов была только что уничтожена при Тиснаке менее многочисленным, но искушенном в военном деле испанским отрядом. Ульрих, со своей стороны, немало содействовал победе и заслужил благодарность отважного Ромеро и других испанских офицеров. Они рады были заручиться его содействием при предполагаемом нападении на Антверпен. Все удивлялись его храбрости и следовали за ним со слепым доверием. Он упивался сознанием собственной власти, и это сознание удесятеряло его силы. Вечером после одержанной победы он пировал с Ромеро, Мендозой, Варгасом и другими вождями. На следующее утро приступили к допросу пленных.

Допрос студентов, горожан и крестьян он предоставил своему помощнику; но в числе пленных было и три дворянина, с которых можно было взять значительный выкуп. Двое из них согласились на его требования и были отпущены. Оставалось допросить третьего, высокого статного молодого человека в рыцарском одеянии. С ним Ульрих вступил во время боя в поединок, и еще неизвестно, на чьей стороне осталась бы победа, если бы лошадь рыцаря не была убита ружейным выстрелом.

Пленник носил руку в повязке; на панцире его был выгравирован графский герб.

– Вас вынули из-под лошади, – обратился к нему Ульрих по-испански, – вы бились с честью.

Рыцарь пожал плечами и ответил по-немецки:

– Я не понимаю испанского языка.

– Значит, вы немец? – спросил Ульрих по-немецки. – Но каким же образом вы очутились среди нидерландских бунтовщиков?

Рыцарь взглянул на него с удивлением. Ульрих продолжал:

– Я понимаю по-немецки. Отвечайте.

– У меня в Антверпене были дела, – ответил пленник.

– Дела? Какие?

– Это мое дело.

– А, так вот как! Ну, значит, мы переменим вежливый тон на другой.

– Нет, это совсем ни к чему! Я побежден и обязанвам отвечать. Мне нужно было закупить материю.

– Вы купец?

Рыцарь покачал головой и ответил, улыбаясь:

– Мы вновь отстроили наш замок после пожара.

– Понимаю: вам нужна была материя и вы надеялись получить их в виде добычи?

– Нет, вы ошибаетесь.

– Ну, так что же привело вас в ряды наших врагов?

– Барон Флойн – родственник моей матери. Когда он выступил против вас…

– То вы тоже пожелали попытать счастья на войне?

– Совершенно верно.

– И вы недурно справились с вашим делом. Откуда вы родом?

– Я уже сказал вам – из Германии.

– Но Германия велика. Откуда именно?

– Из Швабии, из Шварцвальда.

– Ваше имя?

Пленник молчал. Ульрих всмотрелся в герб, изображенный на вооружении, затем пристально посмотрел рыцарю в лицо, подошел к нему, улыбаясь, и проговорил уже совершенно другим тоном:

– И вы думаете, что Наваррете потребует от графа Фролингена значительного выкупа?

– Вы знаете меня?

– Может быть. Ведь вы граф Липс?

– Черт возьми!

– И замок ваш расположен в поле, недалеко от монастыря.

– Совершенно верно! Но откуда вы-то все это знаете?

– Мы старые знакомые, граф Липс. Вглядитесь-ка в меня хорошенько.

Тот вопросительно посмотрел на Ульриха и сказал, качая головой:

– Ваше лицо с самого начала казалось мне знакомым. Но я никогда не бывал в Испании.

– Зато я бывал в Швабии и еще с тех пор являюсь вашим должником. Что, хватило бы вашего выкупа на то, чтобы уплатить стоимость разбитого церковного окна?

Граф широко раскрыл глаза, радостная улыбка озарила его лицо, он всплеснул руками и радостно воскликнул:

– Ты… ты… ты Ульрих! Черт меня побери, если я ошибаюсь! Но кому могло прийти в голову, что шварцвальдский мальчуган превратился в испанского военачальника!

– А между тем это так. Но пока пусть это остается между нами! – сказал Ульрих и протянул графу руку. – Только молчи – и ты свободен. Пусть разбитое окно будет твоим выкупом.

– Пресвятая Дева! – воскликнул граф. – Если бы все окна в монастыре ценились так дорого, то монахи скоро сделались бы настоящими крезами. Шваб остается швабом, хотя бы он и нарядился испанцем. Вот так счастье, что я последовал за бароном Флойном. А твой старик Адам, а Руфь – вот они обрадуются!