— Не будем тратить время попусту, — продолжал генерал, руки которого тоже неподвижно лежали на столе. — Для наших господ дипломатов я уже ничего не могу сделать и ничего не могу изменить.
Ягов кивнул головой. Скорее лишь в подтверждение того, что предчувствие относительно бесполезности этого интермеццо не обмануло его. Собственно, теперь он мог бы встать и уйти. Но прежде, чем он решился на это, его внимание привлекло легкое постукивание пальцев, которыми Мольтке забарабанил по столу.
— Мой юный друг… — Хотя Ягов и был моложе генерала, хотя почти юношеская внешность и скрадывала дополнительно еще несколько лет, однако этого все же было недостаточно для столь доверительного обращения; и если Мольтке на этот раз все-таки к нему прибегнул, то этим он, вне всякого сомнения, хотел показать, что намерен убедить гостя в своей искренности и доброй воле — как отец, который обращается к сыну. — Еще его превосходительство князь Бисмарк говорил, что единственное, чего Германия в случае военного столкновения непременно должна избегнуть, так это борьбы на два фронта. А сейчас мы накануне именно такой ситуации. За это мы должны благодарить господ дипломатов. Что же нам остается? Одно — как можно скорее ликвидировать один из двух фронтов, чтобы затем сосредоточиться на втором, оставшемся. Сокрушить стремительным ударом Россию — это неосуществимо; хотя у русских и нет такого оружия, как у нас, однако они располагают обширными пространствами. Мне незачем напоминать вам о Наполеоне. Стало быть, следует начать на западе, как это гениально замышлял мой предшественник. — И Мольтке, не оборачиваясь, мотнул головой в сторону стены позади себя, где висел огромный портрет генерала-фельдмаршала графа Шлифена; над стоячим, шитым золотом, воротником и бахромой эполет со стены взирало сверху вниз морщинистое, аристократически сухощавое лицо с усталым взглядом, видевшим и познавшим слишком многое; лицо, резко контрастировавшее с мясистым, невыразительным лицом Мольтке. — План Шлифена вам, конечно, известен; он предусматривает обхват французского фронта с севера и дальнейшее наступление прямо на Париж — это единственная возможность победоносно избежать военных действий на два фронта. Но, разумеется, это предполагает молниеносное вторжение в северную Францию именно через Бельгию. В противном случае вступать в войну не имеет никакого смысла.
— А другой вариант абсолютно исключен?
Мольтке нахмурился, и ему явно стоило больших усилий не взорваться.
— Полагаю, милейший, вы представляете себе, сколько месяцев уходит на подготовку подобной наступательной операции? В сотнях мест уже лежат запечатанные конверты: в военных штабах всех ступеней, в конторах железных дорог, в канцеляриях станционных депо и интендантских служб, в полицейских управлениях, — и сотни заранее намеченных там людей готовы по первому приказанию вскрыть их. А наши склады боеприпасов, артиллерия, полки первого эшелона — думаете, они все еще торчат на своих прежних местах? Все уже пришло в движение, да еще прибавьте к этому… — Лавина аргументов явно успокоила самого Мольтке, поскольку их убедительность, несомненно, возвысила оратора над этим оппонентом в штатском с его наивными фантазиями. — А если вы хотите другого варианта, то есть один-единственный: сыграть отбой и возвратить всех в казармы.
— Я понимаю, что это невозможно.
— Тогда о чем мы здесь разглагольствуем! Если вы считаете, что я прав… — Мольтке запнулся на полуслове. — Я понимаю, вам нелегко. Но и вам не остается ничего другого, кроме как подготовить убедительное обоснование того, что наш проход через Бельгию оправдан и не противоречит международному праву.
Теперь Ягов в свою очередь не удержался от иронии, вызванной тем, как упрощенно смотрит на вещи его оппонент, военная косточка.
— А не знаете ли случайно, как нам это обосновать?
— И это вам должен подсказывать я? С военной точки зрения, всего эффективнее было бы заявить, что, напротив, у нас есть основания опасаться нападения Франции на Германию через Бельгию. Дескать, вы располагаете доказательствами на этот счет, ну и к этому еще обычный соус, мол, после войны независимость и территориальная целостность Бельгии в прежних границах будут, разумеется, восстановлены и так далее, и так далее…
— Но кто этому поверит?
— Когда мы победим, никто об этом уже не заикнется.
Хотя это и была сущая правда, но задача состояла в том, чтобы в нечто подобное поверила Англия, причем сейчас, в данный момент, до того, как она вмешается в конфликт! Но объяснять это Мольтке ни к чему, он и сам это прекрасно знает и если все-таки презрительно отмахивается, то лишь потому, что, в общем-то, всю эту дискуссию считает бесполезней. И в этом он, пожалуй, не ошибается.
Ну что поделаешь! Ягов предвидел все это заранее.
Он встал, поблагодарил за прием, наверняка господину генерал-полковкику было непросто выкроить время, да еще в столь ответственный момент…
Еще две-три любезности, затем господа подают друг другу руки, и Ягов уходит.
Посольский советник Этьен Деливре сидит в кресле в приемной первого заместителя министра иностранных дел, обреченный жаре, которую не в силах умерить даже распахнутые настежь окна, выходящие на Кэ Дорсэ. Он расстегнул воротничок, свесил руки вдоль боковин кресла и раскинул под столом ноги, чтобы воздух проникал куда только можно. Сейчас Деливре полностью оправдывает свое имя, он и впрямь delivre{[87]} — отдан во власть зноя, от которого изнывает весь город. И смешного тут ничего нет, скорее наоборот. Господин министр из Парижа, разумеется, выехал, его заместитель выехал из Парижа тоже! Однако кто-то должен за них отдуваться. Но почему именно он?
Не будь так душно, Деливре наверняка представил бы себе, где и как и насколько лучше мог бы он провести потраченное здесь попусту время. Возможностей было бы бесчисленное множество, и в каждой из них известную роль играла бы она. Но духота такая, что в ее разопрелой каше вязнет даже воображение; время от времени вынырнет на миг и снова канет во всепоглощающую неподвижность полуденного жара. И почему он должен здесь торчать? Должен? Да ведь он значит здесь, пожалуй, не больше, чем латунная табличка при входе с улицы. Впрочем, она, бедняга, тоже не может покинуть своего места, хотя ее и припекает солнцем.
И при этом ничего, ну абсолютно ничего не происходит! Президент Пуанкаре в гостях у русского царя, правительство прохлаждается на каникулах, половина армии отпущена на уборку урожая, германский кайзер отправился куда-то на север покататься на корабликах… Правда, где-то на Балканах подстрелили какого-то австрийского эрцгерцога, но зачем он туда полез? Ведь там испокон веку стреляют в знатных персон, как по мишеням в тире. Стоп… какая-то мысль мелькнула у него только что в голове… Ага, насчет роспуска солдат на уборку урожая. Ну да, в том-то все и дело! Не станут же господа офицеры в отсутствие личного состава торчать в пустых казармах! Из чего следует, что старший лейтенант Арман… Это и дураку ясно… Сколько раз упоминала она об Армане! И вот сейчас, сегодня, именно сегодня, когда он, Деливре, здесь, вынужденный сидеть на службе, как собака возле конуры!..
Что это?
Господин посольский советник Этьен Деливре прилагает немалые усилия, чтобы вернуться к действительности, выведенный из полузабытья стуком отворяемой двери. Ах, это секретарь Дюмениль…
Что такое? В чем дело? Тэк-с… Подобрать ноги, застегнуть воротничок, надлежащим образом приосаниться в кресле…
Но вошедший молчит и лишь многозначительно указывает рукой на окно.
На первый взгляд жест исполнен такой серьезности, что Деливре поднимается — надо же взглянуть, что там такого особенного на улице.
А там стоит могучий, черный сверкающий porche{[88]}. Лишь латунные рычаги переключения скоростей, сцепления и тормоза контрастно поблескивают с наружной стороны шоферской дверцы. Никаких сомнений — это лимузин германского посольства!
Обернувшись, советник вопросительно смотрит на секретаря.
Секретарь пожимает плечами.
Но в этот момент уже раздается стук в дверь.
Слуга докладывает о приезде его превосходительства господина фон Шена. Шена…
Tableаu!{[89]}
Но Этьен Деливре мгновенно приходит в себя.
Кивком головы отсылает секретаря и, подойдя к торцу широкого письменного стола, небрежно опирается на него так, как это бессчетное множество раз делал при нем его начальник.
Милости просим, он готов.
Входит его превосходительство господин германский посланник. Но с французской стороны его превосходительство встречает вовсе не такое же превосходительство, как то подобало бы с точки зрения табели о рангах, поскольку господина министра в Париже просто-напросто нет, comprenez?{[90]} А господин первый заместитель? К сожалению, он тоже отсутствует. Несмотря на царящее вокруг пекло, атмосфера в приемной заметно охлаждается. Право, ничего поделать нельзя, ситуация такова, какова она есть: в данный момент для господина фон Шена нет здесь решительно никакого другого партнера, кроме месье Деливре, советника, уполномоченного на время отсутствия начальства…
