В конце того же года земли-курицы (1249 г.) посланцы Бату во главе с Берке начали подготовку к курултаю. Сам Берке обосновался в Каракоруме и пытался собрать Чингизидов и нойонов, но это у него не очень хорошо получалось. Как и прежде, первыми приехали сыновья Тулуя — Мунке и семь его братьев. Прибыли также потомки братьев Чингис-хана — Джучи-Хасара, Хачиуна во главе с Эльджигитай-нойоном, который хотя и был приверженцем Угедэидов, но от участия в курултае отказаться не рискнул. Не вызвал удивления и приезд сыновей Угедэида Годана — давних союзников Тулуидов. А вот сыновья Гуюка, Ширэмун, а также поддерживавшие их потомки Чагатая — Йису-Мунке, Бури, Есун-Буга и другие, по-прежнему отказывались прибыть.
Бату и Соркуктани продолжали слать им увещевательные письма: «Все же вы должны прибыть на курултай и участвовать в обсуждении, и посоветоваться еще раз, когда соберутся вместе все ака и ини». Бату неоднократно присылал к ним послов, через которых пытался убедить, что положение Угедэидов после выбора Мунке не изменится к худшему, а наоборот — улучшится. Но Наху, Ходжа и Ширэмун при поддержке Чагатаидов и Кадака, бывшего канцлера Гуюка, продолжали упрямиться [Juvaini 1997, р. 265-266]. И это, в общем-то, соответствовало замыслу Бату, который посылал им свои письма с одной целью — показать остальным Борджигинам, что он всячески старался исполнить предписания законов и обычаи, найти общий язык со строптивцами, и не его вина, что это не удалось.
Наконец, терпение наследника Джучи иссякло окончательно. Когда от Берке пришло послание, в котором он в очередной раз жаловался, что вот уже два года пытается посадить Мунке на трон, но ни потомки Угедэя, ни Йису-Мунке так и не едут на курултай, Бату ответил ему лаконично, но грозно: «Ты его посади на трон, всякий, кто отвратится от ясы, лишится головы» [Рашид ад-Дин 1960, с. 1311. Это придавало делу совсем иной оборот. До сих пор Угедэиды не ехали на курултай, надеясь, что в соответствии с ясой без них выборы не состоятся или будут признаны недействительными. Теперь же, после слов Бату, получалось, что, не приезжая на общий сбор, именно они нарушают ясу, а Мунке будет избран в любом случае! Осознав это, они выехали-таки из своих владений и направились к месту проведения курултая, но по пути часто и надолго останавливались. Новое толкование ясы, данное Бату, позволило организаторам курултая не обращать внимания на такие мелочи, как отсутствие нескольких царевичей. Зимой года железа-свиньи (1251 г.) курултай состоялся.
Кажется, не было ни одного нарушения традиций курултая, которое не допустили бы организаторы во главе с Берке-огулом! Он изменил порядок рассадки участников, чтобы на самых почетных местах оказались надежные сторонники Мунке. Впереди всех поместил придворных и телохранителей сыновей Тулуя, чтобы они воспрепятствовали любому, кто захочет сказать что-то против ставленника Бату. Берке приказал Моге-огулу стать у входа в шатер и не пускать внутрь царевичей (Чингизидов!), чтобы успели рассесться нойоны и телохранители, которым Берке мог доверять [Рашид ад-Дин 1960, с. 131-132].
Несмотря на все эти предосторожности, всех неожиданностей избежать не удалось: Ильджидай-нойон из племени джалаир, любимец Угедэя, вновь попытался напомнить о клятве, данной Угедэю и Гуюку о том, что трон останется за их родом. Но Хубилай, брат Мунке, просто-напросто процитировал слова «обвинительного заключения», составленного Бату, и джалаирскому аристократу пришлось признать: «Истина на вашей стороне» [Рашид ад-Дин 1952а, с. 95-96]. Фактически потомки Джучи и Тулуя во главе с Бату и при согласии остальных родичей совершили государственный переворот, хотя и обставили «выборы» в полном соответствие с законом и обычаем.
Итак, Мунке был провозглашен хаганом. Прибывшие несколько позже Угедэиды Кадаи и Мелик-огул, а также Чагатаид Кара-Хулагу тут же воздали ему подобающие почести, заверяя, что и строптивые сыновья Гуюка со своими единомышленниками тоже вот-вот прибудут для выражения почтения новому великому хану. Таким образом, легитимность Мунке была признана во всей Монгольской державе. Отныне любое выступление против него следовало расценивать как государственное преступление и, следовательно, карать смертью.
Месть — это блюдо, которое едят холодным.
Сицилийская поговорка
Ширэмун и потомки Гуюка и в самом деле готовились прибыть к Мунке, но отнюдь не для того, чтобы принести присягу верности. Они намеревались тайно подвезти к ставке великого хана оружие и, вооружив свою свиту, уничтожить хагана и его приближенных. Но, видимо, им вовсе не приходила в голову мысль о том, что они нарушают закон, и потому они не задумывались о последствиях провала своего замысла.
Заговор Ширэмуна был обречен на неудачу с самого начала. Во-первых, он и его сторонники задумали мятеж сразу после избрания Мунке, когда он ожидал от них подобных действий — а «кто предупрежден, тот вооружен». Во-вторых, еще не разъехались по своим уделам его приверженцы, следовательно, у него было достаточно людей, чтобы справиться с мятежниками, с какой бы многочисленной свитой они ни прибыли. В-третьих, внуки Угедэя даже не озаботились тем, чтобы привлечь на свою сторону кого-либо из доверенных лиц нового хагана и понадеялись только на собственные силы. Наконец, вели они себя в высшей степени неуверенно, и как только им стало известно, что Мунке узнал о заговоре, они даже не помышляли о сопротивлении: когда войска нового хана окружили их, они тут же сдались на милость победителя [Juvaini 1997, р. 574-580; Рашид ад-Дин 1960, с. 133-135; Вильгельм де Рубрук 1997, с. 132).
Раскрытие заговора Ширэмуна дало, наконец, законное основание Бату и Мунке расправиться со своими противниками. При этом хаган и глава рода Борджигин утоляли свою месть в высшей степени демонстративно и даже с каким-то подчеркнутым цинизмом. Иначе как объяснить, что главные заговорщики — Ширэмун, Наху и Ходжа — отделались сылкой в отдаленные области и в армию, а к смерти были приговорены лица, вообще в заговоре не замешанные, а виновные лишь в том, что в свое время испортили отношения с новыми властителями Монгольской державы?
Мунке получил возможность отблагодарить тех, кто подержал его во время выборов: он позволил им самим выбрать наказание для мятежников. Соркуктани лично осудила смерть Огул-Гаймиш, вдову Гуюка, и Кадагач-хатун, мать Ширэмуна. Кара-Хулагу также «исцелил свою грудь от давней злобы», казнив своего кузена Есун-Бугу, на глазах у которого сначала приказал умертвить его супругу Тогашай; затем он получил от Мунке ярлык с правом казнить своего дядю Йису-Мунке [Juvaini 1997, р. 584-592; Рашид д-Дин 1960, с. 136-140; см. также: Бичурин 2005, с. 209]. Бату, со своей стороны, получил возможность свести старые счеты с противниками, прежде бывшими вне его досягаемости. Бури, внук Чагатая, явившийся по приказу Мунке в Каракорум, был схвачен Мункесар-нойоном, верховным судьей Монгольской державы, и отвезен к Бату, который «после подтверждения его вины предал его смерти» [Рашид ад-Дин 1960, с. 137]. Наследник Джучи не забыл, что во время западного похода Бури нанес ему оскорбление на торжественном пиру. Тогда за нечестивца заступился его дед Чагатай, из уважения к которому Бату не стал наказыать Бури. Однако, как оказалось, Бури, осмелев от собст-ренной безнаказанности, не оставил своих дурных привычек: «Дело дошло до того, что однажды в эпоху Менгу-каана, когда он пил вино, то ругал Бату по злобе, которую в душе питал к нему» [Рашид ад-Дин 1960, с. 90]. И хотя всем было понятно, за что именно Бури приговорен к смерти, Бату стремился и в данном случае соблюсти видимость законности. По словам Вильгельма де Рубрука, ему якобы стало известно, что Бури имел намерение перекочевать в Поволжье, объясняя это тем, что в его уделе нет хороших пастбищ [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 123]. Искушенному в правовых вопросах Бату и его приближенным не составило труда усмотреть в этом преступление, ибо «никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если император не укажет ему» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 49}. Провинности Бури были настолько серьезными в глазах монголов, что его даже лишили права умереть почетной смертью без пролития крови: по сведениям брата Вильгельма, «Бату спросил у него, говорил ли он подобные речи, и тот сознался. Однако он извинился тем, что был пьян, так как они обычно прощают пьяных. И Бату ответил: „Как ты смел называть меня в своем опьянении?" И затем приказал отрубить ему голову» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 123]. Нет сомнений, что Бату поступил так не только в интересах правосудия, но и из чувства личной мести: как видим, даже во время суда он припомнил Бури его выходку. По некоторым сведениям, на суд к Бату был отправлен и Йису-Мунке, которого наследник Джучи, однако, отправил к Эржэнэ-хатун, вдове Кара-Хулагу, и она его казнила [см.: Бартольд 1943, с. 49; Санчиров 2005, с 167].
