когда были вместе, легко было понять, что в невзрачном Петре больше было энергии и силы, чем в Саксонском кунштмистре.
Весь этот блеск, богатство, изысканность, с какими Август принимал царя Петра, были почти потеряны. Пётр не смотрел на них, а то, что видел, так ему было безразлично, как бы презирал всё, к чему не был привыкшим. Когда Август почти с унижением склонялся перед ним, нежил его, хлопотал вокруг него, царь королём и приёмом, и этим почтением и поклонами казался чуть ли не обиженным. Его глаза мерили немцев и немногих поляков с некоторой насмешкой и явным безразличием. Вместе с тем Август сразу первого дня мог убедиться, что этот простоватый, развязный царь Пётр ни подойти к себе, ни вырвать что-нибудь из души не давал.
Был чрезвычайно открытым, но не говорил ничего. В крайности отделывался смехом и рюмкой. Август, несмотря на всю свою субтильную политику, выдавал себя каждую минуту, Пётр – никогда.
Сразу в первый вечер по прибытии царя они закрылись на разговор с глазу на глаз, поскольку Августу срочно было, как говорил Флемингу, держать царя за пульс, но пульс, невзирая на бунт стрельцов, был спокоен.
Саксонец поспешно затронул все пружины, звук которых был ему интересен, отвечали они ему громко, но не слишком понятно. Нужно было их изучение отложить на последующие дни.
Король сначала хотел дать царю точное представление о себе, своей силе и богатствах, но сильнейшее усилие не произвело эффекта.
Пётр, прикидываясь маленькой, второстепенной фигуркой, скрывался за своим Лефортем и стоял постоянно по левую руку, сохраняя инкогнито.
Саксонский лагерь был разложен в некотором отдалении от местечка, командовал в нём Флеминг. С утра оба монарха поехали его осматривать; а Август, сев на коня, сам вёл свои полки. Был это люд дородный, красивый, изысканно вооружённый и одетый. Царь ему аплодировал, но восхищения на нём видно не было.
Польских реджиментов совсем в лагере не нашли.
Флеминг наравне со своим господином старался рекомендоваться Петру, но так же, как он, предчувствовал, что имели дело с твёрдой и не дающей себя соблазнить натурой, которая имела своё собственное мнение и суждение, нелегко им было её разгадать.
– Я, – говорил после осмотра царь королю, – я таких красивых войск иметь не могу, мои это просто холопы, но пехота моя стоит как стена, а офицеры слушаются как солдаты. Как попробуют у меня взбунтоваться, тогда всех их обезглавлю и буду надолго спокойным. У меня много заспанного, за это я теперь день и ночь бодрствовать должен.
После осмотра войск Флеминг пригласил монархов в шатёр, где их очень великолепно принимал, кормил, поил и забавлял. Царь Августа обнимал и целовал, смеялся, уверял его в своей помощи и постоянной дружбе и многозначительно помурлыкивал, когда о шведе была речь.
Юношу Карла XII трактовали как высокомерного подростка. Дания собиралась начинать с ним танец, Август – идти по ее следу, Пётр был также в готовности, а весьма осторожный Бранденбургский курфюрст молча заверял, что и он позже к ним присоединится. Только начинать решительно сам не хотел.
Вернувшись из лагеря, монархи засели в шатре за новое пиршество и рюмки, а король не мог до сих пор выбрать возможной минуты для решительного разговора со своим гостем.
Уже поздно ночью, наконец, специально так приготовили всё, чтобы они остались наедине. У Августа заранее был готов план беседы. Царь Пётр, казалось, ждал её, но сам не начинал.
Поскольку многократно в этот дня речь была о том, что царь намеревался сделать у себя и какие огромные имел перед собой задачи, войско, флот, школы, ремёсла, европейские искусства, – желая приманить его к себе, Август начал разговор с вопроса о собственных делах.
– Дорогой брат! – сказал он Петру, обнимая его и принимая взаимное объятие. – Мы действительно можем называться братьями, не думайте, чтобы я в моём новом королевстве мог сидеть сложа руки! Здесь тоже абсолютно всё нужно переделывать! Вы имеете дело с наполовину диким народом, встревоженным и послушным, я – с распущенной свободой, какой нет ни у одного народа на свете. Вы полагаете, что это так может остаться. Не для этого я стремился к короне, чтобы в неё только нарядиться. Мысли мои и намерения простираются далеко и широко. Вы мне можете подать руку. Границы моей Речи Посполитой мы можем отрегулировать согласно вашим давним желаниям, но вы мне должны будете помочь в наведении порядка, для сокрушения неудобных свобод. У меня есть обещание Бранденбурга, которому также есть что просить. Земли ему также могу дать, от признания подданства его избавлю, но то, что мне останется, присоединю как наследственную монархию и посажу на трон династию Веттинов. Вы на севере поднимете огромное государство, я с запада. Новое Бранденбургское королевство должно быть с нами, чтобы могло противостоять Австрии, которую я к себе присоединю. Царь Пётр внимательно слышал.
– О! О! – отозвался он, выпивая. – Польские паны будут для вас твёрдым орехом. Они тут править привыкли.
Август рассмеялся, помаргивая глазами.
– На это у меня есть способ, дорогой брат, – сказал он, – смотрите, что уже делается на Литве, там два таких фанатичных лагеря стоят друг против друга, что взаимно друг друга будут истреблять, а один из них, окупая победу, откажется от свобод. То же самое я привью к Польше, Divide et impera! – закончил он с обворожительной улыбкой. – Старая и безошибочная максима, не промахивается она никогда, а нигде нельзя её легче применить, как у меня.
– Народ рыцарский, войско… войско некогда билось хорошо! Были в Москве, – вздохнул царь.
– Войско! – засмеялся Саксонец. – Войско и сегодня на показ очень красивое. Некоторые полки крылья на спине имеют, но прошли те времена, когда на них летали, – и не вернуться! Их копья скорее для турниров, не для войны. Шляхта обленилась, из рыцарей стали землепашцами.
Царь внимательно слушал и покачивал головой.
– Да, – прибавил он, – у меня много дел дома, но у меня всё заново начинать нужно, когда у вас нужно исправить испорченное.
– Вы ошибаетесь, брат, – отпарировал Август, – у себя я также должен создать новое, потому что то, что есть, никуда не годится. Это последователи римлян и республиканцы, а мне нужно сделать из них послушных подданных.
– Жизни едва ли хватит на эту работу, – сказал Пётр.
Август налитым бокалом ударил о рюмку царя, который немного задумался.
– Брат, всё это сделаем, если пойдём согласно. Для вас Карл XII и Швеция – враги и препятствие, для меня они есть инструментом и средством. Мой дерзкий кузен должен нам уступить. Наследство его
