Услышав ответ, вытащил из повозки берестяной короб, открыл его прямо посреди дороги. Махнул всадникам: «Езжайте. Жду тебя на «Святом Фоме». Из-за полога выглянуло лицо старого Бахрама. Оказалось, что по дороге в суд сказочник крикнул прохожим, чтобы они передали мудрому эн-Номану, что Бахрам просит его о помощи. Имя старого шейха много значило в Сарае, хотя весть дошла до него лишь после вечернего намаза. Однако, он даже не стал дожидаться утра. Его мюриды среди ночи вытащили из постели кади Садреддина и забрали из тюрьмы сказочника. Сейчас Эн-Номан заставил юношу выпить что-то из склянки, потом стал смазывать рану каким-то снадобьем. Новую повязку наложил из плотной белой бязи. Старый лекарь видно давно не практиковался, поэтому даже полюбовался немного на свою работу. Потом взглянул на старую повязку:
– Это ты где взял? Чья-то чалма что ли?
– Она ему больше не понадобится, – ответил Хайме, подхватывая с земли короб эн-Номана.
– Здравствуй, Туртас, – вдруг сказал старик таким тоном, словно они расстались только вчера, – Как говорят в ваших краях: сколько лет, сколько зим. Ты уж не сердись на меня, невесту твою я просватал.
– Знаю, – откликнулся тот, – Я многое уже узнал за эти дни. Слышал, что её отдали замуж за египетского султана.
– Это не принесло счастья ни ему, ни ей. Дошли слухи, что он с ней развёлся и она вышла за другого. Правда или нет не знаю. Египет далеко.
Теперь они сидели на тёплой палубе старого корабля вокруг купальского костра. Огонь отражался в реке, искры мешались в высоте со звёздами. Старый Бахрам, вернувшись привёз с собой целую корзину провизии, накупленной на базаре по такому случаю и сладкоголосую каманчу, на которой теперь играла Феруза, примостившись в отдалении, куда едва долетали отблески пламени.
Все слушали Туртаса. Над землёй царила волшебная купальская ночь, когда быль становится удивительнее сказок.
– Вон там, у тех поручней всё и случилось. Я вышел к голубям – их обязательно нужно проведывать ночью. Меня ударили сзади по голове и столкнули в воду. Я тогда повязывал волосы ремешком, он меня и спас. Удар скользнул по гладкой коже. В воде сразу очнулся. Корабль шёл на вёслах, хан спешил, вплавь не догнать. На дворе был уже август. Вода только сверху тёплая, а снизу уже холодом тянет. Сбросил сапоги, поплыл к берегу. Кое как добрался. На моё счастье я сразу сообразил, что плыть нужно к левому берегу, где течение слабее и вода теплее. И под корабль не попадёшь – они один за одним за «Святым Фомой» шли. Только через четыре дня до жилья добрался. Пастухи овец пасли. Довезли меня до караванной тропы. Там купчишка какой-то гнал из степи баранов на продажу в Сарайчук. К нему и пристал. А уже в Сарайчуке узнал, что Тохта умер. Через неделю пришёл большой караван из Сарая. С ним новости. Один знакомый купец, человек очень знающий и ко всяким большим людям вхожий, мне и поведал, что на корабле Намуна убили. Моим ножом. Что Тохта перед смертью успел отдать приказ о моей поимке. Моё счастье, что этот приказ сейчас исполнять некому. И предложил мне убраться от греха подальше с его караваном.
Караван шёл сначала до Ургенча, потом в Отрар. Там стали набирать охранников до Ханбалыка, я и нанялся. Так и оказался аж в славном царстве богдыханов. Думал уже там и умру. Кипчаков там полно, многие на хороших местах. Ясов тоже немало. Своих китайцев на службу неохотно берут, так что можно и при дворе устроиться. Про жизнь мою тамошнюю рассказывать не буду – долго, да и не к месту. Только прошлой осенью принесла мне птица-судьба весточку из родных мест. Да из самого прошлого.
Пригнали в Ханбалык русских пленных. Хан Узбек прислал в подарок великому императору Туг-Тимуру невольников для дворцовой гвардии. Там ведь не только китайцам не верят. Своим монголам тоже. Охрану императора несут полки из кипчаков, ясов, теперь вот и русских. Для всех там они чужие, а значит не сговорятся ни с кем. Сами только богдыханом держаться, но и он за ними, как за каменной стеной. Вот я и разговорился с одним. Оказалось, все они из Твери. Город этот недавно ханское войско с московским князем погромило, большой полон в Орду угнало. Вот тех, кто покрепче, Узбек и послал в дар императору. Пленник тот был родом из Владимира. Потом в Тверь перебрался. Вспоминал, как в молодости в Сарай ездил. С тайным поручением. Как раз весной того года, как хана Тохты не стало. Должен был он отвести ближнему человеку епископа Измаила смертельное зелье. Гриб такой из наших лесов. Коли его съесть, так поначалу ничего не почуешь. Только на следующий день отрава проявится, когда уже сделать ничего нельзя. Знаю я это гриб, у нас им по неосторожности нет-нет да травятся.
– Сказал он тебе, кто его посылал? – откликнулся из полумрака эн-Номан.
– Посылал его бывший владимирский игумен Геронтий. Хороший знакомый Измаила. А вот зелье передавал тверской боярин. Он уже лет восемь как помер. Вот в тот самый миг и стало мне понятно всё, что приключилось двадцать лет назад на этом корабле. Тохта ведь днём к епископу в гости ездил. Там ему это зелье и подсыпали. Только вперёд него пищу всегда пробовал Намун. Чтобы никто не догадался, где на самом деле хана отравили, его и решили зарезать. Моим ножом, чтобы на кого другого на «Святом Фоме» не подумали. Вот я и хотел потолковать с Дымуком. Он ведь тогда на корабле помощником капитана был.
– Дымук на корабль к епископу с ханом не ездил, – напомнил Злат.
– Чего теперь гадать. Могли ведь и передать с кем просьбу или записочку. Теперь не узнаешь.
– Зато знаешь имя того, кому зелье передали.
– Знаю. Только помер он. Уж боле десяти лет, как помер. Бывший служка Измаила. Из греков. До него я и хотел добраться. Кто бы на меня ни напал – был это всего наёмник. А придумал весь этот дьявольский замысел этот проклятый грек. Вот и закипела моя кровь, возжаждало сердце мести. А прошлой осенью как раз помер богдыхан. Началась в империи смута, да ещё и мор великий. Народ стал, как мухи мереть. Вот я и решил, что для меня это знак свыше. Как раз караван подвернулся через пустыню. Там пустыня такая, летом её никак не пройти, только зимой, пока снег есть. Его топят и пьют. А весной уже вышел из Отрара с караваном на Сарай. Недели ещё не прошло, как добрался.
– Зачем нож в ворота воткнул?
– Узнал, что Всевышний уже давно этого грека прибрал на суд праведный. Зря я сомневался в высшей справедливости. Тебе, видно рассказали, что я спрашивал епископа Измаила?
Злат кивнул.
– Я и про служку спрашивал. Только на это они внимания не обратили и тебе не передали. Умер давно, да и служка простой. То ли дело епископ, хоть и бывший. Когда я уже уходил, вспомнил про нож, который я приготовил, чтобы отомстить. Точь-в-точь такой каким убили невинного человека и порушили моё честное имя. Посмеялся над своей самонадеянностью, гордыней и неверием во всемогущество небес. И выбросил его. Метнул в перекладину над воротами.
– Надо же, как просто. А я голову ломал. В многой мудрости много печали. К Урук-Тимуру ходил про сестру узнать?
– Я много где толкался потихоньку. На базарах, в баню ходил, у цирюльника бороду равнял. Нашёл хорошее местечко, где старики в шахматы играют, много чего узнал за разговорами. Однако всё-таки боялся, что меня узнают. Мало ли что? Потому на постоялый двор не пошёл. Так и ночевал на берегу реки за заставой. Ночи тёплые. Вот так и попал в твою историю. На берег я всегда шёл низом, заставу обходил. Что за Чёрной улицей. В самую Ночь Могущества припозднился. Засиделся со старичками после заката. Иду потихоньку мимо кустов по дороги. Гляжу! Глазам своим не верю! Прямо на меня идёт голый мужик! Я ему, конечно, говорю: «Если ты, уважаемый, баню ищешь, то это в другой стороне». А он плачет и умоляет помочь. Дело житейское. Пошёл человек к бабе, беса потешить. Откуда ни возьмись, ещё один желающий подсластиться. Баба в ужасе, ревнивый, говорит, зарежет и меня и тебя. Сиди тихо. Я его спроважу и приду.
Сидел, значит, мужик, сидел. Смотрит в щёлку баба, как и договорились, любовника спровадила и сама с ним ушла. Только во двор не вылезти – там страшенная собака на цепи. Кое как удалось через забор сигануть. В самые колючки.
Дал я ему свои сменные штаны и рубаху. Он рассказал, что он франк и служит здесь в конторе. Утром я пошёл к мосткам, где водовозы на реке кувшины наполняют, а мне парень и говорит, что ночью на Чёрной улице какого-то франка убили в дорогом плаще и забрали за это нескольких водовозов. Услышал про это мой знакомый и стал белее снега. «У меня, говорит, плащ дорогой был. Второго такого в Сарае не сыскать. Как раз такой у бабы в доме и остался». Сбегал мой новый знакомый пару раз в заветный домик на Чёрной улицы, там только кобель из-за забора его облаял. Мне тем временем носильщик на базаре уже рассказал, что он, оказывается деньги украл и исчез. Мне сразу всё понятно стало. Чудо, говорю, тебя, дурака спасло. Твой начальник деньги украл, а на тебя свалил. Только убийцы им посланные вместо тебя удушили какого-то олуха, что в твой плащ вырядился. Теперь, наверное, уже поняли промашку и тебя ищут. Спрячься, пока, получше, от греха подальше. И от Чёрной улицы тоже. Все же понимают, что голым от неё далеко не убежать. Сегодня, завтра станут кусты обшаривать. Снял я на пристани небольшой амбар, в котором снасти зимой хранили, запер этого страдальца там на замок. Сиди, говорю, тише воды, ниже травы. Поесть я тебе принесу.
