Мы не будем следовать за ним шаг за шагом в его победном продвижении вперед. Достаточно сказать, что Питер работал как паровая машина и успел завершить за одну эту зиму труд, на выполнение половины которого всем прежним обитателям дома с помощью времени и стихий понадобилось бы столетие. За исключением кухни, все помещения были выпотрошены. Дом представлял собой одну лишь оболочку, призрак дома, такой же нереальный, как здание, написанное на театральной декорации. Он напоминал цельную корку большой головки сыра, в которой поселилась мышь, до тех пор вгрызавшаяся в него, пока он не перестал быть сыром. И такой мышью был Питер.
То, что Питер ломал, Тэбита сжигала, ибо она мудро рассудила, что, не имея дома, они не будут нуждаться в топливе, чтобы обогревать его, а потому экономить было бы глупо. Таким образом, можно сказать, весь дом обратился в дым и клубами вылетел на воздух сквозь большую черную трубу кухонного очага. Это могло служить прекрасной параллелью ловкости того человека, который умудрился залезть самому себе в глотку.
В ночь между последним зимним и первым весенним днем были обысканы все щели и трещины в доме, за исключением кухни. Этот роковой вечер был отвратительным. За несколько часов перед тем поднялась метель, снежную пыль уносил и крутил в воздухе настоящий ураган, налетавший на дом с такой силой, словно сам сатана хотел подвести последнюю черту под трудами Питера. Так как каркас дома был очень ослаблен, а внутренние опоры убраны, не было ничего удивительного, если бы при более сильном напоре ветра прогнившие стены здания и его остроконечная крыша рухнули бы на голову его владельца. Он, однако, не думал об опасности и был столь же буен и неистов, как сама ночь или как пламя, трепетавшее в камине при каждом порыве бурного ветра.
— Вина, Тэбита! — вскричал он. — Старого, доброго, дедовского вина! Выпьем его сейчас.
Тэбита поднялась со своей почерневшей от дыма скамьи в углу у очага и поставила бутылку перед Питером, рядом со старой медной лампой, которая также была его трофеем. Питер держал бутылку перед глазами и, глядя сквозь жидкость, видел кухню, озаренную золотым сиянием, которое окутывало также Тэбиту, золотило ее седые волосы и превращало ее бедное платье в великолепную королевскую мантию. Это напомнило ему о его золотой мечте.
— Мистер Питер, — спросила Тэбита, — а разве вино можно выпить прежде, чем будут найдены деньги?
— Деньги найдены! — воскликнул Питер даже с каким-то ожесточением. Сундук все равно что у меня в руках. Я не засну до тех пор, пока не поверну этот ключ в его ржавом замке. Но прежде всего давай выпьем.
Так как в доме не было штопора, то он стукнул по бутылке заржавленным ключом старого Питера Голдтуэйта и одним ударом отбил запечатанное горлышко. Затем он наполнил две маленькие фарфоровые чашки, которые Тэбита принесла из шкафа. Старое вино было таким прозрачным и сверкающим, что оно светилось в чашках, и веточки алых цветов на дне их виднелись еще яснее, чем если бы в них не было никакого вина. Его пряный и нежный аромат разносился по кухне.
— Пей, Тэбита! — воскликнул Питер. — Да благословит господь честного старика, который оставил для нас с тобой этот прекрасный напиток! Итак, помянем Питера Голдтуэйта!
— В самом деле, есть за что помянуть его добрым словом, — сказала Тэбита, выпивая вино.
Сколько лет хранила эта бутылка свое шипучее веселье, сквозь какие превратности судьбы пришлось ей пройти, чтобы в конце концов ее осушили двое таких собутыльников! Судьба сберегла для них долю счастья прошлых лет и теперь выпустила ее на свободу толпой радостных видений, чтобы они могли повеселиться среди бури и опустошения этого часа. Пока они кончают бутылку, давайте переведем наш взгляд в другую сторону.
Случилось так, что в эту бурную ночь мистеру Джону Брауну было как-то не по себе в его кресле с пружинным сиденьем у камина, где пылал каменный уголь, согревавший его красивый кабинет. Он был по природе неплохим человеком, добрым и сострадательным в тех случаях, когда несчастьям других людей удавалось проникнуть в его сердце сквозь подбитый ватой жилет его собственного благополучия. В этот вечер он много думал о своем старом компаньоне, Питере Голдтуэйте, его странных причудах и постоянных неудачах, о том, каким бедным выглядело его жилище в последний раз, когда мистер Браун посетил его, и какое безумное и измученное выражение лица было у Питера, когда Браун разговаривал с ним с улицы.
«Бедняга! — думал мистер Джон Браун. — Бедный, свихнувшийся Питер Голдтуэйт! Ради нашего старого знакомства я бы должен был позаботиться о том, чтобы обеспечить его всем необходимым в эту суровую зиму».
Это чувство овладело им с такой силой, что, несмотря на холодную погоду, он решил тотчас же навестить Питера Голдтуэйта.
Сила этого порыва была действительно необычайна. Каждый вопль бури казался зовом или мог бы показаться зовом мистеру Брауну, если бы тот привык различать в завываниях ветра отзвуки своей собственной фантазии. Сам дивясь своей энергии, он завернулся в накидку, закутал шею и уши шерстяными шарфами и платками и, защищенный таким образом, бросил вызов непогоде. Однако воздушные стихии чуть было не одержали победы в этой битве. В тот момент, когда мистер Браун, сражаясь с бурей, огибал угол дома Питера Голдтуэйта, ураган сбил его с ног, бросил лицом вниз в сугроб и стал заносить снегом его внушительные формы. Казалось, было мало надежд, на то, что он сможет оттуда выбраться раньше, чем наступит следующая оттепель. В ту же минуту с головы его сорвало шляпу и унесло вверх, в такую даль, откуда до сих пор не поступало еще никаких известий.
Тем не менее мистер Браун умудрился прорыть в сугробе проход и, пряча от ветра свою непокрытую голову, с трудом пробрался вперед, к дверям Питера. По всему этому нелепому зданию раздавались такой скрип, стоны и треск, все так зловеще тряслось, что те, кто там находился, все равно не расслышали бы самого громкого стука. Поэтому он вошел без церемоний и ощупью направился в кухню. Даже там его вторжение осталось незамеченным. Питер и Тэбита, стоя спиной к двери, наклонились над большим сундуком, который они, по-видимому, только что извлекли из углубления или тайной ниши по левую сторону камина. При свете лампы, которую держала старуха, мистер Браун увидел, что сундук окован железными полосами, покрыт железными листами и усеян железными гвоздями, чтобы служить подходящим вместилищем, в котором богатство одного столетия можно было бы сохранить для нужд следующего.
Питер Голдтуэйт вставлял ключ в замок.
— О, Тэбита! — воскликнул он с трепетным восторгом. — Как я вынесу его блеск? Золото! Блестящее, блестящее золото! Мне кажется, я помню, как взглянул на него в последний раз в тот момент, когда над ним опустилась эта обитая железом крышка. И с тех пор в течение семидесяти лет оно сияло в своем тайном укрытии и копило свое великолепие для этого чудесного мгновения. Оно вспыхнет перед нами, как солнце в полдень.
— В таком случае заслоните глаза, мистер Питер! — сказала Тэбита с несколько меньшим терпением, чем обычно. — Но ради всего святого — поверните же ключ!
С большим трудом обеими руками Питер протолкнул ржавый ключ сквозь лабиринт заржавленного замка. Мистер Браун тем временем подошел ближе и нетерпеливо просунул свое лицо между ними как раз в тот момент, когда Питер откинул крышку. Однако кухня не осветилась внезапным сиянием.
— Что это? — воскликнула Тэбита, поправляя очки и подняв лампу над открытым сундуком. — Старый Питер Голдтуэйт хранил старое тряпье!
— Похоже на то, Тэбби, — сказал мистер Браун, подняв кучку этого сокровища.
О, какого духа мертвого и погребенного богатства вызвал Питер Голдтуэйт, чтобы внести смятение в свой и без того скудный разум! Здесь было подобие несметного богатства, достаточного, чтобы купить весь город и заново застроить каждую улицу, но за которое, при всей его значительности, ни один здравомыслящий человек не дал бы и гроша. Что же в таком случае, если говорить всерьез, представляли собой обманчивые сокровища сундука? Тут были старые как местные кредитные, так и казначейские билеты, и обязательства земельных банков, и тому подобные «мыльные пузыри», начиная с первых выпусков — свыше полутора веков назад — и почти вплоть до времен Революции. Банковые билеты в тысячу фунтов были перемешаны с пергаментными пенни и стоили не дороже их.
— Так это, значит, и есть сокровище старого Питера Голдтуэйта! — сказал Джон Браун. — Ваш тезка, Питер, был в чем-то похож на вас, и когда местные деньги падали в цене на пятьдесят или семьдесят пять процентов, он скупал их в расчете на то, что они поднимутся. Я слышал, как мой отец рассказывал, что старый Питер дал своему отцу закладную на этот самый дом и землю, чтобы добыть деньги для своих нелепых проектов. Но деньги продолжали падать до тех пор, пока никто не хотел брать их даже даром, и вот старый Питер Голдтуэйт, как и Питер-младший, остался с тысячами в своем сундуке, не имея даже чем прикрыть свою наготу. Он помешался на их устойчивости. Но ничего, Питер, это как раз самый подходящий капитал для того, чтобы строить воздушные замки.
