— Я не уступлю «Трибюн».
— Пока не разоришься.
— Я скорее продам Херсту, но не тебе.
Блэз побледнел, он выглядел изможденным. Каролина вспомнила рано повзрослевшую девицу в Алленсвуде, которая в полном смысле слова познала то, что принято называть совращением. Ее тайная исповедь Каролине, лучшей подруге, явилась первым отчетом из первых рук о том удивительном мгновении, когда мужчина и женщина совершают акт конечного слияния. Хотя Каролину интересовали специфические подробности, (скульптуры в Лувре оставляли массу недоговоренностей из-за этих листочков), девица в своей исповеди выражалась в умопомрачительно духовных терминах. Она говорила о Любви, предмете, вечно сбивавшем с толку и даже раздражавшем Каролину, и так и не поддалась на ее просьбы сорвать листочки с тайны. Однако она описала преображение лица молодого человека от ангельского, каким она его себе представляла, до лица сатира или, если говорить всю правду, дикого зверя; как оно, пунцовое, в одно мгновение стало от изнеможения серовато-белым. Преображение лица Блэза было очень похоже на то, что произошло с возлюбленным подруги. Но что же именно произошло? Мадемуазель Сувестр предложила, если ее учениц в самом деле разбирает любопытство по поводу того, что она с не вполне деликатной иронией называла «супружеской жизнью», чтобы они изучили скульптуру Бернини «Св. Тереза» в Риме. «По-видимому святую сводит судорога религиозного экстаза, ее глаза закрыты, рот отвратительно приоткрыт. Выражение лица кретинское. Говорят, что Бернини вдохновлялся не божеством, а величайшей из человеческих страстей». На вопрос, можно ли «супружескую жизнь» в ее высшей точке уподобить конфронтации с духом святым, мадемуазель твердо ответила: «Я вольнодумка и девственница. Если вы ждете объяснения экстаза, обратитесь к кому-нибудь другому, но лишь после того, как покинете эти стены».
— Идем, — сказала Каролина, — я покажу тебе редакцию.
Они вместе вошли в верстальную комнату. Тримбл в рубашке с закатанными рукавами за длинным столом правил корректуру. Кот безмятежно дремал на подоконнике. Репортер городской хроники стучал на новой пишущей машинке, купленной Каролиной на следующий день после приобретения газеты.
— Стук машинки действует на меня умиротворяюще, — сказала она Блэзу, который как воды в рот набрал. — Я настояла на «Ремингтоне», потому что на такой пишет Генри Джеймс. — Каролина выжидательно посмотрела на брата, но его молчание, если так бывает, стало еще более глубоким. — Я лишь попросила репортеров писать по-другому. К счастью, их кумиры Стивен Крейн и Ричард Хардинг Дэвис. А это мистер Тримбл.
Мужчины пожали друг другу руку и Каролина, как будто что-то припомнив, сказала:
— Это мой сводный брат Блэз Сэнфорд. Он работает в «Джорнел» у Херста.
— Вот это газета, — с нескрываемым восхищением сказал Тримбл. — Прошлой зимой прошел слух, что ваши люди хотели нас купить.
— С тех пор мистер Херст несколько поубавил пыл, — объяснила Каролина. — Сейчас он не покупает.
— Какой у вас твердый тираж? — спросил Блэз.
— Семь тысяч, — сказал Тримбл.
— Прошлой зимой мне говорили десять.
— Мистер Вардеман склонен к преувеличениям. Но за последний месяц стало больше рекламы.
— Кузен Джон обеспечил нам рекламу универмагов Эпгара. Сейчас у них распродажа, — объяснила Каролина.
Краснощекий политический репортер с тонкой шеей и красными глазами, уже изрядно выпивший, появился в комнате.
— Мистер Тримбл, поступило сообщение. Не думаю, правда, что оно заслуживает внимания. Из Белого дома.
— О боже, — воскликнула Каролина. Хотя ее лично занимали политики, если не сама политика, она находила этот предмет зловещим и скучным, особенно в подаче прессы. Только люди с политической жилкой могли приходить в волнение или восторг от политических новостей «Трибюн». К счастью большая часть читателей газет в Вашингтоне была связана с правительством и посему поглощала любые политические новости. Но Каролина, вознамерившись подражать Херсту, хотела расширить круг читателей за счет тех, кто, подобно ей самой, находил политику большим занудством. Яркие детали убийств, ограблений, изнасилований — вот что ищут в газете люди, обжигающий огонек, бегущий по газетным полосам. Но она намерена дать еще больше развлечений своим читателям, скорее — будущим читателям. Политический репортер, точно ниспосланный богом, принес ей именно то, чего она сейчас так ждала.
— Я говорил с мистером Кортелью…
— Секретарь президента, — пояснила Каролина Блэзу, к которому вновь вернулся здоровый румянец, что предшествовал взрыву страсти.
— Он сказал, что с Филиппин нет никаких новостей. А на вопрос, чем занят в данный момент президент, сказал, что он уехал покататься на автомобиле. Я сказал, что из этого репортажа не скроишь, на что он ответил: «Он впервые сел в автомобиль». В этом кое-что есть. Хотя, думаю, очень немного.
— Очень небольшая новость, — вздохнул Тримбл. — Для светской хроники.
— Нет, — решительно заявила Каролина. — На первую полосу. — Она никогда еще не ощущала себя в столь героической роли, как сейчас, когда ей хотелось произвести впечатление на Блэза.
— Какой дадим заголовок? — спросил Тримбл.
— «Первый президент, который прокатился в автомобиле», — мгновенно сымпровизировала Каролина.
— Точно ли это?
— Херст не придал бы этому значения, и я тоже.
— Думаю, это верно, — сказал политический репортер. — Гровер Кливленд несколько лет назад попытался сесть в машину. Но при его тучности это ему не удалось. Ему удается втиснуться только в один летний костюм оранжевого цвета, который терпеть не может его молодая жена; в конце концов она заставила Кливленда его выбросить, угрожая выставить президента перед ирландцами сторонником Ольстера.
— Потрясающе! — Каролина пришла в восторг. — Вот это и должно быть в вашем репортаже. Садитесь и пишите немедленно, все, как вы рассказали.
Когда репортер уже плелся к «Ремингтону», Каролина его остановила.
— А что за марка машины?
— «Стенли Стимер», мисс Сэнфорд.
Каролина повернулась к Тримблу.
— Марка машины должна быть в подзаголовке. Попросим людей из «Стенли Стимер» разместить у нас рекламу.
— Ну и ну… — усмехнулся Тримбл, постигнув масштабы замысла Каролины. И оба вздрогнули, когда громко хлопнула дверь. Блэз сбежал.
— Ваш брат очень вспыльчив.
— Он сегодня не в духе. Они вместе с Херстом собирались купить нашу газету. Он только что просил меня продать ему, а я отказала.
— Надеетесь на прибыль? — нахмурился Тримбл.
— Да.
— Нужно было продать. У нас нет ни малейшего шанса. «Стар» и «Пост» нас уже обошли.
Радость от репортажа про автомобиль «Стенли Стимер» сменилась чувством обреченности, которое часто посещало ее ранним утром, когда она просыпалась с одной только мыслью: какого черта ей надо в этом маленьком доме в Джорджтауне и зачем она издает газету, которая скорее всего ее разорит?
— Если все так безнадежно, зачем покупает Херст?
— Он вложит деньги. Он закроет глаза на убытки. И получит политическую базу в Вашингтоне. Он хочет выставить свою кандидатуру в президенты.
Каролина на мгновение потеряла дар речи.
— Откуда вы знаете?
— Мне рассказал приятель из «Джорнел». Херст полагает, что Брайан не может победить, а в себя он верит.
— Как забавно! Когда я познакомилась с ним, он называл себя сторонником адмирала Дьюи. — Но Каролину задело другое, с политикой не связанное. — А вы не говорили с «Джорнел» о работе у них?
Бледно-голубые глаза Тримбла избегали ее прямого взгляда.
— У нас каждый месяц падает тираж, — сказал он.
— Но не розница.
— Это не деньги. Рекламные расценки зависят от числа подписчиков.
— Тогда давайте устроим… как это называется? Деньги за просто так. Лотерею.
— На это тоже нужны деньги.
— Если вы останетесь, я вложу еще.
Тримбл смотрел на нее с любопытством.
— Зачем вы это делаете?
— Хочу.
— Это все?
— Разве этого не достаточно?
— Ни одна женщина… ни одна дама не издавала еще газету, да и немногие мужчины испытывают склонность…
— Вы остаетесь, — сказала Каролина. В ее голосе не было ни вопроса, ни мольбы.
Тримбл улыбнулся. И мрачно пожал ей руку.
1
Во всю длину Бруклинского моста бесчисленные арктические огни электрических ламп на фоне ночного неба высвечивали приветствие «Добро пожаловать, Дьюи»; на реке, пышно иллюминированный, сиял огнями адмиральский флагман «Олимпик». Завывали сирены. Вдоль Палисэйдс взрывались фейерверки. Герой Манилы вернулся домой.
Блэз сидел рядом с Шефом на заднем сиденье его машины, откинутый верх дарил усладу зрелища и прохладу осенней ночи. Мадам де Бьевиль устроилась напротив, вместе с Анитой и Миллисент Уилсон. К удивлению Блэза, Анна находила девушек забавными, а Шеф ее просто ошеломил, впрочем, точно так же он действовал на всех женщин. Целую неделю она водила девушек по магазинам, чтобы их приодеть — или скорее слегка раздеть — для поездки в Европу. Херст решил отправиться туда в ноябре, а зиму провести на Ниле в своей яхте. Блэзу пришлось отказаться от путешествия в Европу, но утешением для него служил приезд Анны. Они вместе побывали в Ньюпорте, и бабка Делакроу была открыто шокирована и до глубины души взволнована связью юного внука с этой светской француженкой. Но, как и всем добропорядочным ньюпортцам, миссис Делакроу очень нравилась французская дама, тем более состоятельная. Она разместила мадам в восточном крыле своего Трианона[92], а Блэза — в западном, и когда миссис Фиш высказала предположение, что между июнем и октябрем могут зазвенеть свадебные колокола, бабка, как передают, громовым голосом заявила: «Мэми, займитесь-ка лучше своими делами». Миссис Фиш именно так и поступила — ее дела состояли в том, чтобы устроить пикник на прибрежных скалах, где Гарри Лер соорудил искусственный водопад, в котором вместо воды на камни низвергались сверху струи шампанского, — Лер приторговывал им на комиссионных началах.
