ОБМАН
— Пиши! — сказал царь, обращаясь к Метродору. — «В десятый день боэдромиона, отмечая годовщину осады Кизика, Митридат приказал провести под стенами кизикийских пленников, и те стали просить своих близких, чтобы они сдали город…»
— Что же ты остановился? — сказал он после паузы.
— Я устал, государь!
— Отдохни! — Царь вышел из шатра.
Метродор откинул голову и положил восковые дощечки на ковер. Он действительно устал, но это была не физическая усталость. Он утомился лгать и слышать, как лгут другие. Из слов начальников отрядов выходит, что Кизик вот-вот падет. Но ни один из них не осмелился поведать царю, что его воины выбились из сил и умирают от голода, что уже съедена вся трава на склонах Диндима, что многие, по варварскому обычаю, поедают человеческие внутренности.
О гибели флота, посланного Серторию, стало известно не от спасшихся моряков, а от врагов, пустивших из катапульты голову Магия. Горе тому народу, который обманывается своим правителем, а правду узнает от недругов! Обман становится необходимостью, как вино для пьяницы. Обманывают друг друга и пытаются обмануть историю. Ведь пленные кизикийцы вовсе не призывали близких сдать город, а кричали, чтобы они сражались до конца.
Появление царя прервало размышления Метродора.
Морщины на лбу Митридата сошлись в резкие впадины, губы стянулись, обозначив горестную складку.
— Ветер! — молвил он отрешенно. — Ветер обрушил гелеполу, подведенную к башне, он же и сдул Никонида, который ее строил. Его не могут найти. Теперь я думаю, что тот же ветер обрушил туннель, подведенный под стены Кизика.
— Геродот рассказывает об африканском народе, объявившем войну ветру, — молвил Метродор.
— Чем же кончилась эта война?
— Народец был погребен песками. Так уверяет Геродот.
— Твой Геродот был лгуном! Нет и не было народа, который был бы настолько глуп, чтобы воевать с ветром, или царя, который мог бы приказать высечь море. Так же как нет людей с собачьими головами и муравьев, добывающих золото. Всюду ложь! Я и сам лгал себе и другим, потому что невыносимо смотреть правде в лицо. Она ослепляет как солнце. Она не оставляет ни тени надежды.
Отослав в Вифинию остатки конницы и обоз, Митридат бежал морем. Этот путь казался ему наиболее безопасным, так как он знал, что римляне не решатся его преследовать в чужом и незнакомом для них Понте. Но сам Понт встретил беглецов страшной бурей.
Огромные иссиня-чериые валы, подгоняемые бичами Борея, мчались к берегу. Они увлекали за собой легкие дикроты и с ревом разламывали их о скалы. На глазах у потрясенного Митридата корабль Неоптолема взметнулся на гребне волны и исчез в пучине.
«Эвергет» упорно противостоял стихии. Бессильные сорвать его с якорей, волны злобно обрушились на палубу. Вода, пробив дощатые щиты, ворвалась в люки. И вот она уже плещется в трюме, заполненном царским добром. Всплыли пеналы со свитками, деревянные расписные доски, шкатулки. Гибли сокровища искусства, предназначенные для украшения храмов и дворцов. Никому не было до них дела. Каждый думал о спасении жизни: и рабы, ослепляемые солеными струями, и царь, скрывшийся в кормовой каюте со своим летописцем Метродором.
Рев волн не мог заглушить зычного голоса Митридата. Он разносился по всему кораблю:
— Артемида Владычица! Мои нечестивцы разбили твое мраморное изваяние. Я поставлю тебе статую из чистого золота. Умерь свою ярость!
И словно прельщенные этим обещанием покорные Артемиде волны ослабили свой напор. Утих ветер. Но без кормовых весел к берегу не подойти.
И в это время слева по борту словно вынырнули из морских глубин косые пурпурные паруса. Пираты! Они всегда слетаются как коршуны, чтобы урвать свою долю. И неизвестно, что страшнее: гнев моря или жадность его сыновей.
Но на этот раз пираты не кинулись на легкую добычу. Миопароны держались на почтительном расстоянии. Лишь одно из суденышек скользило к «Эвергету»с подветренной стороны.
— Смотри, Метродор! — воскликнул царь. — Они подняли мои знаки.
Эллин вытянул шею, разглядывая еле заметное полотнище.
— Клянусь Ма! Это Трехпалый. Вон тот в черном колпаке!
Метродор содрогнулся.
— Оборони, Афина! У нас в Скепсисе Трехпалым пугают детей.
Развернувшись, миопарона подходила к борту «Эвергета». Митридат изготовился к прыжку. И в то мгновение, когда эллин крикнул «Остановись!», царь перемахнул расстояние, отделявшее корабли и оказался среди пиратов.
Ударили весла. Миопарона рванулась вперед.
Митридат приложил ладони ко рту:
— Отправляйся в Пантикапей! Пусть Махар шлет воинов!
Царь стоял, опираясь о мачту и едва не доставая головой нижней реи. Широкоплечий, седобородый, он напоминал бога морей, каким его изображают на картинах или мозаиках.
Трехпалый отступил на несколько шагов и изогнулся невероятным образом, растопырив кривые ноги.
Когда он выпрямился, его багровое от напряжения лицо выражало восторг и умиление.
— Мой драгоценный! Вспомнил о своем обещании. Только твой раб не припас копченых угрей. Чем тебя угостить?
— Новостями! — бросил Митридат нетерпеливо.
Пират почесал за ухом искалеченной ладонью.
— Новости у меня не сладкие. Твоего союзника Сертория прирезали.
— Это мне известно.
— В Италии Красе с Помпеем гладиаторов разбили, живых на столбах поразвесили, от Рима до Капуи.
— Слышал! Говорят, без твоей помощи тут не обошлось.
— Мало ли что болтают! Буду я римлянам помогать. Это Седого дело. Вот собака! Никак не успокоится!
— Еще!
— На нас облаву готовят. Мой человек из Рима передает, будто бы строят флот и самому Помпею корону Нептуна дают.
Митридат задумался. Эта последняя новость была теперь самой тревожной. Римляне со свойственной им методичностью хотят довести войну до конца. Им нужно чистое море, чтобы перебрасывать в Азию солдат и продовольствие. Покончив с Серторием и Спартаком, они подбираются к пиратам.
— Нелегко будет!
— Я тоже так думаю, — подхватил пират. — И ребятам своим говорю: не мне ваши корабли водить! Тут не моя голова нужна!
— О чем это ты?
— Стал бы ты нашим царем. Свою силу на море испробовал бы. На суше тебе не везет! Корабль я для тебя отделаю. Палубу устелю пурпуром, весла серебром оправлю, якоря отолью из чистого золота. А что до одежд и драгоценностей, то их для всех твоих жен хватит.
Митридат улыбнулся, представив себе Мониму в столе с чужого плеча.
— Не веришь! — обиженно протянул Трехпалый.
— Тебе верю. Одному тебе! Верю и ценю твою преданность. Но, посуди, могу ли я оставить царство на растерзание римлянам. Меня ждет Синопа, Амис, Трапезунд. Лукулл хочет захватить эти города, а меня загнать в горы, лишить меня Понта. Теперь ты мой единственный союзник. Пусть твои миопароны жалят римлян как осы, Евкрат!
— Ты запомнил мое старое имя! — изумился Трехпалый.
— Я помню всех своих друзей, — сказал Митридат после долгого раздумья. — Теперь это не трудно. Труднее запомнить недругов. Их становится все больше и больше. Моя голова уже не вмещает их имен. Ведь с тех пор, как я объявил Риму войну, народилось новое поколение. Сыновья Мания Аквилия, Суллы и Мурены так же ненавидят меня, как их отцы. А мои сыновья…
Махар слушал Метродора, не перебивая. Полное лицо с правильным рисунком носа и губ выражало вежливое равнодушие, словно наместника Боспора не волновала трагедия трехсоттысячного войска и захват римлянами проливов. Лишь когда эллин касался действий Митридата, в зрачках Махара вспыхивал неприязненный огонек, и он, желая его скрыть, опускал глаза.
— Чего же теперь добивается мой отец? — сказал Махар, когда Метродор закончил свою печальную повесть. — Каковы его планы?
— Он требует у тебя воинов. Лукулл идет к Синопе.
— Но Боспор не бездонный пифос. Эллины Херсонеса и Фа нагорий уже не хотят слышать об этой войне. Она сделала их нищими. Тебе ведь известно, что мой отец не платит им за хлеб, за корабли, за все, чем они его снабжают. Его верные друзья — скифы — давно уже поняли, какая им отведена роль. Они бегут из своих становий, как только появляются мои послы. Не могу же я гнаться за ними или искать других союзников за Рифейскими горами!
— Царь настаивает! Напрасно твой брат Фарнак убеждал его дождаться, пока он пришлет ему своих иберов.
— Фарнак! — перебил Махар. — Сидел бы он в своей Колхиде.
— У твоего отца широкие планы, — сказал Метродор многозначительно. — Он хочет объединить степь и горы в одних руках.
Это было похоже на правду. Метродор ничего не выдумывал, а только придавал фактам иную окраску, слегка смещая их, и собеседник ощущал сначала смутную тревогу, а потом распаленное воображение создавало, соединяя разорванные нити, зримую опасность.
