Бурхани совсем зачах, несчастный. Он даже утратил способность к стихосложению и больше никогда уж не выдаст что-либо подобное его знаменитому бейту:
Рустам из Мазандерана едет,
Зейн Мульк из Исфахана едет… "Давно хворает, худо ест, худо спит, — говорили его домочадцы визирю. — Пристрастился было к хашишу, но и тот не принес ему пользы". Одно утешение осталось Абдаллаху: разбирать построчно стихи Омара Хайяма и ядовито поносить их за сложность, заумность и грубость.
— Как, как? — изводил он десятилетнего сына, не отпуская его от себя ни днем, ни ночью. — Повтори.
Мальчуган, лобастый и бледный, с тонкой шеей, бубнил устало и тупо, одеревенелым голосом:
Что мне блаженства райские "потом"?
Прошу сейчас, наличными, вином… — Проклятый пьянчуга, безбожник! — бушевал Абдаллах. — Пройдоха! Что дальше?
Внезапно вошедший Омар закончил за мальчугана:
В кредит — не верю! И на что мне слава —
Под самым ухом барабанный гром? Его заставил заглянуть к больному визирь. "Может, сумеешь помочь". И зря он это сделал! Увидев недруга, Абдаллах вскочил, скорчил приветливо-злобную улыбку:
— Изыдь, шайтан. Добро пожаловать! Изыдь… — упал, захрипел — и умер.
***
Между тем в сельджукской державе, как селевые воды в горах, назревали, исподволь, подспудно копясь, крутые события, которые, в конечном счете, обрушились — на кого же, как не на беднягу Омара Хайяма, ни в коей мере, как ему казалось, не причастного к борьбе султанов и ханов за власть.
Визирь явился к нему озабоченный.
— Из Самарканда, — показал распечатанный свиток. — Тебе тут приветы и добрые пожелания. От судьи Абу-Тахира Алака, твоего старого друга.
Рад Омар:
— Жив, здоров?
Пожалуй, нигде ему не жилось так спокойно, отрадно, как в Самарканде. Это невероятная, прямо-таки ахинейская удача, что среди тех, кто обладает хоть маленькой властью, попадаются, пусть не так уж часто, не совсем уж злые и глупые люди.
Впрочем, никакой в мире судья не помог бы тебе, Омар, если б ты ничего не умел, был всего лишь бедным просителем. Никакой! На порог бы тебя не пустили. Так что не очень-то умиляйся. За поддержку — спасибо, конечно. Но всем на свете, Омар, ты обязан самому себе.
— Он-то жив и здоров… но хан Ахмед, новый правитель караханидский, видно, вовсе тронулся умом. Перенес столицу в Самарканд, возмутил тихий степенный город. Восстановил против себя духовенство и тюркских военачальников. Норовит, злодей, отторгнуть Заречье от нашей державы. Будто врозь ему будет лучше. Не понимает, пес, что его тотчас же сожрет какой-нибудь новый хакан, волк из восточных степей. Не понимает! — Визирь скомкал свиток, потряс им, шурша, над головою. Сел. Швырнул письмо на ковер, положил руки на колени. — Я день и ночь пекусь о государстве. Хочу его укрепить. Навести хоть какой-то порядок в хозяйстве, в денежных делах. Уберечь князей от злобной черни, а чернь — от жадных князей. Угодить и тебе, математику, и Газали — богослову. Чтоб мир и покой наступили в нашей стране.
Но эти мерзавцы, — визирь повысил голос до крика, — тупо и слепо, точно скоты, разрушают то, что я создаю! — и уже потише: — Брошу все, уйду в отшельники. Ты должен попять. Сам страдаешь от них.
Ведь, если уж в корень глядеть, все, что ты делаешь это, в конце концов, для блага страны, для блага людей. Не так ли? И у тех же людей ты первый безбожник, блудник, отступник, еретик. И бес тебя знает еще, кто ты такой.
Уйдем, а? В ханаку — дервишскую обитель. Молитвы знаем, с голоду не умрем. — Он вздохнул, достал ногой растрепавшийся свиток, придвинул пяткой к себе, расправил, вновь туго свернул. — Эх! Куда мы пойдем? Мы с тобою — те же рабы. Рабы жестокого века. — И ударил свитком, как дубиной, по глубокой, с узорами, чаше самаркандской работы. — Вот султану — ему самое время идти за Джейхун, навести порядок в тех местах! Пойду, скажу. — Убежал долговязый, ядовитый и резкий.
Нет, он еще цепляется за свою треклятую службу! Хоть уже и начинает сознавать, что в ней никакого смысла. Муравей, упавший в ручей, тоже цепляется, отчаянно перебирая лапками, за клочья пены, за тень от прибрежных ветвей — пока его не проглотит где-то у отмели юркий пескарь.
***
— Я сам давно уже подумывал нагрянуть в Заречье, страху нагнать на караханидских упрямцев, — ответил султан визирю. — Но… дело непростое. Нужно спросить звездочетов, будет ли удачен мой поход.
— Нет, — сказал Исфазари, сделав расчет. — Расположение звезд возвещает не «выход», а "возвращение".
— Что ж, потрудитесь выбрать благоприятный день, — огорчился визирь. Ему не терпелось отправить султана в Заречье.
От Абу-Тахира тем временем — новая весть: бунт в Самарканде. Визирь в ярости — в Звездный храм. За расчеты берется Васити. Небо опять сулит неудачу.
— Не гневайтесь, ваша светлость! Расположение звезд не изменилось к лучшему. Не можем выбрать подходящий день…
— А ты смеешься над астрологией! — налетел визирь на Омара, который записывал итог своих наблюдений над "Чашей нищих"- Северной Короной: "Знак Зодиака — шестой, 29 градусов б минут…" — Мол, звезды — сами по себе, они не влияют на нас. Влияют, как видишь! Из-за какого-то дурацкого расположения каких-то там глупых звезд срывается дело большой государственной важности. Неужто в этой прорве крупных и малых звезд не найдется ни одной, пусть самой невзрачной, что решила бы его в нашу пользу?
Похолодел тут Омар! Вот, человек не верит ни в какую звездную чертовщину, — он, что ни говори, сам ученый, — но, в угоду султану, делает вид, что верит в нее. Сколько же умных людей на земле притворно-бессовестно «верит» тому, что долбит вероучитель-законник, — ибо так удобнее жить, это выгодно?
И верит ли сам вероучитель в то, чему он учит других? Если верит, его еще можно простить: охмурен, несчастный. Но если не верит — и все же учит, то это мошенник, его надо сечь на базаре у всех на глазах.
— А? Навечно обяжешь.
— Поищем, — сухо сказал Омар.
Как надоели ему они со своей бесплодной суетой! Прямо-таки безумие какое-то: изо дня в день кровожадно стучать копьями о щиты. Можно подумать: Вселенная рухнет, если клочок обожженной солнцем земли, именуемый Заречьем, отпадет от сельджукской державы…
Разве мало у вас золота, хлеба, роскошных одежд?
Некий чудак по прозвищу Двурогий тоже метался, как ошалелый, по белому свету, сколачивая копьем и мечом великую, на весь тогдашний мир, державу. Дарий шумел, бесновался Ксеркс. Рим бушевал. Аттила гремел за Волгой.
И каждый, конечно, кричал, что городит свой огород навечно.
Что значит навечно? Это не на десять лет, и не на сто, и даже — не на тысячу. Вечность понятие страшное. Космическое. Вечного нет ничего на земле! Так что не бросайтесь словами, не понимая их смысла.
Разрушь хоть три царства вблизи и вдали,
Пусть кровью зальются в дыму и в пыли, —
Не станешь, великий владыка, бессмертным:
Удел невелик — три аршина земли.
Омар — с досадой:
— Война? Я без всяких звезд могу сказать: она будет неудачной.
Визирь — подозрительно:
— Это почему же, откуда такие сведения?
— Не бывает удачных войн! Война сама по себе уже неудача. Великое бедствие. Сколько людей погибнет. Ради чего? Ради ваших… ваших… Нет, визирь, нет минут и часов, благоприятствующих кровопролитию. И лучше царю никуда не ходить. Ни сегодня, ни завтра. Никогда. Визирь — грубо, с презрением:
— Ты… уткнулся носом в звезды и держи его средь них! Не суй, куда тебе не следует! Наше государство создано войной и держится на войне.
— Ну, а если, — вспыхнул Омар, — звезды скажут, что Меликшах, перейдя Джейхун, тут же погибнет, как погиб его родитель Алп-Арслан?
— Нет! — оскалился визирь. — Этого звезды не скажут. Они не должны так говорить. Ясно?
— Вполне.
Трудно ладить с царедворцами! Ну, что ж. Я — звездочет, я служу вам за деньги — и услужу, так уж быть. Он взял астролябию.
— Погоди! — остановил его визирь. — Я приглашу султана.
Под полудетски-внимательным, даже чуть робким, взглядом султана, которому он, со своим диковинным медным инструментом с кругом и делениями, казался, наверное, чуть ли не колдуном. Омар поправил на алидадной линейке диоптры, спокойно определил высоту солнца, высчитал градус царского гороскопа, установил по таблице расположение звезд:
— Та-ак. Козерог. Альфа. Знак Зодиака — девятый. 21 градус 46 минут долготы, 7 градусов 20 минут широты. Действие — благоприятное.
Омар повеселел. Царь и визирь вздохнули с облегчением.
— Водолей. Ага! Вы ошиблись, Исфазари и Васити. Вот она, та, что на левом плече, бета Водолея! Ее название — Счастье счастии, не так ли? Знак Зодиака — десятый. 10 градусов 56 минут долготы, 8 градусов 50 минут широты. Указан север. Действие — благоприятное. Понятно? — Омар отчеканил: — Бла-го-при-ят-но-е!
