Августа по-своему истолковала его молчание.
– Мы о разных вещах говорим, – с грустью вздохнула она. – И убедить мне вас невозможно. Про себя лишь скажу: кабы не Христос, не смогла бы я жить, как сейчас живу. Только Он мне силы дает, и веру, и надежду. Он и любовь моя. Простите, что так говорю, о сем молчать надобно. Но о подобных предметах, верно, каждый может только за себя говорить…
Поздним вечером Марио позвал за собой Сергея, и они по винтовой лестнице поднялись в чердачное помещение, где Бельцони показывал русскому дворянину звезды в телескоп и говорил о каждой звезде, словно о доброй знакомой. Оказалось, что итальянец прекрасно знает французский, поэтому с Сергеем они общались вполне свободно. (Ошеров в который раз благословил дядюшку Дмитрия за то, что тот едва ли не силой заставлял его учить языки).
– Я гадаю по звездам, – говорил Марио, – тайком от принцессы. Мадонна гневается на меня за гороскопы, называет это колдовством и нечестием. Но она не против науки, и потому, когда я перехожу в беседе с нею к своим научным наблюдениям, выслушивает меня со вниманием.
Марио действительно причудливо сочетал в себе астролога и астронома.
– Верно, ваши звезды не всегда говорят правду? – улыбнулся Сергей.
– Я мог бы продемонстрировать вам, – уклончиво отмечал Марио, – рассказав по звездам ваш грядущий жизненный путь.
– О нет, не надо! – запротестовал Сергей. – Я не хочу знать, что будет со мною… даже если и не вполне верю вашим звездам.
– А я и без звезд могу сказать вам, что линия жизни вашей пересекается с линией жизни принцессы. Не бросайте ее! Она одна, стойкая и прекрасная. И не смущайтесь тем, что она дочь императрицы.
– Верно, мадонна не похвалила бы вас за такие слова.
– Она за многое меня не хвалит. Но ни один человек в мире не желает ей счастья так, как я!
Иногда Августа садилась за клавесин. Она знала, что – увы! – слабый музыкант, и до Марио ей в этом искусстве далеко. Но слабость к музыке была сильнее этого понимания, и она частенько играла – для себя. А теперь и для Сергея, которому казалось прекрасным все, что бы ни делала княжна…
В беломраморную просторную гостиную со светлой, дорогого дерева мебелью, проникал лунный свет через занавешенные окна, наполняя пространство серебристой зыбкой тайной. Золотые свечи плакали и пылали, вплетая теплый свет в холодное лунное сияние. Звуки, золотистые, как свечи, перекатывались звонкими горошинами, вырываясь в воздух с клавиш… Сергей не замечал ошибок в игре Августы – ведь все, к чему бы она ни прикасалось, становилось для него неотразимым. Звуки, торжествующие и нежные, сливались в бравурную мелодию, в которой вдруг пробивались мгновения невыносимой печали. Как лунный свет и золото свечей…
– Чья это музыка? – спросил Сергей, когда клавесин замолчал, а Августа замерла неподвижно, и на слоновой кости клавиш недвижимо лежали тонкие пальцы, казалось, тоже выточенные из слоновой кости.
– Моцарта! – отвечала княжна с восторгом. – Юный музыкант из Австрии. Ему нет еще и двадцати. Года три… или четыре тому назад, я слушала его игру, здесь, в Милане. Помню, все газеты наперебой, с упоением принялись восхвалять приехавшего в страну музыки юного австрийца, несмотря на возраст – ему едва исполнилось четырнадцать! – изумлявшего старейших мастеров. Он пребывал в Милане с отцом, давая концерты, неизменно заканчивающиеся триумфом… На месте Ее Величества Екатерины я бы пригласила Моцарта в Россию.
– Граф Орлов говорил мне, что императрица Екатерина не любит музыки… Если бы вы были на ее месте… Простите! Я ничего не имел ввиду, поверьте, княжна! – Сергей отвернулся и провел рукой по лбу. – Просто, кажется, начинаю сходить с ума. Я столько лет люблю вас… Я сам смеялся над собой. Если бы не война… не знаю, что бы я сделал… Почему именно вы? Ваше Высочество… Я не вельможа, не князь, я небогатый дворянин, хозяин захудалого именья… Обыкновенный солдат…
– Мой отец в нежных летах коров пас. А бабка по матери – Екатерина Первая, так она… Дело совсем в другом. И вы знаете это. А что до «Высочества»… Я никогда не представляла себя на троне, Сережа. Однажды – это было после знакомства с паном Доманским – мне приснилось, что меня захватили и везут в Россию, но дорога почему-то черная, и в ушах у меня звенит: «Заговорщица!»… Я не живу… я жду. Жду чего-то. Не знаю. И это ожидание, пустое как сон, растянулось на много лет… Это не жизнь, нет. В такой жизни нет места никому. Даже вам.
– Но я…
– Молчите! Вы не поймете, потому что я сама едва понимаю. Я никогда не говорила никому, что боюсь неизвестно чего. Я молюсь Богу. Он – мое спасение, и у Него обо мне, как и о всех нас, Свое попечение… Наверное, я жду Его воли. Жду, когда смогу понять, чего же Он, а не люди, хочет от меня… Не будем больше об этом. Хотите, я вам спою?
Не дожидаясь ответа, запела без музыки, а пела Августа на самом деле чудесно. Голос у нее был бархатистый, чистый, потрясающей звучности и силы. Видимо, батюшкин талант передался по наследству. Не было больше Милана, итальянского палаццо. Была Украина. Шумящие от вольного ветра белые сады, хаты-мазанки, звуки бандуры, протяжные думки… Алмазы звезд на бархате неба… И юная девочка в белом платье… Благородная княжна. Принцесса!
Августа не видела, как странно заблестели глаза Сергея… Она замолчала. И вдруг Сергей услышал сдавленное рыданье…
Тараканова встала.
– Не уходите! – воскликнул молодой человек.
– Не могу остаться. Мальчик мой ясный! Не могу… да и ни к чему все это.
Ушла, и он не стал ни звать ее, ни удерживать, не рвался вслед за ней. Машинально вытянул почти догоревшую свечу из гнезда подсвечника, загасил ее в пальцах, и яростно мял горячий комок воска. И слезы, горькие, уже не сдерживаемые, беззвучно скатывались по щекам…
На следующий день Августа не вышла к завтраку, а потом и к обеду, к ужину… Перед сном Сергей нашел Марио.
– Прошу вас, друг мой, передайте ее сиятельству… что я все понимаю. Что я уезжаю завтра на рассвете…
Бельцони пристально взглянул ему в глаза.
– Вы что же, поссорились? Впрочем, зачем же я спрашиваю… Значит, покидаете нас? Извольте, я передам мадонне…
Сергей ответил полупоклоном.
…Но на следующее утро он стонал, почти рыдал.
– Нет, нет, нет! Я не могу уехать! Княжна… Не могу!
– Прости меня, – прошептала Августа.
Она не смотрела в окно, не видела, как он отъехал. Долго сидела в кресле, наматывая на палец легкую золотистую прядь. Наконец, позвала Марио.
– Голубчик, – сказала по-русски. – Сыграй мне что-нибудь… печальное.
– И вы будете слушать? – усомнился Бельцони.
– Вряд ли… Я так виновата перед ним, Марио! Зачем я пригласила его остаться… зачем вообще согласилась его видеть?
– Принцесса…
– Он уехал, он был не в себе. И впрямь меня любит… Как же он теперь? В России, совсем один… Как я буду вспоминать его глаза в момент расставания?
– Но, мадонна…
– Мне нельзя любить, мне нельзя дружить. Для меня любое чувство – слабость, преступление.
– Но разве у вас нет сердца? Или вы не из плоти и крови? Вы не устаете? И не нуждаетесь в сочувствии и понимании? Ах, принцесса! Вы не можете допустить слабости у себя. Вы горды…
– Наверное. Но я права. Я – несчастье его жизни. Я буду молиться, чтобы он поскорее забыл меня.
– Вы… любите его?
– В любом случае это не имело бы никакого значения. Ну, сыграй же что-нибудь! Марио, единственный мой друг. Ты не бросишь меня?
– Что за глупости, – проворчал итальянец, – простите, мадонна… Да благословит вас Господь. Так что же вам сыграть?
– Что хочешь… на свой вкус. Я хочу домой, Марио. Я хочу в Россию…
Глава двенадцатая В поисках счастья…
Возвратившись в Петербург, Ошеров ждал прибытия туда же из Москвы Алексея Орлова, но с изумлением узнал, что граф просил отставки у императрицы, причем сильно этим государыню прогневал. Но она, скрепя сердце, подписала его прошение. Орлов окончательно поселился в Москве.
Сергей Александрович вернулся из Италии печальный и мрачный. Он решил, что хватит с него любви к принцессам, несбыточных надежд и красивых сказок, пора устраивать жизнь, как все люди. Надо в уральском имении сменить управляющего, надо выстроить там новый дом взамен сожженного и наконец наладить хозяйство так, чтобы оно стало-таки приносить доход. Он начал даже подумывать о том, чтобы жениться, уехать из столицы и навсегда поселиться на Урале. Сергей не хотел признаваться себе, что отказ Августы от его любви что-то убил в нем, сломал нечто важное и хрупкое. Зараженный примером Орлова, Ошеров принялся хлопотать об отставке.
Планы были нарушены неожиданным известием: в Москве умерла престарелая тетка покойного батюшки Сергея, весьма почтенная старушка, о которой Ошеров, к стыду своему, совсем позабыл. Но она не забыла про него, завещав единственному оставшемуся в живых отпрыску Ошеровых перешедший к ней от мужа дом на Большой Ордынке и скромное денежное наследство. Это было очень кстати. Сергей поспешил в Москву на похороны почившей родственницы.
