но ничего не чувствовала. Порывшись в папиных справочниках, нашла изображение двухмесячного эмбриона и попыталась представить его в себе. Даже сняла одежду и спустила трусы. Никакого результата. Живот пока был какой обычно. Она осторожно помяла его, пытаясь что-нибудь нащупать, но испугалась, что раздавит эмбрион, и отдернула руки.
Ужасно. Конечно, она хотела в будущем детей, но любимых, желанных, от горячо любимого и единственного. Это даже нечестно по отношению к ребенку, которого она не сможет любить.
Надо было звонить Аникееву, как ни крути. Он заварил – ему и расхлебывать, пусть ищет врача. Возможно, у Фиры кто-то остался из уцелевших знакомых отца, но в своей компании она бы ни за что не призналась, хотя знала, что не встретит осуждения. Регине она сказала. Регина ужаснулась, очень устыдилась несработавшей аскорбинки, но помочь ничем не смогла. Предложила, правда, узнать у Ирки Фетисовой – та не ограничивалась со своими кавалерами только прогулками под ручку и про «все такое» много знала. Но и Ирку Маша отвергла. Они не любили друг друга подсознательной классовой нелюбовью, а тут еще в сентябре Регина, которая совсем забросила Ирку, выкинула прощальный фортель: села не с ней, на галерке, где так удобно было шептаться и переписываться, а во втором ряду, прямо перед носом преподавателя, вместе с Машей, и что-то усердно все время конспектировала. Когда перед лекцией Ирка это увидела, она сначала решила, что это просто недоразумение и Регина ее не видит.
– Гууууль? – крикнула она сверху.
В голосе было недоумение и, немного, страх. С ней не очень-то дружили, Регина была ей нужна.
Регина обернулась, поискала глазами Ирку, нашла и, дружелюбно ей помахав, отвернулась. Белобрысая задавака Тарасевич рылась в сумке и делала вид, что к ней это вообще не относится.
Так все и кончилось.
Да, идти к Ирке не стоило.
Маша нашла бумажку с телефоном – сама бы выбросила, но отец сохранил, у него все бумаги всегда были в порядке. Внутренне корчась от отвращения – сразу вспомнились и ночь, и синяки, и похмельная тоска – набрала номер. Подошла, по-видимому, одна из старушек-соседок.
– Здравствуйте, – сказала Маша. – Позовите, пожалуйста, Павла.
– А кто это говорит? – спросила старушка.
– А это кто говорит? – раздраженно отозвалась Маша. Она понимала, что грубит, но удержаться не смогла. Пусть это будет местью за «опять привел».
– Это его мать! – мгновенно, как будто ждала этого выпада, как будто первый вопрос был умело подготовленным манком в ловушку, взвилась старуха.
«Мамаша» – вспомнила Маша.
– Меня зовут Мария, – сказала она. Нет смысла конфликтовать.
– А фамилия у вас есть, Мария?
– Есть, – прямо ответила Маша на поставленный вопрос и замолчала.
Нет, конфликта не избежать. Старуха действительно начала выкрикивать что-то возмущенное, как послышался мужской голос, звуки приглушенного спора, и в трубке возник Аникеев:
– Маша? Маша, это вы?
– Да, – сказала Маша и удивилась, что ей не противно. Даже некое облегчение и надежда, что кто-то решит ее проблему.
– Маша, я звонил вам, – заторопился Аникеев, – и письма еще писал, вы, наверное, не получили, наверное, адрес был…
– Нет. Я получила, – равнодушно сказала Маша. – Но читать не стала.
Она правда их не читала. Аникеев осекся и замолчал.
– И я никогда бы не позвонила вам, – жестоко продолжила Маша и, решив не тянуть, сразу добавила: – Дело в том, что я беременна. Естественно, от вас.
– Ааа… – протянул Аникеев и замолчал.
В трубке стало слышно, как где-то в глубине квартиры ругается мамаша. Пауза затянулась.
– Что молчите? – спросила Маша.
На самом деле она тоже не очень понимала, что говорить дальше.
– Ааа… – опять сказал Аникеев, – ааа… вы давно знаете?
– Какое это имеет значение?! Недавно! Две недели!
Аникеев окончательно исчез.
– Алло?
– Я здесь, – неожиданно он заговорил довольно решительно. – Знаете что? Давайте повидаемся! Нам надо повидаться. Это не надо обсуждать по телефону, да и мамаша здесь, давайте повидаемся!
– Ну… давайте, – сказала Маша.
В самом деле, не по телефону же.
Он пришел на встречу с гладиолусами.
Если представить мысленно некую ось, на одном конце которой будут рассудительные и практичные люди, а на другом – Регина, то сейчас Аникеев абсолютно точно претендовал на то, чтобы Регину потеснить. Гладиолусы!!!
Маше пришлось их взять, и толстые стебли с тяжелыми цветками мгновенно оттянули руку.
Она устало посмотрела на Аникеева – у нее не было сил возмущаться.
– Пойдемте, – сказал Аникеев и взял ее под свободный локоть.
У него явно был какой-то план.
Планом оказалось кафе-мороженое на улице Горького. Какая банальность.
Сели, заказали.
– Может быть, вина? – спросил Аникеев и тут же смутился: обоим моментально вспомнилась их ночь. И потом, беременным же нельзя?
– Конечно. Вина. Отлично, – сказала Маша. – Заказывайте, заказывайте!
С Аникеевым почему-то хотелось быть стервой, и если даже бы она и не была беременна, стервой все равно нравилось бы быть. Он был какой-то покорный, этот Аникеев. Мы ведь всегда настраиваем собеседника на определенное к себе отношение.
Стали ждать заказ.
Тяжелые и длинные гладиолусы Маша положила на край стола. Вынырнул официант с вазой, поставил, но они перевешивали, и ваза падала. Помаявшись, официант унес цветы вместе с вазой.
Больше смотреть было не на что, пришлось смотреть друг на друга.
Аникеев был неприятный: невысокий, полный, немного одутловатое лицо нездорового цвета. Разве глаза у него были ничего: карие, живые, неглупые. Но он старался не встречаться с ней взглядом.
– Что, Павел, делать будем? – спросила Маша.
Видимо, на гладиолусах и кафе запас его инициативы иссяк.
– Он поднял на нее глаза:
– А вы что думаете?
– Аборт, что еще.
– Аборт?
Маша злобно посмотрела на него.
– У вас какие идеи?
– Выходите за меня замуж, – сказал Аникеев.
От неожиданности Маша откинулась на спинку стула и как-то очень по-театральному ахнула. Потом замолчала. Она ожидала любого предложения, кроме этого, и любое предложение, кроме этого, было бы удачнее. То есть не только родить ребенка Аникееву, но и стать его женой. Фантастическая перспектива. Почему бы, действительно, не выйти замуж за Аникеева, если можно и выйти.
Он расценил ее молчание как колебание и, следовательно, возможность «да».
– Мы ведь можем жить отдельно, – сказал он. – С мамашей это я потому что – почему бы и нет, пока я один. А так у меня есть сбережения, и потом, нас могут в очередь поставить. Но она, знаете, часто уезжает к сестре в Рязанскую область, – и Аникеев принялся торопливо и путано объяснять все возможные перспективы.
Обзавестись, что ли, родней в Рязанской области, тоскливо подумала Маша. Что-то все же мешало ей сразу остановить этот просительный поток. В целом Аникеев был неприятен и
