Елизавета написала письма Скроупу и Ноллису, выражая свое недовольство. Она отдала приказ перевести королеву Скоттов в Татбери и не могла понять, почему произошла задержка. Ноллис сообщил ей, что задержка вызвана плохим состоянием дорог и тем, что нет лошадей. Елизавета ответила, что лошадей следует занять у соседей и тронуться в путь, как только дороги достаточно просохнут для проезда. Она добавила, что хорошо информирована о состоянии дорог и недовольна медлительными слугами.
— Больше нельзя задерживаться, — сказал Ноллис Скроупу.
Скроуп надеялся, что его ребенок родится до того, как им придется выехать в Татбери, но ему пришлось согласиться с Ноллисом, что надо заканчивать приготовления. Они оба и так уже были в немилости. Если они и дальше рискнут ослушаться королеву, то у них могут возникнуть серьезные неприятности.
Через несколько дней жена благополучно родила Скроупу сына, и его тревоги слегка улеглись, Ноллису повезло меньше.
Когда в замок пришло известие, что его жена умерла, он заперся в своей комнате и несколько дней не выходил. Его больше не волновало, что будет с ним; временами он ненавидел Елизавету, которая запретила ему быть у постели умирающей жены, и он боялся, что если заговорит с кем-нибудь, то даст волю своему гневу и окажется обвиненным в предательстве.
Он вышел из комнаты покорившимся судьбе. Лицо его выражало такую горечь, что Мария это заметила и поняла. Она глубоко сочувствовала ему и сознавала: «Он такой же пленник этой черствой женщины, как и я сама».
— Мой дорогой сэр Френсис, — сказала Мария, — если бы я могла сделать хоть что-нибудь, чтобы утешить вас.
— Вы так добры, ваше величество, — безучастно ответил он.
— По крайней мере вы знаете, что она больше не страдает.
Он отвернулся, потому что скорбь, охватившая его, мешала говорить.
— А вы писали королеве, прося разрешения поехать к ней? — осторожно спросила она.
— Какой теперь в этом смысл? — произнес он.
— Вам хотелось бы похоронить ее? — спросила Мария. Ноллис кивнул.
— Я должен написать ей, — сказал он — Благодарю, ваше величество, за сочувствие.
Он посмотрел на прекрасное лицо королевы Скоттов и увидел слезы в ее глазах; он был настолько тронут, что смог только отвернуться и уйти.
Ответ Елизаветы был резким. Ноллис должен выполнять свои обязанности, пока королева Скоттов не будет благополучно передана в руки ее новых охранников в Татбери; и она удивлена, что эта миссия еще не выполнена.
Ноллис не мог поверить, что она отказала ему и в этом. Но ее слова не оставляли сомнений.
— Ну ладно, — проговорил он, — какое это теперь имеет значение? Что вообще имеет значение?
Сетон и Мария смотрели на заснеженный ландшафт.
— Нам осталось недолго любоваться этим пейзажем, — сказала Мария. — Мы будем скучать по нему. Здесь так красиво. О, Сетон, мы едем дальше в глубь Англии. Каждая миля к югу удаляет нас от Шотландии.
Сетон молчала. Она ничем не могла ее успокоить. Как и ее госпожа, она начинала понимать, что королева Англии чрезвычайно искусна в двойной игре. Наконец она произнесла:
— Может быть, тот замок меньше похож на крепость, чем этот.
— Я не сомневаюсь, что нас будут хорошо охранять. И я потеряю Ноллиса и Скроупа.
— Но вместо них будут граф и графиня Шрусбери, которые могут стать вашими настоящими друзьями. Ваше величество умеет находить друзей.
— Давай надеяться, что я найду друга, который поможет мне вернуть мое королевство. Но говорят, что Татбери — один из самых мрачных замков в Англии.
— Мы сделаем все возможное, чтобы вам было в нем уютно; нам это неплохо удалось здесь.
Прибыл посыльный с письмом из Лондона. Местонахождении Вилли оставалось загадкой. Однако, писали ей, есть человек, который мог бы узнать, что случилось с ним, скорее, чем шотландцы, к которым в Лондоне относятся с подозрительностью. Этот человек — французский посол Бертран де Салиньяк де ла Мот Фенелон. Друзья Марии в Лондоне рассказали ему об этом деле, но если она сама напишет ему, то, возможно, он удвоит свои усилия.
Мария сказала:
— Мне следует написать немедленно. Я не могу спать спокойно, пока не узнаю, что случилось с Вилли.
Стоял конец февраля, когда Мария готовилась покинуть замок Болтон. Было ужасно холодно, и дороги были едва проходимы. Продвижение будет весьма замедленным, но Елизавета становилась все более нетерпеливой, и ни Скроуп, ни Ноллис больше не осмеливались задерживаться.
Пока велись последние приготовления, пришло послание от французского посла. Прочитав его, Мария побледнела и позвала Сетон.
— Это о Вилли?
Мария кивнула.
— Они не…
Мария улыбнулась.
— О, нет… Он жив. Но он в тюрьме на севере Англии. Должно быть, его арестовали, как только он получил паспорт.
— И все это время он находился в тюрьме. Что станет с бедным Вилли?
— Его освободят. Я буду настаивать на этом. Я не успокоюсь, пока его не освободят. Что он сделал, кроме того, что был верным подданным своей королевы!
— Вы думаете, что-то можно предпринять?
— Да, через Фенелона. Елизавета не захочет, чтобы французы знали, что она бросает в тюрьму моих подданных только за то, что они являются моими сторонниками. Говорю тебе, я не успокоюсь, пока Вилли не освободят.
— А потом?
— А потом, — твердо сказала Мария, — он останется со мной до тех пор, пока не сможет без риска присоединиться к Джорджу во Франции. Фенелон должен сделать это для меня.
Мария села за стол и написала пылкое послание королю Франции, которое, как она знала, не могло не тронуть сердце Шарля. Она напомнила ему о тех далеких днях, когда они все были счастливы вместе. Сейчас она просила его о помощи, потому что его посол мог легче, чем кто-нибудь другой, добиться освобождения одного из ее самых верных слуг. Она умоляла короля Шарля помочь в этом деле. Освобождение Вилли Дугласа было самой большой услугой, о которой она могла просить его. Она знала, что он даст указание своему послу, чтобы он обязательно справился с этим делом.
Она запечатала письмо и отправила его; затем написала еще одно — де ла Моту Фенелону.
Больше она ничего не могла сделать и поэтому продолжила приготовления к отъезду.
Королева Англии была довольна исходом конференции. Ничего не было четко установлено, но облик Марии был полностью очернен. А именно на это Елизавета и надеялась. Она сама заявила, что не могла принять ее, не запятнав свою репутацию. Все делалось так, чтобы не было доказано ничто порочащее преданность и честь Морэя и его сторонников, и ничто не было достаточно доказано против королевы Скоттов.
Дело зашло в тупик. Но Елизавета получила основание не принимать свою кузину при дворе. Морэй мог вернуться в Шотландию и спокойно оставаться регентом. Это все оказалось прекрасным примером канители, такой, какой желала Елизавета.
Мария должна была остаться в плену, поскольку Елизавета никогда не могла бы успокоиться, если бы персона, столь явно претендующая на английский трон, и, несомненно, законнорожденная, пребывала на свободе. Образ Марии, королевы Скоттов, которую провозглашают королевой Англии — как она однажды осмелилась себя назвать, живя во Франции, — до сих пор преследовал Елизавету во сне. Поэтому было так приятно представлять ее в изнурительных переездах из одного мрачного замка в другой.
Итак, очень холодным днем в середине зимы кавалькада покинула замок Болтон. Марию везли в одноместной карете по ужасным дорогам, зачастую обледенелым и опасным. Она настаивала на карете для леди Ливингстоун, которая была нездорова и неспособна к путешествию. Но было бесполезно о чем-то просить. Было ясно приказано, что не должно быть больше никаких оправданий.
Пошел снег, засыпающий карету и капюшоны дам, ехавшим верхом на лошадях.
Мария закрыла глаза и жаждала добраться до Татбери. Но думая об этом, она спрашивала себя: «А что же дальше? К чему приведет ее это новое путешествие по дороге ее несчастий?»
Элизабет, графиня Шрусберийская, пришла в восторг, услышав, что ее муж назначен новым надзирателем королевы Скоттов. Она была убеждена, что это знак благосклонности Елизаветы, а для графини это очень много значило.
Она суетливо носилась по замку Татбери, отдавая указания, и сама проверяла их исполнение. Все в замке — даже граф — испытывали благоговейный трепет перед ней. Графиня (Бесс Хардвик, как ее зачастую называли, была дочерью Джона Хардвика Хардвикского из Дербишира) даже в свои пятьдесят лет оставалась столь же красивой, как и энергичной. Она вышла замуж за графа всего около года назад, но он уже понял, кто хозяин в доме. До него у нее уже было три мужа, которые находили ее стимулирующей партнершей. Она испытывала полное счастье до тех пор, пока могла поступать по-своему; а так как она изо всех сил стремилась приумножить состояние сыновей, дочерей и мужей и весьма преуспевала в этом, все они были готовы передать руководство своими делами в ее могущественные руки. Ее отец часто говаривал: «Нашей Бесси следовало родиться мужчиной». Сама Бесс не соглашалась с этим. Она не считала, что ее пол является помехой. Возможно, она обладала мужским умом, но была убеждена, что ее женское тело должно не мешать, а только способствовать ее честолюбивым помыслам.
