– И что вы ему ответили? – насторожившись, спросила Маринка.
– Что можно ответить такому пакостнику? – Матрена вопросительно посмотрела на застывшую жиличку. – Сказала ему, что ты на такие дела неспособная и всякое прочее, а он, гаденыш, так распалился и такого наговорил, что и повторять срамно!
– Как он может, господи боже мой! – прижимая руки к груди, со стоном выкрикнула Маринка.
– Такой расподлец все может…
– Ну уж нет! – Маринка поднялась, поправила на плечах пуховый платок и отошла к промерзшему окошку. Лицо ее горело. Усилившаяся вьюга скрежетала оторванным ставнем и заунывно выла в трубе. Было слышно, как ветер свирепо хлещет снегом в стекла и хищно рыщет по крыше застрявшего в сугробе домишка. – Как они смеют! – шептали ее губы.
– Ты, доченька, ишо не знаешь, какой это злодей, – покачивая головой, продолжала Матрена. – Ведь он, дьявол, что творит: ежели какая не захочет этой срамотой с ним заниматься, так он гонит ее на самую что ни на есть каторжную работу.
– Но я-то ведь не каторжная!
Опустив голову, Матрена медленными шажками подошла к комодику, достала из ящика шерстяной клубок со спицами в недовязанном чулке и села на скамью, прислонившись спиной к голландской печке.
– Охо-хо, касатка моя! А чем мы отличаемся от каторжников-то? – спросила Матрена. – Где и какую можем сыскать управу?
– Да есть же главное начальство? – вырвалось у Маринки.
– Это Теппан, что ли, который всеми делами ворочает, аль Белозеров? Так это одна шайка-лейка. Антихристы они все! – с возмущением продолжала Матрена. – А Тимка-христопродавец в Нерпинске в рабочего из ливорверта стрелял. Был там у него еще один прихвостень по фамилии Бодель, так знаешь, что они там творили. Уму непостижимо! Про все ихние плутни и разбойство, – переходя на шепот, продолжала Матрена, – я в Петербург жалобу написала.
– И послали? – удивленно спросила Маринка.
– А как же! Не хотела тебе рассказывать, да так и быть – расскажу.
Матрена Дмитриевна долго и подробно говорила о житье-бытье на Нерпинской резиденции, потом открыла сундук, достала припрятанную на самом дне бумагу, подала ее Маринке.
– Один добрый человек сочинил да еще список оставил. Может, пригодится когда… Читай, да только после помалкивай, что списочек-то хороню.
– Ну что вы, тетя Матрена!
– Мало ли что… Мне за эту посылку ох как пришлось!..
Маринка развернула четко исписанные листы и начала читать.
Прочитав жалобу, возвратила ее хозяйке. Плотнее закутавшись в пуховый платок, прижалась к печке, тихо спросила:
– Ну и что же потом было?
– Что было… – Матрена быстро задвигала спицами. – Меня же с Нерпы и вытурили.
– Как же так, тетя Матрена?
– А вот так… Еле домишко с грехом пополам продала да сюда перебралась.
За стеной дома круто ярилась вьюга. Сквозь скрежет оторванного ставня неожиданно послышался стук в замерзшее стекло.
– Кого еще леший несет? – Матрена перестала вязать и прислушалась.
Стук повторился. Затем послышался властный, хриповатый от стужи голос:
– Отпирай!
– Он, супостат! – отбросив недовязанный чулок, прошептала Матрена.
– Кто? – У Маринки замерли широко открытые глаза.
– Берендей, кто же еще…
Матрена то кидала испуганный взгляд на притихшую, сжавшуюся в комок жиличку, то растерянно слушала ругань и крик за окном.
– Хочешь, чтоб я раму высадил?
– Отоприте, – вдруг сказала Маринка.
– Придется, – согласилась Матрена и неохотно поднялась с места.
В огромном заснеженном тулупе, крытом по овчине пушистым бобриком, в избу ввалился усатый, краснорожий от вина и мороза Тимка.
– Это что же, карга, заморозить меня решила? – Пьяно кривя толстые губы, Тимка погрозил Матрене варежкой.
– Так кто же в такую погоду по гостям шляется? – спросила Матрена, еще не зная, как поступить с таким гостем.
– Мы не шляемся, а по казенной надобности, – отрезал Тимка.
– На то день есть, – возразила Матрена.
– А ты, карга, не учи меня. Так я говорю? – Тимка подмигнул Маринке и, сняв варежку, лихо подкрутил пышный, коротко подстриженный, как у ротмистра Трещенкова, коричневый ус.
Маринка неподвижно смотрела в угол, где, шурша рваными обоями, бойко бегали по стене тараканы. От холодного воздуха, напущенного в комнату усатым Тимкой, пугливо мигала стоявшая на столе лампа.
– Ты, птица залетная, нос-то свой не отворачивай, – продолжал Тимка. – Я ведь к твоей особе пришел.
– Зачем? – покосившись на него, тихо спросила Маринка.
– Потолкуем тары-бары, разойдемся на две пары… – захохотал Тимка.
– Мне с вами толковать не о чем, – Маринка прикрыла живот пуховым платком.
– Гляди-ка! На «вы» меня величает, а? Эко, как тебя азиат образовал! – куражился Тимка. – У меня есть всякий толк. Работать завтра пойдешь, краля!
– Не может же она! – вступилась Матрена.
– Это отчего же не может?
– Хворая потому что, – ответила Матрена.
– Что-то не заметно по портрету, что хворая… Ну а ежели и есть какая болесть, мы можем снисхождение сделать… Ты, Матрена, выдь-ка в ту половину. Мне с кралечкой поговорить нады…
Тимка снял тулуп и бросил его на сундук.
– Не дури, Тимофей, – попыталась урезонить его Матрена.
Однако никакие уговоры не действовали. Издеваясь над хозяйкой, ругая ее самыми последними словами, Тимка вытащил из кармана бутылку водки и потребовал закуски. Пока Матрена ходила в сени за студнем, Маринка попыталась уйти в другую комнату, но Тимка перегородил дверь своим большим, в черном пиджаке телом, больно сдавив ей руку.
Вернулась Матрена и поставила на стол закуску.
– Ну, а теперь поди прочь, карга, – проговорил Тимка.
– Никуда я не уйду, – заявила Матрена.
– Ты что же, хочешь, чтоб я тебя на бедро кинул? – Тимка, сжав тяжелый кулак, надвигался на пятившуюся к двери Матрену.
– Уходите, тетенька, коли так… – негромко, но решительно проговорила из угла Маринка.
– Слыхала? – рявкнул Тимка. – А ты, я гляжу, вовсе не дура, быстро смекнула…
Маринка не ответила и не шелохнулась. За окошками злобно скребся о ставни ветер. Лампа вдруг вспыхнула и перестала мигать, бросая вокруг ровный свет.
– Чего стоишь в углу? – снова заговорил Тимка. Разливая водку в рюмки, прибавил: – Чай, не икона, молиться на тя не собираюсь… – Стукнув о крышку стола бутылкой, он поднялся и, косолапо ступая большими пимами, пошел на Маринку.
– Еще шагнешь – убью! – Маринка схватила кочергу и занесла ее над головой.
– Не балуй, девка!
Увидев ее темный, застывший взгляд, Тимка остановился. Красное, лоснящееся лицо его скособочилось в презрительной усмешке, но мутные, чуть прищуренные глаза зорко сторожили железную кочережку, которую крепко сжимала в руках Марина. С повисшим на плече пуховым платком она стояла в углу и настороженно выжидала.
– Ежели посмеешь… – Тимка в душе был убежден, что она посмеет и раскроит ему башку за милую душу. Он осторожно подался вперед. Кочерга поднялась и нависла над его глазами еще грозней.
– А к нам кто-то скребется, – неожиданно раздался из-за перегородки голос Матрены.
За стеной послышался яростный лай собак и резкий скрип чьих-то на снегу шагов. В окно кто-то негромко, но настойчиво постучал. Не выпуская из рук кочерги, Маринка кинулась к двери, распахнула ее настежь. По полу серым клубком пополз морозный пар и будто втащил через порог две мохнатые, заснеженные, в оленьих унтах и короткополых полушубках фигуры.
– Тетка Матрена здесь здравствует? – заслоняя широченными плечами дверь, спросил один из вошедших.
– Вот она я! Кого бог послал? – Матрена выглянула из боковушки.
– Лебедев, Дмитриевна, с Успенского. Не забыла поди?
– Что ты, как можно! Проходи, родимый, сымай шубу. Вот уж не чаяла! – засуетилась Матрена Дмитриевна. – А у нас тут…
– Люди, вижу, да еще с горячим угощением, – смахивая с темных усов начавшие таять сосульки, пристально поглядывая на Тимку, проговорил Лебедев.
– Угощение не про вашу честь, – буркнул Тимка.
– Ах, ваша светлость господин Берендей, чем вы тут промышляете?
– Мы завсегда на своем месте, а вот вы зачем пожаловали, не знаю, – затыкая недопитую бутылку пробкой, ответил Тимка. Встретив насмешливый взгляд Лебедева, все больше злясь и мрачнея, спросил: – Пошто ночами шляетесь?
– От бурана бежали и, как твоя милость, тоже тепленького местечка ищем.
– Твое место в казачьей, гусь. А кто с тобой вторяком? – Косясь на подошедшего к печке второго путешественника, спросил Берендей.
– Товарищок мой!
– Отвечай толком.
– Уж больно ты грозен, мил человек… – Серьезные, живые глаза Лебедева открыто смеялись.
– Да разве это человек?! Господи! – Маринка отвернулась лицом к печке. Плечи задрожали.
– Ну ты, заткнись, шлюха! – крикнул Тимка.
– Эй ты, чебак, закрой хайло! – решительно крикнул Лебедев.
