полку, и улыбка у нее сделалась игривой.
– Я знаю, – сказала она. – Узнала. Вы тут тот, который симпатичный.
Мартин, сроду ни с кем не заигрывавший, не нашелся что на это ответить.
– Почему тут шоколадка все же? – спросила она, имея в виду “кэдберийский” “Дабл-декер” [63], лежавший перед портретом Мартина.
– Ой, даже не знаю, чего он тут лежит… – запинаясь, ответил Мартин, забирая шоколадку и довольно бестолково перекладывая ее на буфет.
Джеффри не терпелось продолжить объяснения.
– Дело в том, что с таким компьютером это письмо придется писать всего один раз. Затем нужно сделать так, чтобы компьютер запомнил его, и когда понадобится отправить такое письмо в следующий раз, достаточно лишь заменить имя. Представляете, сколько сил вам это сэкономит!
– И как же он запоминает письмо?
– А! Вот это, видите ли, интересный нюанс. Здесь применяется пленочная запись. Магнитофон. Мартин, где кассетный магнитофон твоего брата?
– Он его слушает в кухне.
– Пойди принеси его, а?
Питер шумно воспротивился предложению прервать радость от прослушивания Третьего фортепианного концерта Прокофьева ради того, чтобы его отец мог продолжить свою несуразную научную лекцию, но в конце концов обиженно сдался и отнес прибор в соседнюю комнату. Затем ушел к себе в спальню, чтобы там дальше читать роман Джона Фаулза, и эпизоду этому он не придаст никакого значения еще тридцать два года – вплоть до весны 2013-го, уже после того, как умерла миссис Тэтчер, а Британия повоевала с Ираком, погибла леди Диана и чуть было не рухнула мировая финансовая система, разрушены уже были башни-близнецы и пала Берлинская стена, и пятидесятиоднолетний Питер, сидя под лампой у себя в кабинете в Кью, сочинял поминальную речь для отцовых похорон, – и тут его раздавило внезапным, давно отложенным переживанием вины: когда отец пытался заинтересовать их новыми технологиями, никто из них – ни сам он, ни Мартин, ни Джек, ни даже Мэри – никогда толком не слушали, не принимали отца всерьез. Он давно оставил попытки увлечь их латынью или греческим, но вот правда, почему не удалось ему это и применительно к другому его увлечению? Разве не купил он Питеру (за большие деньги) “сони-уокмен”, объяснив, что отныне сыну незачем таскать с собой тяжелый магнитофон, когда б ни захотел Питер послушать музыку? Разве не взял напрокат для семьи первоклассный видеопроигрыватель, поскольку счел, что в этом будущее развлекательного досуга, хотя сам никогда телевизор не смотрел? Разве не взялся привезти домой секретаршу, чтобы показать ей возможности упростить ее работу посредством “синклера зед-экс-81”, поскольку семье его не было до компьютера никакого дела? Почему, размышлял Питер в ту ночь, они никогда не обращали на отца внимания? Возможно, потому, что Джеффри всегда было трудно настырничать, предъявлять свою увлеченность – особенно если учесть, что главенствовала в семье Мэри и всю их супружескую жизнь никогда не пыталась понять ничего из того, что ее муж находил таким интересным, таким насущно важным. Какова бы ни была причина, в тот вечер – вечер 17 апреля 2013 года – Питер оглянулся на 1980-е и вдруг остро посочувствовал своему покойному отцу, столь исполненному тогда тихого воодушевления, того чувства зарождающихся возможностей, какое он не умел выразить, не знал, как им поделиться. В свете лампы в кабинете, в маленьком доме на окраине Кью словно бы как не бывало тех тридцати двух лет и замер ход времени…
* * *
Но тогда это было еще в тридцати двух годах впереди. Если же двинуться на еще больший срок – на тридцать шесть лет – в прошлое, в вечер Дня победы в Европе 1945 года, там дедушки Мартина Фрэнк и Сэмюэл сидели в баре паба “Большой камень”, маленьком, обитом деревом, прокуренном закутке рядом с основным залом, но от зала довольно-таки отделенном. В этом уединенном пространстве они курили свои трубки и сигареты в дружеском почти полном молчании и слушали по радио победную речь Короля Георга VI. Мартин и Бриджет заняли в точности те же места, но знать этого не могли – вечером 21 апреля 1981 года, в тот вечер, когда Джеффри привел в дом секретаршу, чтобы показать в действии “синклер зед-экс-81”, в тот самый вечер, когда они отправились в кино на Кингз-Нортон смотреть “Огненные колесницы” и, все еще не готовые попрощаться и разойтись по своим отдельным домам, как раз перед закрытием решили зайти что-нибудь выпить. Но сидели они в приватном баре не напротив друг друга, как Фрэнк и Сэмюэл. Они устроились вплотную, рядом, на одной банкетке, касаясь плечами, прижавшись бедрами. Не спеша, с удовольствием потягивали выпивку, а между глотками целовались, и глядели друг другу в глаза, и растворялись в улыбках друг друга. Разговор тек медленно, нежно и шепотом.
– Понравился фильм? – спросила Бриджет.
– Понравился, – сказал Мартин. – Очень понравился.
– Хороший, да?
– Очень хороший.
– Музыка обалденная.
– Мне тоже кажется, что обалденная.
– Надо купить ее.
– Да, надо.
– Вангелис. Раньше ни разу не слышала.
– Грек.
– Та сцена на пляже…
– Как они там бегут…
– И музыка…
– Красиво.
– Каков был посыл?
– Посыл?
– Как думаешь, был там посыл?
– Верь в себя.
– Следуй своей мечте.
Произнеся эту фразу, Бриджет улыбнулась и добавила:
– Или нет – применительно к тебе. Раз уж ты у нас Голос Разума и все такое.
Мартин сказал с театральным негодованием:
– Мечты у меня имеются.
– Скромные, я уверена.
– Считаешь, я скучный?
– Нет. Я считаю, что ты поразительный. Среди всех, кого я знаю, ты самый упоительно… разумный. – Погладив его по руке, она добавила: – Когда ты последний раз позволял себе настоящий порыв, Мартин? Что-то неожиданное?
И тут Мартин удивил ее, обдумав вопрос и ответив:
– Вообще-то сегодня.
– Сегодня? – Она чуть подалась назад. – Правда?
– Да, правда.
Она выждала, не решит ли он пояснить, улыбка у нее делалась все шире. Мартин молчал, и она сказала:
– Ладно, верю. И что же ты сделал? (Ответа вновь не последовало.) Записался на урок самолетовождения и собираешься стать летчиком?
Мартин покачал головой.
– Подал на увольнение из “Кэдбери” и собираешься полгода работать в кибуце?
И снова Мартин покачал головой.
– Ладно, сдаюсь. Что же?
Мартин глубоко вдохнул и объявил:
– Я вступил в СДП.
Прошло по меньшей мере пять секунд, прежде чем Бриджет поставила бокал с вином и расхохоталась.
– Что-что ты сделал?
– Сегодня, – произнес он тихо, но с гордостью. – Я стал полноправным членом Социал-демократической партии.
– И вот так… – проговорила Бриджет, осознав эту новость, – вот так ты воплощаешь свою мечту?
Если вообще можно выпивать насупленно, Мартин показал, как это делается, насупленно отхлебнув своего “Гиннесса”.
– Очень даже, – сказал он. – Ты же
