Владислав Глинка - Судьба дворцового гренадера

Большинство гренадеров тоже не любили Лаврентьева 1-го. Сам пятнадцать лет в нижних чинах провел, а по всякому пустяку служивым старей себя придирки строит, только что в рыло, как рекрутам, не лезет. Должен бы уж понять, что никто его по строю не подведет, и обходиться иначе. А то: «Чего плечо завалил, будто баба под коромыслом?.. Играй носком, осиновый пень!..»

Эти чувства разделял и Павлухин, на которого капитан не раз накричал. Зайдя к Иванову, сидевшему в воскресенье между сменами дежурных в канцелярии, и услышав наверху шаги, Савелий сказал:

— Думаешь, Иваныч, я про одних гренадер сочинять могу? Нет, брат, вот, к примеру… — Он указал на потолок: —

— Ты лучше бы забыл такое сочинять, — посоветовал Иванов.

— Так я же только тебе одному.

— Мне ничего, а сболтнешь кому, и задаст тебе Петух жару.

— При полковнике бояться нечего, а вот если в командиры роты выйдет, тогда натерпимся… Но, понятно, твоя правда. Знаешь, как умнейший Иван Андреевич Крылов написал: «Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют». Что господа друг другу тут же во дворце шепчут, нам и запоминать бы не след. Хотя бы насчет нонешнего государя. Те же, кто в перегибе перед ними сейчас обмирали, через минуту за углом друг другу:

Верно, и при тебе болтали? А понятно, каждый из нас, такое услышав, своих лучших офицеров помянет, которые за двадцать пятый год пострадали. Разве я когда забуду, к примеру, ротного своего Михайлу Михайловича Нарышкина? Солдата пальцем не тронул, не обругал разу. Или Бригена Александра Федоровича? Или Богдановича, который 15-го числа сам застрелился? Однако то всяк про себя таит, а вслух… — Савелий хлопнул себя ладонью по губам: — Ну, баста!

В июне Иванов решился наконец доложиться полковнику и, будучи в канцелярии один на один, попросил отпуска осенью.

— Когда хошь, братец, свои двадцать восемь ден получишь, — сказал Качмарев. — Мы даже с Настасьей Петровной удивлялись, отчего не съездишь сродственников поглядеть. И не так ведь далече. Есть гренадеры, которые в Малороссию и даже один в Уфу ездил.

— А мне, Егор Григорьевич, надо сряду на три месяца отлучиться.

— Зачем столько? Ведь ты же из-под Тулы взят.

В ответ унтер рассказал свое дело от первой мысли о выкупе близких до нынешнего дня.

— Ну, Иванов, опять надивил! — качал головой полковник. — Хотя, по правде, мне не раз на ум приходило, что деньги зачем-то копишь, а на торговых людей или скаредов с Анютой вовсе не схожи. Однако такое и разу не взошло. А дело, прямо сказать, божеское. Только как же князю пояснить? Может, доложить, что в Сибирь едешь и туда подорожную выписать? Так не люблю я начальству врать. И князь тебя отличает: «От Иванова, мне сказали, ни разу водкой или табаком не воняло — редкий служака». И недавно опять хвалили: «Вот у кого все вовремя и по уставу. Часы по его смене проверять можно. Побольше бы таких унтеров». Может, тебе и три месяца дозволит… Ну ладно, дай подумать, как лучше докладать, раз время до осени… Только вот что: гляди, в роте пока никому. А то пойдут звонить да роптать, что тебе отпуск больше ихнего хлопочу. А будет от князя приказ, тут уж все рты разом захлопнут.

Иванов хотел было просить полковника, чтобы сам не обмолвился жене, да посовестился. Но Качмарев сам, помолчав малость, сказал:

— И я, братец, тоже никому. Уж согрешу против супруги. И вот еще что: я как князю докладать стану, то умолчу, что сродственникам волю давать сбираешься. Стал офицером и захотел хутор завесть, для того и покупаешь души. Прозвание-то другое у них?

— По отцу моему, Ларивоновы идут… Вам видней, господин полковник, как лучше доложить, — сказал Иванов.

Когда вечером пересказал разговор Анюте, она спросила:

— А почему князю все, как есть, не рассказать? Не каменное же у него сердце?

— Верно, оттого, что господа полагают: в каком звании родились, в том и оставаться навек должны, — пожал плечами унтер.

— Несправедливые люди так думают. Небось сами чинов и богатств себе хотят. И как же полковник князю соврать будто боится, а тут придумал превратно представить, будто ты собственности ищешь. Разве то не вранье будет?

— Вранье, да, видно, для отпуска так надежней.

— Ну, а потом как? Выйдет отчего-нибудь, что сряду освободить не придется, и через год для того снова отпрашиваться? Все такое, Санюшка, разузнать сейчас надо. А то одно лганье за собой другое потянет.

— Ладно, спрошу у Павла Алексеевича, он все досконально знает, раз столько народу на волю отпустил, — ответил Иванов. — Может, сделать придется, будто потом за деньги выкупились.

Анна Яковлевна передернула плечами, но ничего не сказала.

Однако камергер выехал с супругой на лето под Новгород, и, чтобы посоветоваться, унтеру пришлось отправиться к Жандру.

Нынешним летом они снимали домик на окраине парка графа Кушелева в Полюстрове, и, сменясь с дневного дежурства, Иванов выступил туда походом. Уже на Выборгской его окликнул ехавший на дрожках Андрей Андреевич:

— К нам, Александр Иванович? Садись, поедем.

— Нам в городских экипажах ездить нельзя, — ответил Иванов.

— Но ведь ты же прапорщик теперь.

— По правам точно, что прапорщик, а по званию в роте — унтер. Встретится придирчивый начальник, и брани не оберешься.

— Ну, тогда и я пройдусь, — сказал Жандр, отпуская извозчика. — Я в клубе обедал, так прогуляться весьма полезно.

Выслушав сомнения унтера, он сказал:

— Пусть Анна Яковлевна не тревожится. Отпуск на волю одной семьи — дело пустое. Ты отсюда пишешь бумагу в епифанский суд, и там за причитаемую казне сумму всё местные крючки произведут, хотя, конечно, придется их «подмазать», чтобы не тянули. Освобождение с землей несколько хлопотнее. Однако никто тебе помешать не может написать, будто выкупились и за надел заплатили… Но в рассказе твоем меня заняло, что умный и опытный Пашков употребляет такой ход в письме, чтобы понудить губернатора ускорить процедуру, и не менее опытный Качмарев доходит до того же в докладе министру двора. Как у нас все начальствующие лица слова «вольность» боятся! Покупке крепостных охотно посодействуют, но если им же пожелают свободу доставить, так сразу вопросы: кто, зачем, почему?.. Не будет ли от сего нарушения «священного» порядка?.. Не зря наших с тобой знакомых давних всё еще забыть не могут. На важнейшие права посягались!.. — Жандр осекся и огляделся. Но вблизи никого не было, и он закончил: — Так что делай, как умные люди советуют. А с купчей крепостью в кармане, может, тебе для начала их и точно на небольшом оброке в свою пользу оставить? — Жандр покосился на собеседника.

— Что вы, Андрей Андреевич, Каин я, что ли?

— Ну, ну, пошутил… А вот и наше палаццо, где Варвара Семеновна у калитки. Сейчас будет нас обедом потчевать.

— Так мы же оба обедали.

— Знаешь поговорку: палка за палкой плохо, а обед за обедом хорошо. Не будем ее огорчать.

«Палаццо» оказалось большой избой из двух комнат с людской и кухней. Правда, обед на обед вышло вполне хорошо, по крайней мере Иванову, прошагавшему верст шесть-семь. Но даже запахи вкусных блюд порой перебивал аромат цветов на клумбах под окнами. А после обеда Варвара Семеновна сказала:

— Ведь я по привычкам помещица. Кабы не служба Андрея Андреевича, разве бы в городе жили? Вот погляди-ка, какие у меня кормушки птицам устроены. И ежика ручного как позову, сейчас вылезет. Фыря, Фыря, Фыря!

И правда, из кустов выкатился еж и направился к Варваре Семеновне, которая подставила ему блюдце с молоком.

— Так ежели тебе самому, друг любезный, сюда прийти недосуг, — сказала госпожа Миклашевич, — то пришли в любой день жену с дочкой. Что все средь камней да дворцов?

Иванов добрался домой, когда Маша и Лизавета давно спали, и Анна Яковлевна начала уже тревожиться. Когда, по обыкновению, рассказал все по порядку, она сказала:

— Андрей Андреевич человек знающий, так что пусть так и криводушничают… А вот нам бы на будущее лето вроде такого домика сыскать. Наверное, с генералов-то дорого берут. А я у мастерицы нашей бывшей спрашивала, которая за чиновника вдового вышла, так у Лесного корпуса за полсотни в лето избушку — комнату с кухней — сымают. Ему, правда, далеко в должность ходить, а место, сказывала, — сосны да песок кругом. Вот бы и нам такое…