Восьмым членом Верховного совета долженствовал быть генерал-адъютант Орлов. Панин поутру тщетно объяснял государыне, что такое назначение молодого Орлова — невозможно. Государыня стояла на своём.
Вообще за последние дни царица выказывала больше твёрдости и меньше уступчивости во всех делах, и важных и мелких. Работала же она без устали от зари до зари. Кроме того, императрица изумляла положительно всех и своим государственным, или, как говорилось, "статским" разумом, и своей замечательной способностью быстрого усвоения и верного решения всякого дела, всякой специальности. Празднества не мешали ей поднимать и разрешать самые трудные вопросы. Это была не Елизавета, нерешительная и отчасти ленивая, не Анна, робкая и бесхарактерная.
Каждый день приносил окружающим монархиню новый, неожиданный сюрприз.
Но одновременно Екатерина была явно неспокойна, озабочена…
Однажды на одном из небольших вечеров государыня обратилась полушутя к канцлеру Воронцову:
— Пожелаете ли вы, граф, — спросила она, — заняться делом одной бедной вдовы — делом, которое не имеет никакого отношения к заботам, обременяющим канцлера Российской империи? — Императрица очень часто называла себя "бедной вдовой", и Воронцов понял тотчас, что она говорит о себе. Но так как государыня шутила, то и он ответил так же:
— Если хорошие люди мне эту вдову рекомендуют и за неё попросят, то возьмусь с удовольствием за её дело.
— Ну так будьте у меня завтра утром. Дел никаких не привозите. Мы побеседуем только о вдове.
— Слушаю, ваше величество.
Наутро граф Воронцов, всё-таки несколько озадаченный, не имея возможности догадаться, в чём дело, был в десять часов в Петровском, в приёмной государыни, и ждал, пока она окончит свой утренний туалет и кофе.
Когда наконец его позвали в кабинет, государыня, более весёлая, довольная, как всегда любезная, попросила его сесть и внимательно её выслушать, а затем, конечно, сохранить всё сказанное в тайне. Они заговорили, как всегда, по-французски, так как граф до тонкостей знал и любил этот язык.
— Я выбрала именно вас, граф, как человека, вполне снискавшего моё доверие ещё в прошлое великое царствование, а равно и за время краткого правленья моего покойного мужа. И вы, быть может, единственный человек при дворе и, следовательно, во всей империи, который может мне помочь в этом деле первой важности… В деле, — усмехнулась государыня, — этой бедной вдовы, не имеющей защитников никого! Кроме меня одной…
— Этого с неё более чем довольно, ваше величество. Надеюсь, что защита русской императрицы…
— Нет. Этого, оказывается, не только не довольно, но даже слишком мало. Императрица помочь не может, если такой человек, как граф Воронцов, не вступится за неё и не поможет.
— Вы меня удивляете, ваше величество.
— Вы сейчас ещё более удивитесь, граф. Дело вот в чём. Эту вдову норовят насильно выдать замуж за человека, которого она очень уважает и любит, но за которого выходить замуж не хочет по многим важнейшим причинам… Желаете ли вы ей помочь вместе со мной?
— Но как, государыня? — произнёс Воронцов, изумляясь и боясь сказать лишнее слово.
— Противодействовать хитро и тонко тем, кто хочет замужества этой вдовы. A roue — roue et demie. [10]
— Да вам, однако, ваше величество, стоит только приказать, и полагаю, что…
— Кому?
— Этим людям, которые…
— Которые неволят к браку? Я этого не могу.
— Почему же?
— Потому что не хочу. Я не хочу в частном деле приказывать.
— Попросите.
— И не хочу просить!
— Тогда извините… государыня…
Воронцов замялся и прибавил тише и улыбаясь:
— Извините. Но тогда что же я-то могу… Приказать я не могу. А просить — меня не послушают.
— Подумайте, как быть. Я вам даю сроку день. Ну, три дня. Подумайте.
Воронцов изумлялся, государыня улыбалась. Они посмотрели друг другу в глаза.
— Ваше величество. Моё положение очень трудно, — заговорил канцлер. — Есть персидская пословица, которая говорит: коли идёшь тёмной ночью с фонарём, освещай кругом, а не себя самого, а то упадёшь. Вы изволили как бы осветить меня одного и только ослепили… Я прежде кой-что сам видел в темноте; теперь, освещённый, я ничего не вижу, кроме пламени. Осветите мне путь, по которому я должен идти.
— Я этого не могу… — тихо отозвалась Екатерина.
— Ваше величество!.. — воскликнул Воронцов, и голос его говорил: "Тогда что ж я-то могу?" Наступило молчанье.
— Знаете что, граф, поезжайте к Алексею Григорьевичу Разумовскому. Вы это можете?
— Извольте.
— Вы с ним в очень добрых отношениях. А он человек такой же скромный и хороший, как вы. На его слова можно положиться вполне. И он мне душою предан. Поезжайте к нему и посоветуйтесь в этом деле. Я бы поехала сама, послала бы к нему эту вдову, но это будет неловко. Через третье лицо действовать легче.
— Слушаюсь, — вымолвил Воронцов, но продолжал глядеть в лицо государыни озабоченно и вопросительно, будто ожидая дальнейшей беседы.
— Вы с графом Разумовским посоветуйтесь… Он делец! Так, например: представьте себе такой случай, может быть, есть какие-нибудь бумаги… Документы. Надо знать, где они и у кого они. Если их уничтожить и затем отрицать, что они существовали когда-либо на свете, то дело будет нами тотчас выиграно… Без приказаний и без просьбы!..
Государыня произнесла эти слова уже совершенно серьёзно, даже холодно.
Воронцов переменился в лице и просиял.
— Спасибо, ваше величество. Вы сразу мне путь осветили. Да, граф Разумовский может, я знаю, дать мне хороший совет.
Государыня подала руку и вымолвила полушутя:
— Вручаю вам судьбу этой вдовы, обладающей хорошей, даже лучшей чертой в человеческом характере, особенно редкой в наше время и редкой в женщинах. Она благодарное существо. Elle a la bosse de la reconnaissance tres developpee.[11] И уверяю вас, что Лафатер остался бы её черепом очень доволен в этом отношении. Он ведь находит эту особенность очень развитою только у собак, к стыду всего рода человеческого.
Государыня улыбнулась милостиво и прибавила:
— До свиданья — и bonne chance! [12]
— Завтра буду иметь честь привезти ответ, — сказал Воронцов и вышел довольный, но немного озабоченный.
"Всё в его руках, — думал он, — А хохлы упрямы. Приказывать нельзя. Пугать — напрасно и недостойно. Просить… Да просить! Ей нельзя. А мне можно!"
— Долго беседовали! Я думал, конца не будет! — произнёс над ним довольный и громкий голос.
Генерал-адъютант Орлов заступил Воронцову дорогу. Канцлер поневоле остановился и поздоровался с фаворитом.
— С такой собеседницей, как царица, часы летят быстро! — отозвался он.
— И коварные беседы вели, вероятно, граф?
Воронцов удивлённо взглянул на Орлова.
— Дипломатия и коварство одно и то же, — объяснил тот. — А вы, вероятно, беседуя с государыней, обсуждали вопрос, как составить новый союз против кого-нибудь.
— Что ж… Это дело житейское во внешней политике. Война хитрости с умыслом. Дипломатией зато избегается часто настоящая война, губительная для людей, — усмехнулся Воронцов.
— А часто составители политических планов и союзов именно и вызывают неожиданную и губительную войну, — усмехнулся и Орлов.
— И это бывает! Тогда надо постараться выйти победителем. Расхлебать заваренную кашу, как говорит русская пословица.
— При Елизавете Петровне действовали прямо, открыто. И бывало лучше. Хитрость не добродетель! — резче вымолвил Орлов.
— Но и не порок, когда она служит орудием в добром деле и ради благой цели.
— Но ведь ваша благая цель и доброе дело для вашего неприятеля есть обратно дурная цель и злое дело! — отозвался Орлов быстро и смеясь несколько принуждённо.
— На том свет стоит! — тоже усмехаясь, ответил Воронцов. — Всяк за себя, а Бог за всех.
И смеясь, по-видимому, добродушно, канцлер империи и генерал-адъютант императрицы разошлись, любезно пожав друг другу руки.
"Un fin matois! [13]", — подумал Воронцов.
"Да, рыльце в пуху", — подумал Орлов.
"Он догадывается? Как будто она окружена шпионами…" — думал канцлер.
"Да. Они были правы, предвидев, что будет выбран именно Воронцов. И выбран тайно", — думал генерал-адъютант.
Наутро рано после картёжного вечера у князя Козельского по Москве уже бежала молва, что на молодого князя было покушение на убийство с целью грабежа. Подобное в Москве ночью было постоянно и никого не удивило. Но второе, разнесённое молвой, хотя и бывало, но нечасто. Князь Козельский выиграл в карты у гостя-офицера красавицу, его подругу. Слух об обоих происшествиях достиг и Павла Максимовича. Приехав среди дня, как всегда, на квартиру Маловой, он не нашёл её дома и, узнав от горничной, что она уехала ещё в полночь и с тех пор сгинула, перепугался насмерть. Первой его мыслью было, конечно, что женщина где-нибудь ночью тоже подверглась нападению с целью грабежа, но, однако, сведение, что она выехала со своим знакомым, капитаном Кострицким, противоречило этой догадке.
