В предместьях к восходу от Ломжи, в лесу, в середине большой поляны стоит древний старик. Опирается на высокую, выше пригнутых плеч суковатую клюку, отполированную за десятки лет касанием рук. Согбенная спина покрыта простой холстиной. От спины поднимается пар. Старик то поднимает руки к небу, то опускает, то разводит, бормочет невнятное, то медленно, то быстрее, раскачивается в каком-то ритме, который делается всё сложнее.
Вокруг него стоят воины. Человек десять. В почти непроглядной темноте привыкшими глазами они следят, недвижимы, за действиями старика волхва. Движения его становятся постепенно всё быстрее и отчётливее, спина разгибается, дыхание делается глубоким и слышным. Вот уже в полный рост ходит он сильными сложными шагами, приседая, разворачиваясь. Руки его с клюкой, как руки воина, держащего копьё, резко и твёрдо наносят удары по невидимому врагу. Весь старый Стрыйдовг преобразился, распрямился, плечи развернулись и расширились, грудь по-богатырски вздымается от мощного дыхания. И всё быстрее, и всё внушительнее крутится-вертится Стрыйдовг в неведомом и неистовом танце-сражении. И будто тени вокруг него тоже завертелись, закружились, сгустились в сущности, будто и на самом деле его враг во плоти, а не простой воздух ночной.
Вершко с друзьями, наблюдавшие за Стрыйдовгом, не могли уже стоять безучастно. Свело скулы от напряжённого внимания и от ярой силы-страсти, будящейся в сердце, ноги вцепились в землю, вздулись жилы на руках, сжимающих древки оружия.
Ухнул Стрыйдовг, как огромная птица, зарычал жутким лесным зверем, запел коротко: «Перу-ун!» и так застыл с поднятыми к небу руками. Все поглядели на небо. Там в облаках за это время образовалась ровная, круглая дыра. В середине которой, торчит большая, яркая, кажется с кулак, белая звезда. Облака сплошной пелены порвались и понеслись низко и быстро в обозримой окружности, как густая, пышная пена на гребнях прибойной волны. А деревья вокруг так и стоят, слабо шевеля листьями, никакого ветра! Сквозь облачный невод стали светить многие звёзды и выстроились, кажется по волшебству Стрыйдовга, широким клином, сходящимся вниз к вершине, к той первой звезде с кулак. И клин этот указывал на Ломжу!
Охваченные мистическим чувством воины зашевелились, оглядывая небо, жадно впитывая происходящее чудо. Между стремительно летящих облаков мелко запотрескивало, забликовало, засверкало. В разрывах летящих облаков заиграли мелкие молнии-зарницы. Весь гигантский купол неба над головой засветился сполохами огня и волнами, каруселями, вихрями метал светы и огни во все стороны.
Воины стояли в смятении.
— Мать честная!.. — прошептал Прытко, снимая шапку в кулак.
— Чудо, братцы!.. — у Кудияра глаза блестели, как эти зарницы.
— Да… в верасне калинники играют на небе… бывает. — сказал Брыва.
— Только по заказу — редко. Да ещё так… — добавил Горобей.
— Перуновы знаки на небе. Стрыйдовг с Перуном говорит. — подытожил Вершко.
И все, задравши головы к небу, расставив руки, ходили-переступали под этим огненным небом, будто купались в небесной силе.
Через час небо остыло и снова закрылось.
— Перун дал вам силу. — сказал Стрыйдовг. — Предки благословили наше дело. На подвиг, сыны! Утром, даст бог, всё свершиться, как надо… Может и я чем-нибудь ещё подмогну.
В Ломже на утро готовилось развлечение для толпы. Казнь. Казнить собирались по закону злых преступников, тех, кто по христианской справедливости заслуживал казни. Грабителя. Ведьму. Язычника.
Народ собирался из всех уголков города и даже из многих окрестных деревень. Знали, что католики хотят предать смерти князя Белой Руси. Многие шли сочувствовать этой беде. «Знамение было ночью!» — передавали одни другим. «Всё небо было в огне!!! А князь русский поклоняется Перуну. Это Перун ему знаки подавал. Нельзя князя Любомира казнить — это к беде! Да и человек он для нас не вредный — никакого зла от него не видели.» «А видали как облака разгонялись?! — не иначе как сила древняя волховская причастна! А поперёк природы нельзя становиться — сметёт!» «А звёзды клином видали?! Клин-то на запад указывал, откуда христиане к нам пришли. Новая вера не лучше… Старая лучше была, человечнее!» «Туда его еретика, к демонам!» «Заткнись, Пржичек, самого туда сейчас запихнемо!» Толпа грудилась перед помостом, тихо, сдержанно, но напряжённо гудя.
Вокруг места предстоящей казни собирались также торговцы и скоморохи, намереваясь получить свои выгоды от участия в представлении. Скоморохов было с десяток в широких, красочных, нелепых, смешных нарядах. Были силачи, жонглёры, канатоходец, поставили большие качели и, раскачиваясь ловко, прыгали на них. На расфуфыренных в перья и ленты конях ездили по кругу сидя задом и стоя на голове. Стражники оттесняли скоморохов с середины и загнали почти под стену замка, но те упорно старались держаться ближе к центру будущего зрелища, как же, ведь за внимание деньги кидают!
На церемонии, которая должна была стать поучительной для простолюда, присутствовала значительная фигура, придавая всему величие и особый вес. Магистр Олаф. Рядом, как добрый хозяин, сидел лысеющий пан Войцемеж. С другой стороны от Войцемежа гордо и прямо восседал эмиссар миланского епископа чернявый Максимилиан Ипполит. Магистр осмотрел людную площадь и распорядился, чтобы переменили очередь казни — Поди сюда, сынок!
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&<он не хотел учавствовать во всех низменных страстях толпы. Убедится, что язычник прикончен и будет считать свою миссию выполненной.
Любомир, ведомый по подземному каземату двумя копейщиками, в сопровождении монаха-католика, шёл, шатаясь и спотыкаясь. Два месяца он провёл в подземном холодном и сыром склепе с крысами. Он сидел и спал там на клочке мокрой земли сажень на полсажени, ел скудную бурду, которую ему частенко, смеясь и обругивая грязными словами, опрокидывали на землю. Испражнялся там же в углу. Он не видел и не слышал этого лета. Поэтому сейчас, жмуря слезящиеся и режущие от света глаза, грязный, оборванный, голодный, холодный он старался уравновесить свои чувства, чтобы выглядеть хотя бы немного достойно.
Перед глазами Любомира вставал всё тот же последний бой. А ничего уже нельзя было изменить. Запрокидывал голову, чтобы слеза не скатилась по щеке.
«Погибли мои верные стражи, воспитанники Лютобора и Бранибора. Все полегли за меня. Не в счёт, что перебили мы с ними вместе много находников. Своих жальче в тысячу раз! Надеюсь только, что Вершислав доскакал до Белой Вежи. Надеюсь, что спасли Пресветлу, Витка, Далинку. Надеюсь, что не все погибли защитники Белой Вежи. Верю, что жив Бранибор и Вершислав. Иначе, зачем всё?!. Виноват я… больше всех… виноват… перед своими предками виноват, перед княжеством Беловежским виноват, перед всеми людьми Белой Руси виноват… доверился… На обещания дружбы князей-королей купился. За дешёвую подачку, да и не за подачку, за глупость свою отпустил от себя верную дружину… Отдал силу в чужие руки. Дурак… Поделом мне… Пусть слетит дурная голова, не тяготит плечи!.. Хоть бы кого из вероломцев задушить перед смертью… да силы нет… ничего нет…»
Монах тёрся сбоку от князя и монотонно талдычил о покаянии грешников. Видимо, не надеясь на успех, часто задавал вопрос: «Не желает ли Любомир отречься от ереси многобожия и неверия во Христа?» Потом монах потребовал у стражи умыть смертнику лицо, так как тот должен предстать перед Создателем, хотя и в омерзении греха, но всё же узнаваемым.
Когда Любомир умывался, немного удалившись от стражи, монах наклонился к нему и, слегка отодвинув свой капюшон, прошептал:
— Узнаёшь ли ты меня, князь?
Любомир оглядел его лицо и без силы, без радости ответил погасшим голосом:
— Узнаю̀…
— Очень тихо… Ты меня сохранил, и я тебе помогу…
Затрубили медные трубы. Зашумела толпа у эшафота. Вывели на казнь белого русского князя. Стал он у плахи, рядом с одетым в чистый фартук коренастым, толстеющим палачом. Высокий, худой, грязный… а всё равно какой-то свой, хороший. Толпа народа польского загудела сильнее недовольно. Жаль белого князя. Жил бы себе, никого же он не трогал…
Гарольд оглашал приговор:
— … повелением великого магистра… по законам истинной церкви… кнеза Любомира из Бялой Вежи, презренного грешника, отвращающего свой взор от спасения… развращавшего умы людей, склонявшего к бесовским праздникам, к отрицанию власти истинной церкви, сопротивлявшегося силой власти великого христианского магистра. Этого Любомира поднявшего вооружённую руку на слуг божиих, несших свет веры, убившего подлым и преступным образом множество неповинных христиан, признаём единодушно врагом всех честных христиан и требуем его смертной казни. Казнь совершить милосердным способом: путём отсечения главы заблудшего и водружения оной на шест посреди площади на седмицу в назидание другим…
