Молилась… Вдруг почувствовала – стоит позади кто-то. Обернулась – и покраснела еще больше. Господи, Боже ж ты мой!
– Здравствуй, девица, – улыбнулся Иван. – Все ли подобру-поздорову?
– Благодарствую, – Василиска чуть поклонилась, зарделась вся. – Все хорошо, твоими молитвами.
Иванко усмехнулся:
– Отчего ж только моими? Нешто некому боле за тебя молиться?
Ничего не ответив, девушка уселась на лавку, жестом пригласив гостя присаживаться рядом. Так они и сидели в небольшой горнице, даже скорее келье – друг против друга, потупив очи.
А сквозь небольшое оконце с улицы доносились песни и хохот – народ деятельно готовился к ночи Ивана Купалы.
– Хорошо им, – прислушавшись, Василиска вздохнула. – Весело.
Ивану подумалось вдруг – до чего же здесь скучно этой веселой красивой девчонке! Ей бы хороводы водить, венки вить с подружками, а она вынуждена в тесной келье скрываться, и еще хорошо, что так обошлося. А келья-то, будто тюрьма, темная, оконце узенькое, лампадка под иконами еле теплится. Сидел, сидел Иванко, незнамо, что и сказать, а потом возьми да и брякни:
– А давай на праздник сходим?
Василиска встрепенулась, старательно пригасив промелькнувшую в глазах радость:
– Так ведь грех то!
– Так, чай, не большой – отмолим!
Юноша улыбнулся, взял в свою руку девичью ладонь – Василиска аж затрепетала, – зауговаривал:
– Ну правда, пойдем! Хоть одним глазком на веселье взглянем. А здесь скажем, будто родичи к тебе с дальнего погоста приехали, повидать. Вот, мол, к ним на постоялый двор и ушла.
Девушка опасливо вздохнула:
– Ой, Иване, страшно!
Иван уж дальше – с места в карьер:
– Страшно? А хочется? Ну скажи, ведь хочется хоть одним глазком…
– Искуситель ты, Иване, – Василиска расхохоталась. – Прямо райский змей!
– Змей? Ну уж, скажешь тоже… Ну пойдем, а?
И ведь уговорил бедную девушку, куда деваться? Сделали, как уговаривались, – Василиска сказала служкам, что нынче ночует с родичами, так, для порядку больше сказала, кто где паломниц неволил, чай, не послушницы, не монашки!
Иванко ушел первым, подождал за углом, Василиска на пути оглянулась – не следит ли кто? Да кому надо?
Пристроились к большой группе молодежи – нарядно одетые парни и девушки с венками на головах шли вдоль реки к дальнему лесу. Введенский-то монастырь был как раз на нужном берегу, напротив Большой обители и посада, так что не надо было и переправляться.
День как зачался с утра чудесным, таким и оставался до самого вечера, да и ночь обещала быть сухою и теплой. Чуть стемнело, как и всегда в это время, не день и не ночь, что-то среднее; Введенский монастырь остался далеко за спиной, черный еловый лес придвинулся к самой реке, становясь все гуще и гуще. Однако страха не было – не одни шли, да и видно было, как по другому берегу реки тоже идут люди, а по реке плывут лодки.
Идущие на праздник весело перекликались:
Девки, бабы, —
На купальню! —
кричали идущие впереди парни.
Им отвечали с того берега:
А эти снова:
Ой, кто не выйдет
На купальню,
Ладу-Ладу,
На купальню.
Тут подхватили и с лодок:
А тот будет
Бел-береза!
Ладу-Ладу,
Бел-береза!
Однако парни не останавливали перекличку, смеясь, кричали еще громче:
Ой, тот будет
Пень-колода,
Ладу-Ладу,
Пень-колода!
Иванко с Василиской уже догнали ребят и теперь тоже подпевали во все горло:
Меж нарядными юношами и девушками шныряли мальчишки, тоже с венками на головах, народу постепенно становилось все больше – видны были и совсем взрослые мужики, и женщины, и даже старики со старухами – всем хотелось как следует отпраздновать Ивана Купалу. По старинным поверьям, как отпразднуешь, такой будет и урожай, такой и покос, такое и солнышко.
За вершины елей зацепился серебристый рогатый месяц, на белесое небо высыпали такие же белесые полупрозрачные звезды. Впереди, за деревьями, показались огни – видать, подходили к главной поляне. И правда, совсем скоро разгоряченная песнопениями толпа вышла к горящим кострам. Молодежь завела хороводы, затянула песни, кое-кто уже начал прыгать через костры. Иван взял Василиску за руку, улыбнулся, шепнул: это, мол, чтобы не потеряться. Девушка вдруг усмехнулась, кивнув на костер:
– Прыгнем? А, вдвоем, на пару?
Иванко, рассмеявшись, махнул рукой:
– А и прыгнем! Бежим?
– Бежим!
Разбежавшись, сиганули через костер вдвоем, взявшись за руки. Чувствовалось, как ожгло ноги пламя, – и вот уже матушка сыра-земля.
– Эй, молодцы! – закричала молодежь. – Кто следующий?
Шумно было кругом, весело, водили хороводы, пели песни, славили солнышко. Устав, Иванко и Василиска уселись прямо в траву, среди молодежи. Кто-то – все равно кто – протянул им венки из желтых купальниц, пустили по кругу объемистый корец с брагой. Ядреная оказалась бражка, а уж вкусна! Интересно, из чего делали? Ягод еще вроде нет. Неужто с прошлого года осталась?
– Ой, Иванко, а я и захмелела чего-то… – Василиска прижалась к парню, и тот почувствовал сквозь одежду тепло ее разгоряченного тела. Обняв девушку за плечи, прижал к себе – так многие здесь сидели, подобные вольности были сегодня в порядке вещей. – Жаль, Митьки нету…
– А может, и есть? Здесь ведь не разберешь, народу-то – тьма.
– И правда…
Со стороны реки донеслись раскаты громкого смеха. Василиска встрепенулась:
– Пойдем посмотрим, что там?
Иван улыбнулся:
– Пойдем. Только я буду держать тебя за руку, а то потеряемся.
– Держи…
Только они подошли к берегу, как какой-то голый парень, дико смеясь, окатил их грязной водой из большого ушата. Все вокруг заголосили, засмеялись.
– Получили водицы? А теперь – купаться, эвон, на реке-то что деется!
Река у излучины вся кипела от юных нагих тел. Василиска передернула плечами.
– Что-то не хочется мне в эту воду… Знаешь что, а говорят, еще можно искупаться в ночной росе!
– В ночной росе?! Вот славно, – обрадованно воскликнул Иван. – Так что же мы здесь стоим? Бежим к лугу!
– Бежим!
Снова взявшись за руки, они выбежали на заливной луг, в густой траве которого тут и там виднелись веселящиеся парочки. Иванко хотел было остановиться, но девушка тащила его дальше, почти к самому лесу.
– Ну вот, – наконец остановилась она. – Здесь и тише, и трава гуще! А роса-то, роса… Что ж ты стоишь, раздевайся! Хочешь, я помогу?
– Помоги… А потом я тебе, ладно?
Ласковые руки Василиски сняли с Ивана кафтан, а затем и рубаху, провели по груди, плечам… Юноша дрожащими пальцами расстегнул мелкие пуговицы Василискиного саяна, сбросил его в траву, через голову стащил с девчонки рубаху…
– Ну? – Та шутливо отстранилась. – Давай-ка, теперь в траву, разом! И-и раз-два…
Прыгнули, завалились, ощутив кожей звонкую прохладу росы. Вынырнув из пахучего разнотравья, Иван привлек к себе Василиску и, обняв, жарко поцеловал в губы.
– Еще, еще… – затрепетала дева. – Целуй меня крепче, любый… И не только целуй… Сегодня ведь нет грехов!
А Иванку и не надо было упрашивать. Обнявшись, они повалились в траву… Ух и сладко же было!
Утомленные первым любовным пылом, разлеглись, подложив под головы руки, и молча смотрели на звезды. Кто-то тяжело прошагал мимо. Иванко привстал, дернулся, увидев широкие плечи незнакомца. Тот, услыхав шевеление, обернулся – чернобородый мужик со шрамом! Ныряльщик!
– Веселитесь, веселитесь, – ощерив зубы, негромко сказал мужик. – Я вам не мешаю, и вы не вздумайте мешать мне, ясно?
Погрозив влюбленной парочке кулаком, он скрылся в лесу.
Василиска обняла Иванку за плечи, прижалась, зашептала:
– Знаешь, кто это?
– И кто же?
– Он ищет цветок папоротника – тот открывает все клады.
– Вот как? – Иван улыбнулся, подумав, что такой цветок никак не помешал бы и ему – серебришка-то осталось совсем мало.
Девушка погладила его по плечам, поцеловала в шею, повалила в траву… Ох, сладко!
Потом встали, переглянулись.
– Ну что, теперь на реку?
– Одежку надевать будем?
– А зачем? Возьмем с собой, все равно снимать.
Они вышли к реке значительно выше, не там, где купались все. Но и здесь было хорошо, тихо, спокойно; на широком плесе играла рыба, а снизу доносились песни и смех.
– Эх, хорошо!
– Тсс!
Вынырнув, Иванко прижал палец к губам. С того берега доносились какие-то звуки, словно бы таясь шло много народу.
– Давай-ка неслышненько в камыши, – схватив Василиску за руку, скомандовал юноша.
