Королева Алиенора потерпела поражение. Но была в этом поражении еще иная подоплека, нежели вызывающая кривотолки дружба с князем Антиохийским. Прекрасная Алиенора жила в мире мужчин. Рыцари правили на земле — они могли сколь угодно преклоняться перед своими дамами и отдавать за них без оглядки жизнь, но приказывать и управлять собой женщинам никогда бы не позволили. Даже аквитанцы, обожавшие свою госпожу, воспевавшие ее, признали правоту своего сюзерена и мужчины — короля Франции.
Для Алиеноры это была катастрофа — ее везли в Иерусалим почти как пленницу. Пленницу мужчин. И князь Антиохийский, ее возлюбленный, ничего не мог с этим поделать. Ему тоже пришлось смириться с законом, который был написан задолго до его рождения.
Более того, этот день и ночь, пока армия собиралась в поход, Людовик приказал Алиеноре быть при ней. Он не разделил с ней постель — не стал брать ее силой, хотя мог бы настоять на своих правах. Обида хоть и на время, но в клочки разнесла его чувства к супруге. Тем не менее, королеве вменили в обязанность всюду быть при Людовике. И Алиенора была при нем, чувствуя, что грань, за которой она превратится в настоящую пленницу, а то и преступницу в глазах всех баронов Франции, уже совсем рядом.
Больше всего терзала ее сердце разлука с возлюбленным, связь с которым так и не была доказана Людовиком, — обвинение прозвучало в его устах лишь между строк.
И на следующий день, когда франки уходили из Антиохии, у Алиеноры оказалось всего несколько минут, чтобы проститься с Раймундом.
— Помни, — тихо сказал он ей на виду у всего общества, беззаботно улыбаясь, точно речь шла о чем-то незначительном. — Наша судьба в наших руках. Найди повод вернуться в Европу, поезжай прямиком к папе римскому и проси его расторгнуть брак. Скажи, что родство тяготит тебя, что ты не можешь так жить, что возьмешь грех на душу и лишишь себя жизни. Но не торопись. Пусть буря уляжется, и твой нерадивый муж успокоится и уснет. И только тогда действуй. Ты умная девочка — и у тебя все получится. Я люблю тебя, Алиенора. Люблю. Мы обязательно будем вместе…
— И я люблю тебя, Раймунд, — откликнулась она.
К ним шел Людовик с видом триумфатора и не менее величественная Констанция.
Королева поклонилась владетелю Антиохии и громко добавила:
— Я благодарю вас за гостеприимство, князь. Мы никогда его не забудем. Да хранит вас Господь… И вас, княжна…
Взгляды двух женщин пересеклись — и Констанция победоносно улыбнулась. Это пришло как озарение. Алиенора догадалась, кто был причиной всех ее бед, и вспыхнула до корней волос. Укол в самое сердце, не иначе! Но для мести уже не было ни времени, ни возможности — ее обезоружили, связали по рукам…
— Счастливого пути, ваше величество, — проговорила Констанция, глядя в глаза королеве.
— Я постараюсь, чтобы он был счастливым, — откликнулась она.
Людовик раскланялся с Раймундом Антиохийским. Они оба выходили из этой истории униженными и оплеванными, но по-разному.
— Да пребудет с вами Господь, князь, — милостиво сказал король Франции.
В сущности, он хладнокровно бросал северный форпост крестоносцев на произвол судьбы, предавая общее дело.
— Прощайте, ваше величество, — глаза Раймунда смеялись. Он с удовольствием отлупил бы рогатого свояка, да руки были коротки. Зато язык, как и у всех герцогов Аквитанских, оказался остер. — И берегите супругу, нашу прекрасную Алиенору, она дорогого стоит! Думаю, вам, как мужу, и мне, как ее родному дяде, это известно лучше других!
Лицо Людовика мгновенно зарделось, как спелый помидор, но он проглотил пилюлю. Что же это было — насмешка, пощечина, вызов? Он с удовольствием заколол бы этого наглеца, да кто бы ему позволил? Взяв жену под руку, с пылающим лицом король двинулся к выходу, и вся французская знать потянулась за венценосной четой.
1
В зеленом весеннем Иерусалиме Алиенора оказалась в клетке. Не такую роль она себе отводила, грезя о путешествии в Священный город! Всю дорогу она ехала верхом под начинавшим налить солнцем, с гордо поднятой головой, точно шла на заклание. Караван крестоносцев прошел через графство Триполи, где их с почетом встретил здешний государь Раймунд Триполийский.
— Мы надеемся, ваше величество, что присутствие на Востоке франков пойдет на пользу всему христианскому миру, — сказал граф.
И он имел свои виды на поредевшую армию короля Франции.
— Затем мы и прибыли на Святую землю, — ответил ему Людовик.
Но не было уже той пылкости и желания изменить мир в его тоне. «Антиохийская история» охладила пыл молодого короля, и он скорее шел вперед лишь для того, чтобы идти хоть куда-то, только не стоять на месте. И пока впереди был Иерусалим — пункт назначения для всех паломников Святой земли — в сердце его еще сохранялось немного покоя и надежды.
Крестоносцы пересекли границу графства и вступили на территорию королевства Иерусалимского, делая остановки в Бейруте, Сидоне, Тире, и наконец вошли в один из главных оплотов христианского Востока — город-крепость Акру.
Тут их и встретил немецкий король Конрад Третий Гогенштауфен, совсем недавно прибывший на кораблях из Византии. Прослышав о движении французов, он поджидал в Акре сотоварища по крестовому походу — Людовика. Германец, горя мщением, привез с собой совсем небольшое войско. Во чтобы то ни стало, объединившись с французами, Конрад хотел поквитаться с турками за свои предыдущие поражения.
— За грехи наши Господь наказывает нас, — сказал король Франции немецкому королю. — Увы, но теперь мы почти сравнялись по бедам и потрясениям, выпавшим на нашу общую долю.
— С моей долей трудно уравняться, — усмехнулся немец. — Только заклятому врагу я пожелал бы такой судьбы.
Германец был духовно истощен — это читалось по его лицу. Он потерял свою армию, домой возвращаться не смел — там ничего, кроме позора и унижения, его не ожидало. Ему уже два раза приходилось возвращаться в Константинополь и гостить у свояка Мануила Комнина, который, возможно, и был причиной большинства его бед. Но доказать это не представлялось возможным. Тем более что Мануил от всей души сопереживал германскому родственнику. И если еще прошлым летом, подойдя со стотысячной армией к Городу-светочу, император мог осадить и попытаться взять его штурмом, к чему его подбивал огненно-рыжеволосый племянник Фридрих Швабский, то теперь Конрад был способен лишь искать за стенами Феодосия убежища от всех передряг этого мира.
— Эдесса и Антиохия более не занимают ваш ум, государь? — спросил Конрад у Людовика, когда два короля остались наедине, за ужином.
Конрад Гогенштауфен уже прослышал о размолвке короля и королевы Франции, о том, что Эдесса брошена на произвол судьбы, а Раймунд Антиохийский насмерть рассорился с Людовиком.
— В меньшей степени, чем молитва в храме Гроба Господа нашего, — холодно ответил Людовик.
— Где же вы намерены дать туркам бой, государь?
— Я дойду до Иерусалима, возьму три покаянных дня во искупление всех своих грехов, а там будет видно, — король Франции указал своему пажу на опустевший кубок. — Господь подскажет.
Более старший, Конрад лучше короля Франции понимал: крестовый поход, еще в Европе ставивший перед собой конкретные цели, неожиданно превратился в стихийный поток, который волей случая устремлялся куда угодно, стремительно теряя по дороге напор и силы.
— Боюсь, Господь уже не раз подсказывал нам единственно верный путь, но мы не вняли Его голосу. Какова надежда, что мы услышим Его впредь?
— Надо верить, ваше величество, — высокопарно сказал Людовик.
Жизнь сделала короля Франции циником.
Через несколько дней Людовик и Конрад с передовыми отрядами вышли из Акры и, пройдя главный отрезок по дороге пилигримов, вошли в Иерусалим, где были встречены как триумфаторы. Им были несказанно рады, в первую очередь юный Балдуин Третий, который грезил новыми авантюрами, подобными той, в которую он пустился в Египте и едва не лишился жизни. Юный искатель приключений и стяжатель особенно обрадовался Людовику, потому что король Франции еще сохранил часть своей армии. И, конечно, графу Жоффруа Анжуйскому, сводному брату. Что ни говори — родная кровь! Жаль, Фульк не дотянул двух лет до этой встречи. Втайне Балдуин был несказанно рад, что Эдесса и Антиохия оказались брошенными, — теперь он, король Иерусалима, мог воспользоваться не до конца растраченным пылом французских рыцарей.
Алиенора грустила и грезила будущим. Вместе с мужем она преклонила колени в церкви Гроба Господня, теперь Людовик в ожидании военного совета, на котором должна была решиться судьба мусульманского Востока, изнурял себя постом. Но это и к лучшему — она видела его редко, а когда встречала его взгляд, то едва могла скрыть насмешку. В пику ему она не брезговала ни мясом, ни вином. И слушала тех своих менестрелей, что еще не сгинули на долгих и опасных дорогах Азии.
