А выдержал он потому, что после восьмилетки ему снова пришлось переехать к дяде в райцентр. Уже можно было идти работать на все четыре стороны, но Ганя хотел окончить среднюю школу. У него имелась цель – высшее образование. Какое, он еще не знал, как ни странно – учитывая его врожденную серьезность и целеустремленность. Просто он видел, что те немногие односельчане, сумевшие получить какое-то образование, жили заметно лучше остальных. Учителя являлись самыми уважаемыми людьми в селе. Им предоставляли жилье, бесплатно подвозили дрова и воду, им платили зарплату, а не начисляли трудодни. У них был паспорт. Короче, это была аристократия. К ней Ганя и хотел пробиться каким-то образом. О партийной карьере в те годы он, конечно, и не помышлял. Он попал в ту же школу, в тот же класс. Правда, большая половина ребят отсеялась после восьмого, но все же кое-кто из знакомых остался. С ними он теперь встретился, как со старинными друзьями. Ганя сразу стал популярным мальчиком – спортивная звезда, хорошист. Девчонки время от времени сообщали в записках, что считают его «симпотичным», оригинальная орфография сохранена, и предлагали дружбу. Парни стремились прикоснуться к его славе. А он по-прежнему был один.
Появилась неожиданная проблема – дядя Степан не смог обуздать свою пагубную страсть к алкоголю. Конечно, он и раньше выпивал, все фронтовики пили, но в последнее время у него сильно сдали нервы. Тетя Зоя теперь чуть ли не молилась на прежде нелюбимого племянника. Только Ганя мог удержать дядю в пьяном угаре, а буянил тот страшно – хватал, что попадется под руку, и с криком: «Вперед, в атаку!» кидал в домашних. Иногда это был топор, который они уже устали прятать от него, иногда – куча дефицитных фаянсовых тарелок и чашек. Без всякого повода цеплялся к девчонкам и к жене, иногда даже к Гане, при этом обзывал его фашистом, а тех, конечно, дурами. Но самое опасное было, когда он уходил из дома. Гане с сестрами приходилось следить за ним, ночами бегая по чужим задним дворам, дабы он чего не натворил или чего с собой не сделал. Он часто искал ружье, воображая, что на село напали немцы… В общем, Гане было совсем не до девчонок и вечеринок. Запои у дяди продолжались неделями. Часто они с сестрами даже уроки не успевали выучить. Они, как и все дети алкоголиков, тщательно скрывали свою беду и скорее согласились бы на то, чтобы их признали тупыми и нерадивыми, чем детьми алкаша. Хотя многие, конечно, знали истину. В те далекие годы люди пили не так, как сейчас, и алкоголик считался чуть ли не душевнобольным – во всяком случае, являл собой большую редкость. Было не до дури, как говорится.
…Случилось это зимой, ближе к весне. Ганя с грехом пополам заканчивал девятый, вернее, оставалась половина самой длинной, третьей четверти, и еще последняя, четвертая. Новый Год и февраль остались позади. Днем яркое солнце, играя на белом снегу, слепило глаза, но морозы по-прежнему стояли серьезные, особенно по ночам. Ганя пришел из школы, переоделся и собрался было до обеда выйти на несколько минут во двор, как столкнулся в дверях с дядей. Вид у него был заговорщицкий. Ничего хорошего это не предвещало.
– О, Хабырыс! – дядя обрадовался. – Сегодня рано, молодец. Сходи-ка к Петру, он должен мне за те стулья, помнишь? – Дядя плотничал в мастерской, временами брал частные заказы. Гавриил иногда ему помогал. Тетя Зоя под разными предлогами старалась взять деньги у заказчиков сама, иногда предоплатой. Ыстапан возмущался, считал это грехом. «Что, если завтра я умру, заказ не выполню, а деньги ты не сможешь вернуть?», – кричал он, все равно напиваясь в тот вечер. Про стулья Ганя помнил. Деньги за них действительно еще не были уплачены. Но идти через два дома к Седалищевым не хотелось.
– А почему сам не идешь? – спросил он.
– Не могу, на работу опаздываю, на полчаса отпустили, – ответил дядя.
Ганя не стал связывать в голове тот факт, что Степан, опаздывая на работу, все-таки дождется его с деньгами дома. Ослушаться не посмел, быстро сходил к жене Петра Седалищева, взял деньги. Сам Петр находился на работе. Отдал деньги дяде, который встретил его на полпути. «Ну ты того… смотри учись», – неловко пробормотал дядя, торопливо пряча деньги во внутренний карман телогрейки и, не привыкший читать длинные наставления, отправился дальше по своим делам. Ганя пришел домой слегка озадаченный и за обедом рассказал все вернувшейся из хотона5 Зое. Тетя вздохнула.
– Ну конечно, кого, как не тебя ему посылать. Маша-то подумала, что ты от меня. Я ведь ей запретила давать деньги Степану.
Мария, мать семейства Седалищевых, была закадычной подругой Зои. Хотя до такого еще не доходило – чтобы женщины сговаривались против мужей. Гане это не понравилось, и он промолчал.
В тот вечер они не дождались Степана. После двенадцати ночи Ганя с тетей отправились искать его, думая, что он где-то свалился по дороге домой. Обошли весь огромный поселок, все кочегарки и мастерские. Вернувшись домой ни с чем, в тревоге улеглись было спать, но через короткий промежуток времени подскочили от резкого стука в дверь. Это был возчик из отдаленной фермы. Когда он, сонный, ехал рано утром в поселок, лошадь внезапно дернулась, да так сильно, что возчик свалился с саней. Выбравшись из сугроба на дорогу, он увидел, что лошадь фыркает и пятится от лежащего на земле человека. Это был Степан, замерзший до смерти ночью. Очевидно, он перепутал дорогу на ферму с дорогой в поселок, возвращаясь домой из кочегарки, расположенной на отшибе…
Все-таки дядя заменил Гане отца. Живя в интернате, мальчик часто бывал у них, да и дядя временами навещал его, всегда забирал на зимние и летние каникулы. Когда Ганя переехал к нему жить, они вместе делали мужскую работу. Ыстапан был мастеровитый мужик, все у него получалось быстро и ладно. Ганю он хвалил за силу и ловкость. «Зоя мне сына не родила», – сказал он однажды племяннику, когда они вдвоем работали в мастерской. Он сказал это просто так, без всякой связи и неопределенным тоном. Но Ганя понял, что дядя хотел бы называть его сыном. Во всяком случае, весь свой жизненный и рабочий опыт Степан передал благодарному Гане, который очень это ценил, потому что в интернате был всего один воспитатель-мужчина, за чье внимание мальчики по-настоящему боролись.
Осиротевшие Захаровы провели весну как во сне. Все-таки у них был кормилец, мужчина в доме. Из всех потерь, пережитых доселе Ганей, эта была самая тяжелая. Ыстапан был добрый и сердечный человек, хотя и пьющий. В трезвом состоянии он любил рассказывать, что на войне выживали непьющие и некурящие люди. «Пьяный не соображает, что делает, сам под пули лезет, – рассказывал он. – С курильщиками отдельная беда. Стоял я на дозоре с молоденьким парнишкой из Новгорода. Чуть постарше Ганьки нашего будет. Курильщик был страшный – и когда пристрастился? Стоим, такой холод и такая чернота вокруг – поздняя осень. А поблизости снайпер немецкий работал. Быстрый – черт! Наверное, быстрее Мэхээли будет. (Это был прославленный в районе своей меткостью охотник). Нас строго-настрого предупредили – костры не жечь, не курить, не дышать. А парнишка-то тот все ко мне: «Дядь Степан, курить хочу, сил нет». Я ему: «Потерпи». А он: «Ну давай покурю, ничего не будет». «Я тебе не командир, – отвечаю я. – Но если хочешь жить – не кури». «А если покурю, ты никому не скажешь?» – «Нет». Постоял он еще, и опять: «Покурить бы». Потом сказал: «Я вот так прикроюсь» – Здесь дядя показывал, как парень собирался прикрыться – «И спичку зажгу. Потом в кулаке покурю». «Черт с тобой», – отвечаю я, – Только я на всякий случай отойду». Ну прикурил. Тишина. Спичку погасил, подносит папироску в кулаке ко рту. И только поднес – бац! Прямо в правый глаз. На месте умер. «Погиб смертью храбрых», называется. Тьфу, жалко-то как!»
«Хоть я и пью сам, – говорил он Гане – А вернешься домой выпивши – поколочу! Не посмотрю, какой ты там чемпион!». Ганя отшучивался, но потом, досыта наглядевшись кренделей дяди, твердо решил, что это добровольное сумасшествие ему ни к чему. И вплоть до третьего курса университета ни капли в рот не брал. Да и потом пил умеренно.
Вот так и получилось, что закончив девятый, Ганя не смог учиться дальше. Неожиданно он оказался кормильцем семьи – сестры были младше его, и опять надо было как-то выживать. Ему повезло. Грамотного, «почти ученого» парнишку по рекомендации учителей, которая значила очень много, устроили сначала в сельсовет писарем, затем дядин однополчанин и друг Петр Петрович Нестеров, заместитель председателя райисполкома, взял его в отдел физической культуры и спорта инструктором. Инструкторов было несколько, и их работа заключалась в составлении смет и планов спортивных мероприятий, написании статей в местную газету и речей для начальника отдела. Грамотные люди очень ценились, а уж в составлении разных бумаг не было равных семнадцатилетнему Гавриилу Гаврильевичу. Он очень бойко и практически без ошибок писал на двух языках – якутском и русском, хотя на последнем говорил из рук вон плохо.
