Madame Тиммерманъ не ушла до тѣхъ поръ, пока издалека не послышался звонокъ. Тогда она сказала, что я долженъ идти въ классъ. Я вздрогнулъ.
— Дарья, а мама когда-же?… Она обѣщала до своего отъѣзда въ Петербургъ ко мнѣ пріѣхать!..
— Безпремѣнно будетъ передъ отъѣздомъ, безпремѣнно. Не прикажете-ли чего передать мамашѣ?
— Вѣдь, и ты ѣдешь съ мама?.. Прощай! — упавшимъ голосомъ, съ ужасомъ прошепталъ я и, пригибая къ собѣ Дарью, крѣпко охватилъ ея шею руками и такъ и замеръ.
— М-m… mon enfant… пора въ классъ… пора! — вдругъ проскрипѣлъ уже знакомый голосъ.
Я еще разъ безнадежно взглянулъ на уныло стоявшую Дарью и, почти не помня какъ, очутился въ классѣ.
И снова сонъ, снова туманъ, тоска сосетъ и давитъ, временами нервная дрожь пробѣгаетъ по тѣлу. Руки и ноги холодѣютъ, совсѣмъ застываютъ. Да и въ классѣ холодно, крѣпкій морозъ на дворѣ, вѣтеръ завываетъ въ трубѣ большой остывшей печи, отъ старыхъ и грязныхъ оконныхъ рамъ такъ и дуетъ.
Но хотя и во снѣ, хотя и въ туманѣ, я невольно ловилъ новыя впечатлѣнія, безсознательно дѣлалъ наблюденія. Я уже успѣлъ внутри себя какъ-то разглядѣть и понять нѣкоторыхъ изъ окружавшихъ меня товарищей. Я уже чувствовалъ къ инымъ симпатію, другіе мнѣ не нравились, третьи возбуждали во мнѣ брезгливость, почти отвращеніе.
Вотъ еще новый учитель на каѳедрѣ: учитель французскаго языка, Сатіасъ. Онъ уже не похожъ ни на Тиммермана, ни на Фреймута, ни на Иванова. Это былъ еще молодой и красивый высокаго роста брюнетъ съ тонкими чертами лица, съ великолѣпными бакенбардами. Его бѣлье отличалось безукоризненной чистотою, галстукъ былъ красиво повязанъ. Черный фракъ почти безъ малѣйшей складочки плотно охватывалъ его станъ. Онъ очень походилъ на хорошаго актера въ роли свѣтскаго человѣка.
Сатіасъ уже очевидно зналъ о присутствіи въ классѣ новичка. Онъ подозвалъ меня къ каѳедрѣ, пристально оглядѣлъ своими спокойными карими глазами и спросилъ, чему я учился и что знаю.
Я собралъ всѣ свои послѣднія силы, даже добылъ откуда-то на нѣсколько минутъ спокойствіе. По приказанію Сатіаса, я бѣгло прочелъ нѣсколько строкъ изъ поданной мнѣ книжки, перевелъ прочитанное. Французскій языкъ я зналъ хорошо, много читалъ, любилъ учить наизусь стихи. Сатіасъ, видимо, былъ доволенъ новымъ ученикомъ, и улыбнулся мнѣ благосклонно, а затѣмъ красивымъ движеніемъ головы отпустилъ меня.
Слѣдующій урокъ былъ — географія. Учитель, маленькій вертлявый человѣкъ съ рыжей бородой, не то польскаго, не то малороссійскаго происхожденія, по фамиліи Чалинскій, опять оказался совсѣмъ въ новомъ родѣ. Онъ даже вовсе и не походилъ на учителя, а имѣлъ видъ юноши. Всѣмъ мальчуганамъ говорилъ не иначе какъ «господинъ такой-то» и любилъ разнообразить свое преподаваніе, такъ сказать, приватными разговорами.
Я замѣтилъ, что у него въ классѣ никто не стѣсняется, всякій занятъ своимъ дѣломъ, нѣкоторые ученики перемѣняютъ мѣста, ведутъ довольно оживленные разговоры и споры, наконецъ, неизвѣстно зачѣмъ подбѣгаютъ къ каѳедрѣ, заговариваютъ съ учителемъ вовсе не объ урокѣ, а учитель охотно всѣмъ отвѣчаетъ.
Только когда уже шумъ въ классѣ сдѣлался невыносимымъ, Чалинскій застучалъ линейкой о каѳедру и крикнулъ своимъ слабымъ голосомъ:
— Господа, да что-жъ это такое? Вѣдь, это чисто нижегородская ярмарка! Успокойтесь, а то, право, кончится тѣмъ, что господину Тиммерману пожалуюсь на васъ, на весь классъ, слышшите, господа!
— Иванъ Григорьевичъ, а на нижегородской ярмаркѣ весело? Вы бывалли? — крикнулъ кто-то, очень похоже передразнивая его произношеніе.
— Конечно, бываллъ! — отвѣтилъ учитель.
— Разскажите! разскажите!
— Ну нѣттъ, этто въ другой разъ, когда дойдемъ до Нижняго-Новгорода… А ну-ка, на какой рѣкѣ стоитъ Нижній-Новгородъ?
— На Волгѣ! на Волгѣ! Это мы знаемъ, — раздалось нѣсколько голосовъ.
— Иванъ Григорьевичъ, а, у насъ новенькій… Веригинъ… на второй скамьѣ… видите!.. Что-же вы его не спрашиваете? Вы его проэкзаменуйте!..
Чалинскій посмотрѣлъ на меня, потомъ взглянулъ на часы и заторопился, засуетился.
— Вотъ вы всегда таккъ, съ вашшими дуррачествами да ненужжными разговоррами… Смирно… смирно! слушшайте уроккъ. Къ слѣдующему раззу… А съ новвенькимъ еще успѣю познаккомиться…
И онъ началъ объяснять новый урокъ. Звонокъ скоро прервалъ его.
— Прошшлое повторрите, прошшлое! — крикнулъ онъ и выскочилъ изъ класса.
Оставался послѣдній урокъ — шестой въ этотъ день — изъ русскаго языка. Но учитель уже двѣ недѣли какъ былъ боленъ и на каѳедрѣ появился нѣмецъ-надзиратель и тотчасъ же принялся дремать, пробуждаясь только тогда, когда мальчики уже через чуръ кричали.
— Ruhig… ruhig! — раздавалось съ каѳедры.
Въ классѣ утихало на нѣсколько мгновеній, а затѣмъ снова поднимался смѣхъ и крикъ.
Я бесѣдовалъ съ Алексѣевымъ.
— У васъ есть кольца и замокъ? — спросилъ меня «старичекъ».
— Какой замокъ?
— А для пюпитра, для ящика… тутъ вотъ видите нужно ввертѣть два кольца и всегда держать пюпитръ на запорѣ, а то ученики у васъ все потаскаютъ.
— Вы давно въ пансіонѣ? — спросилъ я.
— Второй уже годъ.
— А прежде гдѣ жили?
— Въ деревнѣ, въ Рязанской губерніи. Да отецъ мой умеръ, мать еще прежде умерла, давно… я самый младшій… вотъ братъ старшій, да сестра, она замужемъ… у нея уже трое дѣтей, — меня въ пансіонъ и отдали. Прошлымъ лѣтомъ ѣздилъ я въ деревню такъ тамъ докторъ прямо сказалъ, что мнѣ нельзя жить иначе, какъ дома, на чистомъ воздухѣ… Я, вѣдь, давно боленъ… А меня все же братъ привезъ опять сюда… и вотъ мнѣ все хуже и хуже…
— Что же у васъ болитъ?
— Я ужъ вамъ сказалъ, что все болитъ. Иногда слабость такая, что и сказать не могу. Ночей не сплю, дрожу весь въ лихорадкѣ. Засну подъ утро… и сейчасъ же будятъ… надо вставать.
— А вы развѣ не говорили monsieur Тиммерману?
— Говорилъ, лежалъ въ лазаретѣ, докторъ мазалъ меня свинымъ саломъ. Тутъ у насъ докторъ такой, старичекъ, и отъ всѣхъ болѣзней свинымъ саломъ лѣчитъ. Лежалъ я четыре дня, а потомъ Тиммерманъ пришелъ и велѣлъ вставать и идти въ классъ…
— Мнѣ кажется я умру скоро! — заключилъ Алексѣевъ тихо, но совсѣмъ спокойнымъ голосомъ.
Я такъ весь и встрепенулся. Я почувствовалъ ужасную жалость къ этому «старичку».
— Ахъ, зачѣмъ вы такъ говорите! Зачѣмъ умирать? Отчего же вы не напишите вашей сестрѣ, вашему брату?
— Писалъ, а они не отвѣчаютъ, — имъ все равно.
Алексѣевъ едва слышно вздохнулъ, скрестилъ на груди руки, опустилъ голову и задумался.
О чемъ онъ думалъ, Богъ вѣсть! Я не посмѣлъ съ нимъ больше заговаривать. Мнѣ хотѣлось плакать, но теперь уже не по дому, не по мамѣ, а по этому бѣдному «старичку».
— Будемъ друзьями? — вдругъ, неожиданно для самого себя, сказалъ я.
Алексѣевъ изумленно взглянулъ на меня, но пожалъ мою руку.
— Хорошо, — какъ-то снисходительно и ласково улыбнувшись, проговорилъ онъ:- будемъ друзьями!
— На «ты»?!
— На «ты».
— Какъ тебя зовутъ?
— Михаилъ.
— Миша… ну а меня — Ганя.
Въ это время опять издали донесся тихій звонъ. Онъ все приближался, приближался. Это Карпычъ проходилъ по корридорамъ съ валдайскимъ колокольчикомъ въ рукахъ.
— Чай пить! чай пить! — закричали въ классѣ.
И я только теперь почувствовалъ, что невыносимо голоденъ.
Опять мальчики выстроились парами. Я взялъ подъ руку мото новаго друга и мы спустились въ столовую, казавшуюсь еще унылѣе при тускломъ свѣтѣ лампъ. Передъ каждымъ мальчикомъ была поставлена глиняная кружка съ дурнымъ, такъ называемымъ «кирпичнымъ» чаемъ, плохо подслащеннымъ «песочнымъ» сахаромъ. Чай этотъ почему-то сильно отзывался ржавчиной и еслибы посмотрѣть его на свѣтъ, то онъ скорѣе былъ похожъ на кофе, чѣмъ на чай, но въ кружкѣ этого не было замѣтно. Рядомъ съ каждой кружкой лежало по небольшому розанчику.
Я разломилъ свой розанчикъ и съ радостью замѣтилъ, что онъ не только свѣжій, но даже почти теплый. Я съѣлъ его мигомъ, выпилъ залпомъ кружку, не разбирая, что такое пью.
— Хочешь? — сказалъ Алексѣевъ, подавая мнѣ половину своего розанчика.
— Нѣтъ! нѣтъ! — сконфуженно отвѣчалъ я.
— Да, вѣдь, я все равно ѣсть не стану, мнѣ ѣсть совсѣмъ не хочется.
— Правда?
— Конечно, правда!
Я не въ силахъ былъ отказаться.
Послѣ чая ученики вернулись въ классы для приготовленія уроковъ, которое длилось до восьми часовъ. Въ восемь часовъ былъ ужинъ, состоявшій изъ каши размазни, совсѣмъ почти не масляной, и чего-то безформеннаго, темнаго и приготовленнаго изъ кусочковъ варенаго мяса и соуса, очень пахнувшаго лукомъ. Но я ничего не ѣлъ за ужиномъ. Я вспомнилъ, что у меня въ узлѣ въ спальнѣ есть «съѣстное», какъ сказала Дарья.
Послѣ ужина на три четверти часа передъ сномъ пансіонеры собрались въ рекреаціонной залѣ и вотъ тутъ-то я, совсѣмъ утомленный, потрясенный всѣми нежданными и разнообразными впечатлѣніями, уныло сидѣлъ въ углу на скамейкѣ.
