— Государыне плохо, — задыхаясь сказала Вырубова. — Извольте идти к ней!
Николай, взволновавшись, сунул листок письма в карман и, даже не замечая некоторой вольности в обращении с ним, с царем, почти побежал за Вырубовой в спальную, куда уже перешла царица и теперь лежала на софе с закрытыми глазами и стонала.
— Алекс, что с тобой, дорогая? — испуганно спросил царь, становясь у изголовья софы на одно колено и целуя ручки царицы. — Тебя кто-нибудь оскорбил? У тебя что-нибудь болит?
— Павел Таганрогский должен быть приобщен к святым! — сквозь зубы сказала царица слабым голосом.
— Хорошо, дорогая, он будет святым! — воскликнул Николай, ожидая, что царица тотчас вознаградит его ласковым взором. Но тут случилось непредвиденное. Становясь на колено, Николай обронил листок, и проворная Вырубова успела его прочесть, даже не прикасаясь к нему. Красные пятна на ее лице стали багровыми, и она воскликнула:
— Алекс, это невозможно!
— Что невозможно? — переспросила царица, открывая глаза.
— У него была французская болезнь!.. Ах, ты не понимаешь. Его заразила вот эта самая его вдова, которая торгует там землей с его могилы. Алекс, ради бога.
Царица стремительно вскочила с софы и медленно сказала, выкатив свои бесцветные глаза на вздрогнувшего мужа:
— Так вот что! Вы пытались подсунуть мне для канонизации развратника! Разве это было бы угодно богу? И он не благословил бы нас наследником за такого святого!
— Но, Алекс… Мы можем найти другого, умершего не от столь конфузной болезни, — почти закричал обескураженный царь. — Давай позовем Константина Петровича и…
Царица не слушала его, припоминая имя некого давнего покойника, усиленно ей рекомендованного посетившим дворец старцем Никодимом из Киево-Печерской лавры. Серафим Саровский, вот! Его еще при Николае Первом хотели канонизировать, даже появились тогда церковные брошюры, прославлявшие подвижническую жизнь и чудеса Серафима. Но старец объяснил, что Серафим умер в 1833 году и, стало быть, покойник был тогда слишком, так сказать, молод; это было не принято в практике канонизации. Но каково, сказал ей старец, мучиться на том свете теперь уже далеко не молодому покойнику, ожидая, и все тщетно, причисления своего к лику святых! Да, да! Не сердится ли господь бог па нас за небрежение угодным ему покойником?
— Серафим Саровский! — твердо сказала царица. — Жил в Саровской пустыне, затворником и молчальником жил, с женщинами не общался, тут уж все чисто! И я требую в твоих же интересах быстрейшей канонизации Серафима Саровского!
— Саровский — это что? Фамилия? — робко спросил царь, обрадованный неожиданно представившимся выходом.
— Не фамилия, а так называлась пустынь. — Это слово она сказала по-русски.
— Пустынь? — опять удивился царь.
— Ну да, пустынь — это монастырь. Саровский монастырь в Тамбовской губернии, — сердито пояснила царица, запомнившая все это со слов старца.
— Хорошо, — поспешно сказал царь, — я сегодня же поговорю с Победоносцевым.
— Нет! — твердо возразила царица, — я сама поговорю с ним. Немедленно вызвать его ко мне!
Царь и Вырубова засуетились.
* * *
Обер-прокурор святейшего синода был доволен умелыми действиями своего любимца — отца Евгения. Однако Константин Петрович был туговат на изъявления благоволения. Он лишь спросил молодого попа:
— А как удалось получить от нее письмецо в присутствии этого… Гермогена?
В вопросе обер-прокурора ясно ощущалась похвала, и отец Евгений понял, что вакантное место правителя канцелярии синода, сулящее крупные приношения просителей, за ним.
— А я не в присутствии, ваше высокопревосходительство, — пояснил будущий правитель. — Я в отсутствие. В саду у ней через окошко увидел я розарий и попросил хозяйку показать мне, я ведь любитель. Пошли мы с ней в сад; опасался я, что Гермоген увяжется за нами, да ленив иеромонах, а ленив, значит, нерадив. Остался в гостиной. Ну, а долго ли уговорить старую дуру подписать заготовленное ранее письмецо?..
Победоносцев помолчал. Он одобрял предусмотрительность отца Евгения, заранее и на всякий случай заготовившего заявление, но не одобрял его готовность положиться на случай. А если бы розария не было? А если бы Гермоген пошел вместе с ними? А если бы эта Величко проговорилась о письме при Гермогене?
— Нашел бы другой случай… или создал бы его. А насчет Гермогена специально ее предупредил: молчи, мол, в этом твое спасение, — сказал отец Евгений, сразу понявший думы своего начальника. Тот поджал и без того тонкие губы, но промолчал.
— Завтра митрополит хиротоносит Гермогена во епископы, — тихо произнес после небольшой паузы Победоносцев.
Привыкший к неожиданным ходам обер-прокурора, отец Евгений все же вздрогнул испуганно, но, привычно владея собой, промолчал. А Победоносцев продолжал, чуть усмехнувшись самодовольно:
— Пусть едет в дальнюю губернию. И пусть уедет довольным. А не то пронырлив больно сей монах. Способен снова нырнуть в Таганрог к старухе и пронюхать подробности написания ею письма государыне. Небось проговорится. Теперь же не будет у него побудительного мотива, своего добился.
Отец Евгений с восторгом посмотрел на своего начальника, поистине «мудрого аки змий». Аудиенция была внезапно прервана докладом дежурного секретаря, чиновника в вицмундире, о вызове во дворец.
— К царю? — коротко спросил Победоносцев.
— К государыне императрице! — ответил чиновник, склонив голову с напомаженным пробором.
Победоносцев чуть изменился в лице. Он не любил «эту истеричку», как он называл царицу в душе, и был явно нелюбим ею. Он-то понимал, чем ему это грозит при царе — упрямом слабоумце!
На этот раз Победоносцев для поездки во дворец надел шитый золотом мундир обер-прокурора. Да, власть его, обер-прокурора, светская, а не духовная! Но при всем том духовные особы ему подчинены и помимо его не могут действовать! Так-то, ваше императорское величество, государыня императрица!
Александра Федоровна заставила Победоносцева ждать. Чувствуя себя неловко, царь вышел к нему и занимал его разговорами, однако не касаясь жгучей темы о Павле Таганрогском. Речь шла больше о делах светских: о предстоящем путешествии царской четы в шхеры и о чудесных видах, открывающихся с борта «Штандарта», царской яхты, на море.
Но вот состоялся выход царицы. Это был именно выход! Царица была только что не в короне. Платье со шлейфом, шлейф несли двое пажей, сзади важно шла Вырубова с бриллиантовым шифром на груди.
Николай встал, поднялся с чуть-чуть заметным (но замеченным царицей!) опозданием и Победоносцев.
Победоносцев склонился в подчеркнуто-официальном придворном поклоне. Царица еле-еле кивнула ему откинутой назад головой и сказала без вступления:
— Я благодарю вас за то, что вы не дали свершиться несправедливости и даже кощунству, послав в Таганрог… нужного человека. Я надеюсь, вы представите его к высочайшей награде?
— Конечно, — ответил Победоносцев, изо всех сил стараясь не быть сбитым с толку. Как? Она довольна результатом поездки? Знает об отце Евгении? Ей донесли? Письмо вдовицы сработало? И так быстро?!
— А что касается Гермогена, — продолжала царица, и глаза у нее стали злыми, как у разозленной крысы, — то он за лукавство и отсутствие монашеского смирения должен быть наказан. Соловецкий монастырь — вот куда его направьте на послушание!
— Не премину исполнить, ваше императорское величество, — почтительно и с готовностью сказал Победоносцев, быстро соображая, успеет ли он отозвать от митрополита петербургского указ синода о посвящении Гермогена в епископы. Ах, этот глупый митрополит не станет торопиться с исполнением указа: уж очень не расположен к обер-прокурору. А что касается Гермогена… Теперь-то, когда царица восстала против него, его происки не страшны! Соловецкий монастырь, безвыездно! Да, но что она еще хочет?..
— …Мощи Серафима Саровского! — дошли до его сознания слова царицы. — Вы откроете его мощи и после этого провозгласите его святым угодником!
«Из огня да в полымя!» — подумал Победоносцев и попытался возразить:
— Усопший государь император Николай Первый отказался, ваше величество, от сей мысли, поскольку были собраны церковью сведения о Серафиме. Это был неграмотный и темный мужик, к тому же страдавший падучей. Он жил при Саровском монастыре потому, что был расслабленным и слабоумным, в числе другой нищей братии. Решительно ничем при жизни не отличился. Как же теперь мы рискнем открывать всенародно его мощи, которые, наверно, превратились в труху?
Обер-прокурор несколько увлекся и заговорил неподобающим тоном. Ему надоели эти канонизации, которые только способны привлечь внимание либеральной прессы. Время тяжкое, революционное, рабочие бастуют, либералы не стесняются издеваться над церковниками, зачем им давать новую пищу?! Нельзя, нельзя!
