Маркиз вдруг поднял глаза и, словно в ответ на слова Варгина, произнес ясно и отчетливо на французском языке:
– Я умру!
Эти два слова Трамвиль произнес так неожиданно, что никто в первую минуту не нашелся, что ответить ему, и водворилось неловкое и долгое молчание.
– Я умру, – повторил маркиз, – я это чувствую. Станислав! – позвал он, не поворачивая головы, двинуть которую был не в силах, и только глазами ища своего слугу.
Станислав, стоявший у изголовья, подошел и стал так, чтобы его было видно больному.
– Шкат... шк... – невнятно пробормотал тот заплетающимся уже языком.
Сделанные им усилия, чтобы проговорить несколько слов, заставили его снова ослабеть.
– Шкатулку? – подсказал Станислав, видимо научившийся уже понимать барина с полуслова.
Трамвиль закрыл глаза, как бы сказав этим: «Да!». Станислав взял со стола тяжелую, окованную скобами шкатулку и поднес ее.
– Открыть?
Маркиз опять показал глазами, что «да».
Шкатулка была та самая, которая при падении экипажа причинила все несчастья, ударив углом в голову бедного Трамвиля.
Станислав открыл ее.
Там стоял в бархатных гнездах ряд пузырьков и флаконов, так надежно помещенных, что ни один из них не разбился. Правда, они были сделаны из прочного, граненого, очень толстого хрусталя.
– Крайний... в... левом... углу... – напрягая все свои силы, выговорил маркиз.
Тут на помощь Станиславу пришел Кирш. Он скорее поляка распознал, какой угол считать левым, достал флакон, показал его Трамвилю и спросил:
– Этот?
Трамвиль закрыл глаза.
– Сколько капель?
– Три.
– Три капли только, на стакан воды? – переспросил Кирш.
– Да!
Кирш налил воды в стакан, капнул три раза из флакона ярко-красной, цвета чистого рубина, жидкости, отчего вода не порозовела, а приняла только перламутровый оттенок, и снова спросил:
– Дать вам это выпить?
– Да, да!.. – показал глазами маркиз.
Кирш осторожно поднес к его губам стакан со странным лекарством и бережно почти вылил ему в рот его содержимое.
Через несколько минут глаза Трамвиля широко открылись, он улыбнулся и заговорил бодро и свободно. Три капли сделали чудо, вернув ему, полуживому, жизнь.
– Чем ушибся, тем и лечись, – заметил Варгин. – Шкатулка ушибла, в ней же и лекарство оказалось.
– По всей вероятности, удар, полученный мной в голову, не обойдется без серьезных последствий, – заговорил маркиз. – Рана, вероятно, не опасна, но по тому состоянию, в котором я только что находился, можно судить, что существуют несомненные признаки мозговой горячки.
Тогда почти всякую болезнь называли «горячкой».
– Светлый промежуток, который позволил мне очнуться, – продолжал маркиз, – и который я решился поддержать и продолжить приемом сильного средства, скрытого в каплях этого эликсира, – не что иное, как вспышка угасающей лампы, которая вдруг блеснет, перед тем как окончательно потухнуть. – Трамвиль приостановился, как бы испугавшись, не слишком ли он говорит многословно и поспеет ли договорить то, что ему было нужно. – Силы скоро снова оставят меня, – сказал он, – и, может быть, не вернутся. Но я не могу умереть, не исполнив до конца того, зачем приехал сюда. Надеяться на выздоровление трудно.
– Отчего же? – начал было Кирш. – Может быть, и обойдется?
– Дайте мне договорить, пока я могу это сделать, – перебил его Трамвиль. – Я вижу, вас трое возле меня добрых людей, принявших во мне участие. Судьба, пославшая мне, может быть, последнее испытание, столкнула меня при этом с вами, точно желая все-таки оказать мне помощь. Дайте же мне слово, что вы исполните мою просьбу...
– Что он говорит? – спросил Варгин, не понимавший по-французски.
Елчанинов понимал, хотя говорил плохо.
– Он просит нас что-то исполнить для него, – пояснил Кирш.
– Ну, конечно, мы согласны! – решил Варгин.
– Говорите, – сказал Кирш Трамвилю, – мы готовы служить вам.
– И даете слово, что все сделаете так, как я скажу?
– Даем.
– Немедленно, то есть сегодня же на рассвете?
– Когда угодно, хоть сегодня на рассвете.
– Тогда слушайте, – проговорил Трамвиль и начал объяснять, в чем состояла его просьба.
Он лежал, неподвижно вытянувшись на скамейке, с обвязанной головой, не шевелясь, но говорил отчетливо, словно владел всеми своими силами. Эта бодрость его голоса составляла странную и резкую противоположность с полным бессилием его тела. Казалось, на скамейке лежал не живой человек, а покойник, который вдруг заговорил, и речь его жутко звучала в освещенной сальными свечами закопченной «чистой» горнице придорожного трактира.
Гроза на дворе унялась, и только изредка раздавались раскаты удалявшегося грома.
– Я не могу двинуться, – сказал Трамвиль, – боюсь, что всякое лишнее усилие скорее заставит наступить забытье. У меня на груди надета замшевая сумка на тесемках; снимите ее!
Кирш распахнул ему ворот рубашки и достал сумку. Трудно было, не беспокоя больного, снять ее ему через голову. Кирш обрезал тесемки.
– Так, – одобрил маркиз. – В этой сумке лежит письмо. Вы возьмете его и сегодня же на рассвете отправитесь в Зимний дворец.
– В Зимний дворец? – переспросил Кирш.
– Да, и если государь император сегодня там...
– Это письмо к государю? – удивился Кирш.
– Я забыл попросить вас еще об одном, – сказал Трамвиль, – не расспрашивайте меня ни о чем, потому что большего, чем я скажу вам, я не могу сказать, и отправляйтесь в Зимний дворец, и если государь император там, то спросите придворного арапа Мустафу и отдайте ему письмо. Не рассказывайте ничего о том, как и откуда очутилось оно у вас. Если Мустафа будет спрашивать, отвечайте ему только: «Он жив в сыне». Тогда он замолчит, пойдет и передаст письмо, кому следует. Подождите. Он принесет ответ. Этот ответ немедля привезете сюда, ко мне.
Кирш выслушал очень внимательно и, казалось, все отлично запомнил.
– Все-таки я должен спросить вас, – проговорил он, – если государя нет в Петербурге, а он, что вероятнее всего, теперь в Петергофе, то как мне поступить?
– Государь здесь, в Петербурге, – уверенно произнес Трамвиль, – будьте спокойны. Если его даже вчера утром не было, вечером он приехал наверняка и почивал в Зимнем дворце. Поезжайте туда смело и сделайте все, как говорят вам.
«Вот так штука! – думал Кирш, внутренне улыбаясь. – Ехали, чтобы встретиться с привидениями, и вдруг маркиз, Зимний дворец, арап Мустафа... Странные случаются на свете положения!»
– Теперь, – продолжал между тем Трамвиль, – выньте верхнее отделение шкатулки с флаконами... Станислав!..
Лакей поспешил исполнить приказание. Под флаконами шкатулка была разделена надвое. С одной стороны были насыпаны золотые монеты, с другой – лежало несколько связок писем и бумаг.
– Ого, сколько золота! – проговорил Варгин. – Он, должно быть, богатый.
– Погоди, не мешай, – остановил его Елчанинов.
– Возьмите эти бумаги, – сказал маркиз, – и отвезите их на яхту, остановившуюся на Неве. Яхта называется «Сирена» и принадлежит леди Гариссон.
– Что он говорит? – опять спросил Варгин, не понимавший по-французски.
Кирш перевел ему.
– Я думал, он нам хочет подарить свое золото! – несколько разочарованно протянул Варгин. – Впрочем, на яхту ехать – это тоже хорошо. Я с удовольствием поеду... Все-таки интересно...
Письма и бумаги были переданы Варгину. Он обещал доставить их на яхту сегодня же на рассвете.
– Затем последнее... самое важное для меня, – сказал маркиз заметно уже ослабевшим голосом (силы, видимо, оставляли его, и действие возбуждающего лекарства проходило), – пусть третий из вас поедет в дом к князю Верхотурову...
– Князь Верхотуров умер несколько дней тому назад, – заметил Кирш.
Трамвиль продолжал, как бы не слушая:
– Отвезет туда перстень, который у меня на безымянном пальце, и расскажет все, что со мною случилось... Это самое важное для меня... Умоляю... Сделайте!
– Да князь Верхотуров умер, – повторил опять Кирш.
– Не князю расскажет, а...
Трамвиль не договорил. Судорога исказила ему лицо, все тело дрогнуло, и маркиз замер недвижимый и безжизненный.
– Пан кончается! – проговорил поляк-лакей, сложив руки.
Кирш нагнулся к больному.
– Нет, еще дышит, – успокоил он. – Снимите же с его руки перстень!
– Я боюсь, – заявил поляк.
– Да куда же я поеду с этим перстнем и кому стану рассказывать? – спросил Елчанинов. – Ведь он не договорил... Подождем, может, он еще очнется.
– Едва ли! – сказал Кирш, смело наклоняясь к Трамвилю. – А ехать тебе все-таки надо в дом князя Верхотурова. Не найдешь там никого – дело другое, а ехать – поезжай... Мы обещали ему.
– Что ж, я поеду! – согласился Елчанинов.
Кирш снял перстень и отдал его Елчанинову.
До рассвета друзья решили не оставлять больного.
