Повернулся к генерал-фельдмаршалу Головину:[7]
— Езжай, Федя, в Псков, изготовь там оборону.
Подумал несколько мгновений, позвал Меншикова:
— Данилыч! Сыщи немедля ко мне капитана Салтыкова.[8]
Быстро, через ступеньки, взбежав в воеводские палаты, Салтыков застал царя за конторкой, он что-то размашисто писал. Кивнул Салтыкову: жди.
Закончив писать, пробежал глазами, поманил Салтыкова.
— Ты, я вижу, горазд в политесе. Сей же час скачи в Митаву, разыщешь короля саксонского Августа, брата моего, — Петр криво усмехнулся. — Запоминай, с чего начнешь. Государь так передать велел: мол, он отъехал из Нарвы для встречи с ним, Августом. Получив известие от войска, посылаю тебя доподлинно оповестить его, Августа, дабы клевету отвести. — Петр взял с конторки исписанный лист. — Садись, вчитывайся, все до слова мне молвишь. Потом перескажешь Августу.
Салтыков взял бумагу, сел на лавку.
«Дабы от неприятелей общих не внушен был и своей персоне, что противное получил, никогда от его союза и отечественного наследия не отступить, как еще при приходе своем к Нарве писал, так и ныне желает видеться не мешкая на праздник Рождества Христова. Велели войскам генерала Репнина с 12 000 человек пехоты быть в Новгороде, а гетману Черкасскому с 8000 конных и 10 000 пехотных быть в Пскове, также которые отстали от Нарвы полки к обороне развернули», —
читал вполголоса Салтыков.
Когда Салтыков заучил написанное, Петр взял бумагу:
— Уясни генеральное. Нам Август потребен, дабы шведа отвлекать. Штоб он знал — мы союзу верны и силу имеем. А с братом Карлом, придет срок, сочтемся.
Салтыков умчался, а царь проверял готовность войск для отпора нашествию Карла XII.
Обновлялись, пополнялись пушками, припасами, рекрутами крепости Новгорода, Пскова и Гдова, опоясались они рвами, ощерился пушками Печерский монастырь.
Первые донесения о сражениях под Нарвой не весьма огорчили Петра. Войска в полном порядке отходили от Нарвы.
Прибывшим к нему генералам Борису Шереметеву, Петру Апраксину,[9] Аниките Репнину сразу выговорился:
— Все вы в батальях с турками бывали, однако ты, Борис Петров, опытен, а сплошал у Пуртцы, тогдаб с шведами иначе обошлись мы под Нарвой.
Шереметев виновато развел руками, а сам, грешным делом, подумал: «Ты-то тож хорош, от Нарвы утек неведомо зачем, когда узнал, что швед близко, да кумандиром над нами оставил иноземца».
За три недели до сражения под Нарвой конница Шереметева сначала успешно атаковала там передовой отряд шведов генерала Велинга, однако, вместо того чтобы закрепиться, Шереметев решил отступить к деревне Пюхайоги в 30 верстах от Нарвы. Царь сделал ему выговор и наказал держаться. И опять граф сплоховал, начал отступать под напором шведов к Нарве…
— Ну да будет, — примирительно сказал Петр, — авось грехи замолишь делами. Нарва же, одним словом сказать, яко младенческое играние было, а искусства ниже вида.
Царь шагнул к разложенной на грубо сбитом столе походной карте и поманил прибывших:
— Ты, Аникита, — начал он с Репнина, — принимай под начало войско у Новгорода, сбирай по всей округе воев, которые от Нарвы отошли. В подмогу тебе приписаны свежие рекруты. Оградишь от шведа с норда, ежели он к Москве вознамерится идти.
— Борис Петров, — без остановки продолжал царь, — с заглавными полками ополчения московскими и новгородскими оборону Пскова станешь держать. Тебе в подмогу из Малороссии семь тыщ казаков идут. Держи ухо востро, шведа сторожи, не мешкая доноси.
Петру Апраксину поручалось особое задание, но царь начал издалека.
— Штоб все вы знали, нынче почнем воевать море с другой стороны, от Ладоги к Неве и далее, к Финикусову[10] заливу. Об этом, окромя вас, никто ведать не должон.
Царь оживился, глаза его засверкали привычными прежде огоньками, как всегда, когда он был в добром расположении духа.
— Для того, ты, Петр, сядешь воеводой и на Ладоге. Войск тебе под начало будет тыщ десять, наперво отваживай шведов от наших берегов на Ладоге. Перепиши на Ладоге, Онеге и в реках окрест все струги до единого. Тамошних людей поспрашивай подробно о путях водных между Соловками, Онегой и Ладогой. Далее поглядим, а нынче указ выйдет в Архангельский, Прозоровскому, крепостцу ладить на двинском устье. Брат Карл беспременно навестит те места. — Петр выпрямился, ухмыльнулся, не спуская глаз с Апраксина. — А што, тебе братец Федор весточку не дает из Воронежа? Давненько от него слуху нет.
— В аккурат, государь, получил от него письмецо на Рождество, похваляется диковинным кораблем, денно и нощно с ним трудится, к спуску готовит.
Апраксин доподлинно знал, чем порадовать царя. Петр заулыбался:
— Молодец. Отпиши ему, вскоре буду. Надобно поспеть «Предистинацию»[11] самому спровадить со стапелей[12] на воду.
Генералы отъехали, а Петр начал перебирать и просматривать почту. Редкий день теперь не жаловались послы, что при иноземных дворах после Нарвы надсмехаются над ними.
Обычно донесения докладывал Головин, а сейчас Петр сам вчитывался в слезливые строчки. Сверху лежал распечатанный конверт от Андрея Матвеева из Гааги.
«Жить мне здесь теперь очень трудно: любовь их только на комплиментах ко мне, а на деле очень холодны. Обращаюсь между ними, как отчужденный; а от нарекания их всегдашнего нестерпимою снедаюсь горестью».
Царь закашлялся, вспомнил поездку в Голландию, тогда все улыбались и раскланивались…
Самым горестным тоном выделялись откровения князя Голицына. Он сообщал об издевках венского двора:
«Главный министр, граф Кауниц, и говорить со мною не хочет, да и на других нельзя полагаться; они только смеются над нами… всякими способами надобно добиваться получить над неприятелем победу. Хотя вечный мир учинить, а вечный стыд чем загладить. Непременно нужна нашему государству хотя малая виктория, которою бы имя его по-прежнему по всей Европе славилось. А теперь войскам нашим и управлению войсковому только смеются».
Петр тяжело вздохнул, нехотя взял донесение Петра Толстого из Стамбула. Тот сообщал, что турки обнаглели, требуют возврата Азова, уничтожения кораблей флотилии. Крымские татары начали тревожить набегами.
— Паскуды! — одним словом ожесточился царь и снова перечитал письмо Матвеева. От последних строк повеяло теплом. Оказалось, из Лондона передавали, что Вильгельм при всех чужестранных министрах всенародне заявил, что лифляндские города «были отчиной» Петра I, сожалея, что поход русских начался «в осеннее, самое жестокое время».
Ну что ж, Вильям покуда держит слово, а в сию пору наиглавное передохнуть, собраться с силами, для того Карла надобно отвлечь. Так или иначе, для державы нет иного пути, дабы выкарабкаться из невежества, окромя как прикоснуться грудью к морю. Там раздолье для торговли, надобно растормошить Русь. Для того не миновать с Европой столковаться, придется где ловчить, где хитрить. Не зря же почти два года мерил версты по Европе от Лондона до венского двора… Потому сейчас и поскачет в Биржи, на встречу с Августом. Надо уломать его сразиться с Карлом. Нам свою выгоду держать потребно.
Всего триста верст отделяли местечко Биржи в Ливонии от Дерпта, где зимовал Карл XII с войском. Он и не подозревал, какие сети плетет для него русский царь.
Долго пришлось Петру «уламывать» своего «союзника» Августа. Тот не без оснований опасался, что русский царь метит обосноваться в Нарве, где мечтал обрести земли сам Август. Пришлось усыпить его волнения, договориться, что Россия уступит Августу и Ливонию, и Лифляндию, и Эстляндию. Весомым, а быть может, и решающим доводом стала подачка — 100 тысяч рублей в год и 100 тысяч нудов пороху. В подчинение Августу пришлось придать и 20 тысяч пехоты для противостояния шведам…
В Биржи «вдруг» оказались и французы, и послан-цы Пруссии, и поляки. Почуяли легкую добычу от Русских после Нарвы.
Подканцлер Литвы, Щука, сразу позарился на Левобережную Украину с Киевом, но получил отповедь, Француз Иерон начал заигрывать с польскими противниками Августа, надеясь примирить Польшу с шведами, а потом рассчитывая вместе с турками на-править их против России…
Петр узнал о происках французов и не погнушался встретиться с Иероном наедине. Прекрасно зная о вражде Франции и Голландии в Европе, царь намеренно выразил недовольство голландцами:
— Они супротив нас выступили на деле, помогая шведам, а с Францией мы готовы выгодно торговать, ваши купцы желанные гости в Архангельском.
Иерон несколько смутился. В Париже его наставляли не связываться с Россией.
А русский царь, зная о намерениях посланника Людовика XIV, сделал совсем неожиданный ход:
