Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера

И тут сзади его что-то схватило, чья-то лапа зажала ему рот, его прижали к чему-то шершавому, воняющему столетним потом и грязью. Это что-то поволокло его прочь, а в снова завертевшийся от ужаса разум проник прерывистый шепот: «Дьявол… дьявол… д… д… дьявол!»

На третий вечер отшельник произнес первые слова. До тех пор мальчик, спотыкаясь, сопровождал его в бесцельном, по-видимому, путешествии по лесу не столько из понимания, что старик-богатырь спас ему жизнь и, возможно, желал ему добра, а скорее из-за непонимания, куда еще ему податься.

– Им… им… им-м-м! Имя? – спросил старик.

Лицо его, обветренное и покрытое густой бородой, представляло собой скопление глубоких обрывов и тяжких утесов. Улыбка походила скорее на оскал, но через два дня молчаливой совместной жизни мальчик достаточно привык к нему, чтобы не пускаться в бегство от страха.

Он пожал плечами.

Отшельник указал на себя. Губы его шевелились.

– П…П…

– Что? – переспросил мальчик.

Отшельник закатил глаза и снова указал на себя.

– П…П…

Внезапно он замолчал и махнул рукой. Затем наклонился к мальчику и схватил его запястье. Мальчик попытался вырваться, но отшельник просто положил его кулак к себе на грудь.

– Петр! – не очень четко произнес он.

– Петр? Тебя так зовут?

Отшельник кивнул. Мальчик невольно рассмеялся. Этот звук, похоже, показался отшельнику незнакомым; он склонил голову набок и прислушался. Затем снова указал на мальчика.

– Имя?

Мальчик вздохнул и повесил нос. Он ничего не ответил.

На этот раз плечами пожал отшельник. Затем он молча улегся и уже через несколько мгновений захрапел. Мальчик пристально смотрел на темный лес вокруг себя. Если звери и находились где-то поблизости, этот храп наверняка прогонит их прочь. К тому же храп оказывал на него утешительное воздействие, так же, как и затхлый запах отшельника, и его растрепанность – все это напомнило ему об овчарках, которые сбиваются в кучу и согревают друг друга во время ливня. Через некоторое время он подполз к старику и свернулся калачиком рядом с ним.

Воспринимая одновременно жесты, мимику грубо вылепленного лица и запинающуюся речь отшельника и ни на что не отвлекаясь, с ним можно было вести что-то вроде беседы. Не то чтобы старик очень ценил задушевные разговоры. Когда он говорил, говорил только он. У мальчика ушло несколько дней на то, чтобы хотя бы примерно понять, о чем толкует отшельник. Оказалось, что старик рассказывает одну историю.

– Все потому, что мы согрешили, – объяснял Петр. – Давно это было, но прегрешения не проходят без следа. Нужно долго каяться, а если покаяния недостаточно, прегрешение остается в мире и отравляет все.

– Что за отрава?

– То, что происходит вокруг. В городах. В деревнях. Война. То, что погибает так много людей. То, что никто больше не знает, какая вера правильная, и что надежда умирает. Это наше прегрешение. Мы отказались охранять от нее мир. Мы совершали… ужасные поступки!

На душе у мальчика всегда становилось жутко, когда отшельник начинал плакать. Он никогда не видел, чтобы хозяин плакал, и слуги тоже. Плакать – удел женщин и детей. Он начинал чувствовать себя беззащитным, как только старик закрывал лицо лапами и принимался всхлипывать.

История, исторгнутая стариком за несколько тяжелых недель, была следующей.

Когда-то дьявол написал книгу. Грешный монах попросил его о помощи, чтобы выполнить епитимью, и пообещал за это дьяволу свою душу. Книга должна была стать собранием всех знаний, которые монах приобрел в течение жизни, однако дьявол подшутил над ним и заключил в ней собственную мудрость. Это была мудрость без сострадания, ум без любви, знание, служившее не для просвещения, а для приобретения власти. Это было самое сильное орудие дьявола в его плане погубить людей, так как люди всегда жаждали новых знаний, чтобы стать подобными Богу. Если дать глупцу факел, он сожжет дом; если факел дать ученому, он воспламенит весь мир. Никто не понимал это лучше, чем дьявол.

Семь черных монахов охраняли эту книгу. Их всегда должно быть семеро, чтобы круг оставался замкнутым. На протяжении многих веков так и шло. Но однажды в этот круг попал недостойный слабый человек, обладавший лишь верой вместо разума, человек, который не был недоверчив, но любил… человек, не выполнивший свой долг.

– Я… – всхлипнул старый отшельник. – Этим человеком был я.

Петр – брат Петр, на его истощенном теле все еще висели остатки монашеской рясы, – позволил втравить себя в охоту на невинную душу, убивал от имени книги… и книга забрала у него все, что он любил. Прегрешение монаха, некогда попросившего дьявола о помощи, несколько веков спустя запятнало Петра; тогда создатель книги тоже совершил убийство. Петр охранял книгу, и она его коснулась… она его запачкала.

– Она пачкает все, что когда-то было чистым, – прошептал он.

По вине Петра круг был разомкнут. Он убежал. Он позволил ярости книги проникнуть в мир, и вот результат: война, от которой страдает вся империя, когда христиане воюют против христиан. Растянувшийся во времени Армагеддон, долгое, ужасное умирание под аккомпанемент не труб Страшного суда, а барабанного боя марширующих армий и мольбы замученных о пощаде.

– Почему ты не сжег книгу? – спросил мальчик.

– Нельзя бороться против завещания дьявола, – ответил Петр.

Он много раз пытался доказать обратное, пока наконец не смирился.

– Но постоянно убегать тоже нельзя, – заметил мальчик. – Когда-нибудь ты начнешь задыхаться, и тогда тебя поймают. Заходишь в амбар, видишь там мышь и загоняешь ее в угол, но тогда даже она поворачивается к тебе и сражается.

Петр покачал головой.

– Где книга?

Петр снова покачал головой.

Мальчик долго не сводил с него взгляда. Он ощутил, как в нем набирает силу удивительное чувство. Это было сострадание. Это было желание защитить огромного старика. Он, ребенок, хотел защитить старого отшельника, который был крупнее его более чем вдвое? Но разве он не умудрялся всегда охранять овец, по крайней мере, до появления золотых всадников, хотя овец было несколько десятков, а он один?

– Я найду книгу, – услышал он собственный голос. – Найду и уничтожу ее. Тогда тебе больше не придется беспокоиться, батюшка!

– Никто не может уничтожить ее. Вместо этого она потребует принести ей жертву.

– Значит, принесу.

– Она уничтожит тебя.

– С чего ты взял, что жертвой непременно стану я? – спросил мальчик и рассмеялся. – Не беспокойся, батюшка. Просто скажи мне, где книга и как она называется.

Отшельник покачал головой.

– H… н… гн-н-н… н… нам пора спать, – каркнул он и лег на землю у костра.

Этой ночью мальчик тоже плохо спал, но просыпался вовсе не из-за мучивших его кошмаров. Старик стонал и охал во сне. Казалось, он балансировал на грани между сном и явью. Его огромные лапы вздрагивали. Мальчик очень осторожно приблизил губы к уху старика.

– Как называется книга? – прошептал он.

Он кивнул, когда эти слова сорвались с дрожащих губ. Он никогда не забудет их. И если ему доведется стоять перед костром, пламя которого будет пожирать страницы, он скажет: «Вот видишь, батюшка, теперь бояться нечего. Я сжег библию дьявола».

Он заснул, и впервые с момента бегства из крестьянской усадьбы его убаюкало чувство, что жизнь продолжается. И впервые в жизни он заподозрил, что даже существование такого ничтожества, как он, не лишено смысла.

Но через несколько дней его мечты умерли под дубинами солдат.

Он согрешил… о, Господь на небесах, он согрешил. Он думал, что его поступок послужит хорошей цели, но тот в конце концов остался тем, чем являлся: ужасным, отвратительным, совершенно непростительным прегрешением.

Confiteor Deo omnipotenti…

Исповедую Богу всемогущему…

Он напомнил себе о кострах; о криках; о громком стуке в запертую дверь; о мольбе, о пощаде, которая становилась тише и тише, по мере того как произносивший ее отдалялся от него, так как он бежал прочь, так как он предоставил их судьбе: адскому пламени, которого они боялись, которого они хотели избежать любой ценой… адскому пламени, которое сейчас заживо пожирало их.

Но оно того стоило – или нет? Когда они услышали о призыве к новому крестовому походу в Святую землю, который бросили французский король и венецианский дож (кажется, это было только вчера, и к тому же тогда он был юношей, а сейчас – мужчина, проживший половину жизни), они много спорили. Стоит ли вера того, чтобы за нее умереть? Ответ был «Да!», и они выкрикнули его, сверкая глазами и раскрасневшись. Глупцы, какими же глупцами они тогда были, и он тоже, ничем не лучше других. Ничего-то они не знали, совсем ничего!