— Воля государыни! — повторилъ Биронъ. — И рѣшеніе свое вы должны объявить мнѣ сейчасъ же. Итакъ?
Въ отвѣтъ послышалось какъ будто рыданіе.
— Извергъ!.. — пробормотала Юліана и сорвалась съ дивана.
Она схватилась уже за ручку двери, но вдругъ отлетѣла назадъ и заняла свое прежнее мѣсто на диванѣ.
— Что такое? — спросила Лилли.
— Онъ сейчасъ выйдетъ.
Въ самомъ дѣлѣ, дверь съ шумомъ распахнулась, и временщикъ не вышелъ, а выбѣжалъ отъ принцессы. Видъ y него былъ положительно страшный: это былъ бѣшеный звѣрь, но не левъ, гордый царь пустыни, а матерый быкъ, приведенный въ ярость краснымъ платкомъ. Когда онъ пробѣжалъ мимо, Юліана и Лилли возвратились къ принцессѣ.
Анна Леопольдовна лежала распростертой на своей отоманкѣ, уткнувшись лицомъ въ вышитую подушку. Плечи ея нервно вздрагивали.
Юліана первымъ дѣломъ пошла въ сосѣдній покой за валеріановыми каплями: Лилли узнала ихъ тотчасъ по рѣзкому запаху, который распространился по комнатѣ. Когда же капли оказали на плачущую свое успокоительное дѣйствіе, фрейлина не замедлила справиться, что ее такъ разстроило.
— Все кончено… — былъ безнадежный отвѣтъ.
— Т.-е. какъ такъ кончено?
— А такъ, что я выхожу замужъ.
— За принца Антона-Ульриха?
— Ну да… Ахъ ты, Боже мой, Боже мой!
— Но какъ же это, скажите, герцогу удалось все же убѣдить васъ?
— Онъ принесъ мнѣ категорическое повелѣніе тетушки. Доктора даютъ ей вѣдь не болѣе двухъ лѣтъ жизни; такъ она хочетъ, чтобы еще до ея смерти y меня былъ сынъ — будущій императоръ…
— Чтобы такимъ образомъ при ней еще русскій тронъ былъ твердо упроченъ? Желаніе государыни, ваше высочество, вполнѣ понятно, и откладывать дѣло, дѣйствительно, уже не приходится. Но чего я все-таки не понимаю: отчего герцогъ послѣ своей успѣшной миссіи вышелъ отъ васъ такимъ разсерженнымъ?
— Да представь себѣ, Юліана, наглость: "Не хотите вы, — говорить, — принца брауншвейгскаго, такъ возьмите принца курляндскаго". Я сначала даже не поняла.
" — Какого такого? говорю.
" — А старшаго сына моего, Петра.
" — Да ему, говорю, — всего вѣдь пятнадцать лѣтъ!
" — Но онъ уже ротмистръ кирасирскаго полка.
" — Ротмистръ, который потѣшается тѣмъ, что обливаетъ дамамъ платья чернилами, а съ мужчинъ срываетъ парики! Нѣтъ, говорю, если ужъ выбирать изъ двухъ золъ, то лучше взять меньшее: вмѣсто мальчика-ротмистра, взрослаго генерала".
— И увѣнчаннаго уже на войнѣ лаврами, — досказала Юліана: — за свою храбрость принцъ Антонъ-Ульрихъ заслужилъ вѣдь два высшихъ ордена: Александра Невскаго и Андрея Первозваннаго.
— "За свою храбрость"? Такой робкій человѣкъ не можетъ быть храбрымъ. Онъ не похожъ даже на мужчину!
— Да, съ дамами онъ нѣсколько застѣнчивъ, — потому, можетъ быть, что заикается. Но собой онъ очень и очень недуренъ…
— Перестань, пожалуйста, Юліана! Съ чего ты взяла мнѣ его расхваливать?
— Да разъ онъ дѣлается вашимъ супругомъ, такъ надо же вамъ показать его и съ свѣтлыхъ сторонъ.
— То-то, что онъ для меня черезчуръ уже свѣтелъ: совершенный блондинъ, даже рѣсницы бѣлыя!
— Но блондины и раньше были вашею слабостью; вѣдь и нѣкій дрезденскій рыцарь далеко не брюнетъ…
— Ты, Юліана, точно еще насмѣхаешься надо мной.
— Служить вамъ можетъ нѣкоторымъ утѣшеніемъ, что участь вашу раздѣляютъ почти всѣ коронованныя особы; хоть бы вотъ молодая королева прусская, Елисавета-Христина.
— Но y той супругъ — не чета Антону-Ульриху Фридриха II уважаетъ вся Европа.
— Тѣмъ хуже: онъ не выноситъ вида своей супруги, съ которой его насильно повѣнчали, встрѣчается съ нею только въ торжественныхъ случаяхъ, а она, бѣдная, говорить, его все-таки, безумно любить, изнываеть по немъ! Вотъ это, точно, не дай ужъ Богъ. А когда же, скажите ваша свадьба?
— Не знаю и знать не желаю! Вотъ наша доля — доля принцессъ крови… Ахъ, и ты еще здѣсь, Лилли? Благодари Бога, моя милая, что ты не принцесса, что можешь вытти разъ замужъ за человѣка, котораго всѣмъ сердцемъ любишь!
Хотя принцесса Анна Леопольдовна съ принцемъ брауншвейгскимъ (точнѣе говоря, брауншвейгъ-бевернъ-люнебургскимъ) Антономъ-Ульрихомъ оффиціально еще и не обручились, но съ другого же дня ни для кого при Дворѣ не было уже тайной, что негласная помолвка состоялась, и что такимъ образомъ вопросъ объ этомъ бракѣ, много лѣтъ уже назадъ задуманномъ императрицею, рѣшенъ безповоротно. Всѣ интересы придворныхъ вращались теперь около предстоящаго брачнаго торжества и ожидаемыхъ съ нимъ всевозможныхъ празднествъ. На ту же тему бесѣдовали межъ собой и два молодыхъ камеръ-юнкера цесаревны Елисаветы Петровны, братья Шуваловы, сидя y себя дома подъ вечеръ за ломбернымъ столомъ.
Карточная игра, преимущественно азартная — въ банкъ-"фараонъ", въ «бириби», въ «ла-мушъ» и въ «квинтичъ» (отъ французскаго названія "quine") въ ту пору при нашемъ Дворѣ процвѣтала. Какъ только выдавался свободный вечеръ, ломберные столы разставлялись поперемѣнно то въ собственныхъ покояхъ императрицы, то y герцога курляндскаго, то y его добраго пріятеля, второго кабинетъ-министра, графа Остермана. Въ "русскомъ лагерѣ" карты составляли также самое обыденное развлеченіе. Главный столпъ русской партіи, первый кабинетъ-министръ Волынскій, за массою государственныхъ дѣлъ, рѣже другихъ увлекался игрой. Сама же цесаревна играла очень охотно, и ея придворная молодежь питала ту же слабость. Если почему-либо въ елисаветинскомъ дворцѣ не устраивалось игры, то зеленый столъ открывался вѣрно y кого-нибудь изъ ея сторонниковъ.
Въ описываемый вечеръ обычные партнеры Шуваловыхъ еще не прибыли, но, въ ожиданіи ихъ, братья забавлялись игрой вдвоемъ, — пока, впрочемъ, игрой не азартной, а «коммерческой» — въ пикетъ.
— Ты, Петя, нынче что-то очень ужъ разсѣянъ, — говорилъ старшій братъ, Александръ Ивановичъ, записывая свой выигрышъ мѣломъ и тасуя затѣмъ колоду: — разносишь четырнадцать дамъ! Въ головѣ y тебя вѣрно опять пятнадцатая дама?
— Ты думаешь: Юліана Менгденъ? — отозвался Петръ Ивановичъ. — Нѣтъ, если я и пріударяю за нею, то больше для фигуры, чтобы быть всегда au courant на счетъ всего, что творится въ ихъ лагерѣ. Вертится въ головѣ y меня все этотъ марьяжъ принцессы! Какое положеніе займетъ наша цесаревна? Доселѣ ей, родной дочери Великаго Петра, были равные онёры съ принцессой. Отнынѣ же принцесса выдвигается на первый планъ, становится полноправною наслѣдницей престола.
— Буде y нея не родится сынъ, напередъ уже предназначенный быть императоромъ,
— Да не все ли это одно?
— До совершеннолѣтія опекать его будетъ она же, мамаша. Но при ея вяломъ темпераментѣ Биронъ живо приберетъ правленіе къ рукамъ и станетъ полновластнымъ падишахомъ.
— А твой добрый пріятель Липпманъ — его первымъ визиремъ! — съ усмѣшкой досказалъ старшій братъ.
При имени придворнаго банкира Липпмана, бывшаго въ тоже время шпіономъ, наушникомъ и ближайшимъ совѣтчикомъ Бирона, — Петръ Ивановичъ сердито поморщился.
— Не называй мнѣ этого христопродавца! сказалъ онъ. — Деретъ такіе безбожные проценты…
— Охота жъ тебѣ съ нимъ связываться: интригантъ и каналья прекомплектная. Но ты, Петя, смотришь слишкомъ мрачно. Ты забываешь, что y насъ есть Волынскій…
— Да, доколѣ жива государыня, намъ, русскимъ, кое-какъ живется. Книгъ она, кромѣ божественныхъ, правда, не читаетъ, окружила себя бабьемъ да скоморохами; но Артемія Петровича она все же принимаетъ съ докладами. Природнаго здраваго смысла y нея много, да и любитъ она свой народъ. Но разъ ея не станетъ, — прощай матушка Россія! Настанетъ царствіе нѣмецкое. Первымъ падетъ, увидишь, Волынскій; а тамъ и намъ съ тобой придется укладывать сундуки…
— Въ мѣста не столь отдаленныя.
— А можетъ, и въ весьма отдаленныя. Что-то будетъ, братъ, что-то будетъ?!
Со стороны входныхъ дверей донесся сочувственный вздохъ. Оба брата съ недоумѣніемъ оглянулись: въ дверяхъ стоялъ второй ихъ камердинеръ, знакомый уже читателямъ Гриша Самсоновъ.
— Ты чего тутъ уши развѣсилъ? — строго замѣтилъ ему старшій баринъ. — Господскія рѣчи, знаешь вѣдь, не для холопскихъ ушей.
— Не погнѣвитесь, сударь, отозвался Самсоновъ. — Но и y нашего брата, холопа, душа русская и по родинѣ своей тоже скорбитъ.
— А помочь горю все равно тоже не можешь.
— Одинъ-то, знамо, въ полѣ не воинъ; но найдись побольше такихъ, какъ я…
— Что такое?! — еще строже пріосанился Александръ Ивановичъ. — Да ты никакъ бунтовать собираешься?
— Поколѣ здравствуетъ наша благовѣрная государыня Анна Іоанновна, бунтовать никому и на мысль не вспадетъ. Когда же ея въ живыхъ уже не станетъ, да придетъ то царствіе нѣмецкое, такъ какъ же русскимъ людямъ не подняться на нѣмцевъ?
