– Русский?
– Добрые люди, Охима... Не бойсь!
Старик сердито заговорил с ней по-мордовски. Она подошла к Герасиму и приветливо улыбнулась. Черные, как вишни, глаза смотрят дружелюбно; маленький рот слегка усмешливый.
– В Москву? К царю? – живо спросила она, взяв Герасима за руку. Парню стало жарко: эх, какие бывают! Тяжело вздохнул и, смутившись, ответил:
– С челобитием к царю-батюшке.
– Возьмите меня, – оглянувшись на отца, проговорила она по-русски. – Нельзя мне тут... Уходить надо.
Старик опять заговорил с ней на родном языке. Видимо, он ее журил за что-то.
– Иди, молодец, отдохни... – махнул он рукой Герасиму. – После покалякаешь.
Герасим быстро побежал по берегу к своему товарищу. Камни катились по нагорью к воде, несколько раз он цеплялся за коряги и падал, но всего этого теперь он не замечал. Волга притихла. Наступил теплый, синий летний вечер. Солнце опускалось за сосны. «Какая девка! Будь проклят этот наместник!»
Андрея клонило ко сну. Оставшись один, он помолился о благополучном исходе из нижегородских земель. Подстелил под голову зипун и приготовился вздремнуть.
Появился веселый, сияющий Герасим.
– Вот так дочь!.. Мордовка! Вот так чудо! Не могу я тебе и рассказать, какая! Колос наливной, ягода сада райского, не страшна с такой и мука вечная...
– Помолчи... Спать хочу.
– Андрейка! Чурбан! Она тоже в Москву... как и мы, видать, собирается.
Андрейка не отвечал. Он засыпал.
Герасим сел рядом, задумался: брать или не брать мордовку в Москву. Взять? С нею трудно будет скрываться от лихих людей, она свяжет их обоих. Не брать? Огорчишь ее, будет плакать (Герасим вспомнил ее глаза, ресницы, голос). Она может одна уйти, ее могут убить, звери растерзать... Можно ли допустить? Да и скучно будет без нее, двоим-то!
И так и этак у Герасима получалось – надо взять!
По небу широко разметалась звездная россыпь. В лугах, заглушая один другого, стрекотали кузнечики. Герасим осторожно, боясь нарушить сон своего товарища, приподнялся, прислушался. Крадучись, пробрался через кустарник на берег. Где-то поблизости в тихой воде всплеснула крупная рыба. Разбежались круги по стеклянной глади.
Старый мордвин возился на берегу около челна. Увидав Герасима, он поднялся, молча стал следить за ним, а когда тот приблизился к жилищу его дочери, старик сердито окликнул парня по-мордовски:
– Месть тива азгуньдят?[12]
– Ух ты, старина, какой ты сердитый! А где дочь твоя?
– Спит она.
Сверху раздалось:
– Человек, иди!
Строгий, повелительно прозвучавший голос девушки приятно поразил Герасима. Старик замолчал и, как ни в чем не бывало, снова углубился в свою работу. Герасим вскарабкался по берегу к тому месту, где стояла Охима. Она взяла его за руку и отвела в сторону. Сели на большой камень над Волгой.
Теплая летняя ночь, запах скошенных трав. Далеко-далеко на той стороне Волги – тихие мерные удары колокола.
Охима рассказала Герасиму:
– Когда царь Иван с войском шел на Казань, то в Нижегородской земле, на реке Кудьме, была вот такая же ночь, как теперь. Поставили царю в поле шатер. И только обошел он становище, как увидел, что все спят, вернулся к себе в шатер, снял с себя меч, приготовился ко сну. Но когда он молился, услыхал, будто около шатра кто-то ходит. На воле увидел он обласканную луной мордовскую девушку в одной рубахе. Была она подпоясана зеленою веткой. «Что тебе надо близ моего царского шатра? Идем ко мне!» – сказал царь. Он был совсем молодой, и его улыбка была такая, что девушка с радостью вошла к нему в шатер. «Великий государь, – сказала она, – твои ближние люди, – и назвала она их всех по имени, – умыслили тебя извести. Берегись их! Два дня осталось тебе жить, коли ты их не уничтожишь». Молодой царь крепко обнял ее и облобызал. Снял с нее зеленую ветку и опоясал ее дорогим золотым кушаком.
Враги ночью подкрались к шатру, чтобы извести царя, а царева стража, укрытая в шатре, выскочила и всех перехватала.
Мордовка пошла к себе домой, в деревню, но тут братья злодеев увидели в поле эту девушку, догадались, зачем она ходила в царский шатер, и убили ее.
И когда царь узнал про то, горько сожалел о ней и велел похоронить ее по-царски. А на память будущим людям велел насыпать на ее могиле высокую-превысокую гору. И назвали ту гору Девичьей горой, а стоит она, эта гора, недалеко от Арзамаса.
Охима вздохнула.
– Та, бедная, которую убили и пояс у которой золотой унесли, была наша мордовская девушка, а звали ее, как и меня, Охима. И не будете жалеть вы, что пошли к царю с мордовкой... Царь знает мордву. Я правду говорю. Наш народ любит ваш народ. Наша нижегородская мордва царю служит, как и все.
Она замолчала.
Небо потемнело, звезды стали ближе, ярче. Герасим сидел, очарованный Охимой, ее рассказом, летней ночью, вольной волюшкой...
Плечо Охимы прикасалось к его плечу, а кудри его щекотали ее щеки. Она не дичилась. Она рассказала ему то, о чем умолчал ее отец. Старый рыбак слукавил. Он умолчал, что Охима уже была во власти наместника что он силою взял ее себе в наложницы и что она тоже «в бегах». Мордовские всадники похитили ее из кремлевского терема и вернули отцу. Но каждый день она со страхом ждет, что ее снова схватят воеводские холопы и увезут в нижегородский кремль.
– Эге! – вздохнул Герасим. – Вижу я, и впрямь тебе остается бежать с нами. Доколе будем терпеть, доколе будем страдать? А мы с Андрейкой и на войну попросимся. Приезжал в нашу вотчину один дворянин, много про войну говорил... смущал народ.
Охима смелая, она не похожа на прочих женщин, забитых, бессловесных. Прислушиваясь к ее речи, Герасим диву давался, как так могло случиться, чтобы такая смелая баба на Руси отыскалась. В богоявленской вотчине все бабы забитые, безгласные, а эта... Уж не оттого ли, што воеводской наложницей была? Как не пожалеть такую? Вот он, Герасим, ее обнял и поцеловал, и она не противится, притихла, такая теплая, ласковая...
А как она говорит о своих соплеменниках, с каким огнем в глазах осуждает неправду, чинимую мордве холопами наместника.
Герасим думал уже теперь о том, что хорошо бы Андрейке поспать покрепче и подольше. Так приятно беседовать с Охимой наедине. Ее черные очи сверкают ярче звезд... Вот бы сесть с ней вдвоем в челн и поплыть вниз по Волге-реке... Позабыть все на свете!
Ох ты, воля моя, воля, воля дорогая,
Уж ты, воля дорогая, девка молодая...
– Пойдешь? Да? С нами пойдешь, Охимушка? – опьянев от первого же поцелуя, шепотом спросил ее Герасим.
– Зачем спрашиваешь? – прошептала Охима. – Ну что ж! Пойду! Посмотри, какая я! Не хуже вас!
IV
Много рассказов ходило в областях и на окраинах о Москве. Силу ее чувствовали на себе все в государстве.
Андрейка, Герасим и Охима, однако, подходили к Москве без всякого страха, с любопытством.
Дорогою слышали они и о боярине Кучке, что в древности раскинул на берегах Москвы-реки свое усадьбище, и о великом князе Юрии, сыне Владимира Мономаха, основателе Москвы, и о Кремле, построенном в лето тысяча сто пятьдесят шестое. И будто прежде Кремль был маленьким, деревянным и назывался «детинец», а ныне стал большим и каменным.
Пока же в окрестностях Москвы, кроме темного бора, небольших поселков и отдельных домишек, ничего не было видно. Широкая дорога, обросшая ельником и соснами. Деревья высокие, столетние. Мелькают болота, раскиданные в беспорядке избы, копны сена на полянах, коровы, ягнята...
Андрейка удивлялся – чего ради на таком низком, грязном, болотистом месте построили Москву? Сосен да елей, можжевельнику что хочешь и в других местах, и комаров тоже.
Но вот лес кончился, слава Богу! Дорога пошла по открытому месту в гору; на взгорье – ветряная мельница, поодаль – кучка бревенчатых домиков, деревянная остроконечная церковь, начались посады.
– Стойте! – сказал Герасим. – Помолимся и айда на гребень.
Помолились. Осмотрелись кругом – ни души. Осторожно взошли на гребень, внизу – река! Быстрая, неширокая.
– Вот те и на! – вздохнул Герасим. – Где же Москва?
Охима рассердилась:
– Всю дорогу ноете... Эх, и послал же мне шайтан вас!
– Не ты ли сама, язычница, на грех нас навела? Кабы не твои глаза, не пошли бы мы с тобой. Шла бы ты одна, – сказал с досадою Герасим.
Охима посмотрела на него полусердито, полуусмешливо.
Полдень. На реке тихо-тихо. По брюхо в воде бродит теленок, пьет воду, обмахивается хвостом. Андрейка быстро разделся, сбежал вниз и бросился в реку. Герасим помялся-помялся, да и за ним. Охима отошла несколько в сторону, хотя и не было ничего зазорного в том, если бы и она разделась тут же. Купанье повсюду было общее. Охима тоже разделась и стала купаться.
Разбивая руками и ногами воду, она отплыла на середину реки, стала на дно. Сквозь прозрачную воду виднелись многоцветные каменья и ракушки.
Громко и бедово запела Охима по-мордовски:
Если смотреть на меня спереди –
Я как буйный хмель,
Если смотреть сзади –
Я крутая-прекрутая гора,
Место для игры солнца.
Если смотреть с правой стороны –
Я красивая кудрявая береза,
Место для игры белок.
Если смотреть с левой стороны –
Я широкая, ветвистая липа,
Место для посадки пчел.
Оборвав песню, девушка весело рассмеялась тому, что она только одна понимает слова этой песни. Ее окликнули Герасим и Андрейка. Она с сердцем отвернулась. В ее мыслях молодой дородный Алтыш Вешкотин, лихой наездник. Одарили его подарками царские воеводы под Казанью и увели с собой невесть куда! Алтыш дал слово Охиме, Охима ему – любить друг друга вечно. Свадьба расстроилась, увели Алтыша. Вот о чем хотела говорить с царем Охима. Герасим и Андрейка не должны знать этого. Пускай думают, что думают. Она свою тайну ни за что не выдаст.
