— Осторожно, не подходите! Горячка! Болезнь!
Путь расчищался, и можно было двигаться дальше. Но наконец группа посмелее — или сильнее влекомая голодом и жадностью — загородила им путь и не отступила от криков Жанно.
— Ну-ну, топ brave [1], что у нас тут?
Предводитель шагнул вперед и потянул прочь одеяло. Жанно стащил с головы шапчонку и, нервно сминая ее в руках, быстро заговорил:
— Всего лишь два гроба, мсье. Пока что у нас только двое умерли, но вот у бабушки, — он небрежно махнул на Мари-Жанну, — горячка, ее начало трясти, и она сама может оказаться в тележке раньше, чем мы приедем.
Человек шагнул назад, но был по-прежнему в сомнениях. Он показал на Сен-Клеров:
— А это кто такие, жирные и хорошо одетые? Не может быть, чтобы они последние полгода жили в Париже.
Эмиль потрогал пистолет под пальто, готовый стрелять, если этот человек не отступит, но юный Жанно, решительно настроенный сохранить полученные деньги и получить обещанные, знал, что сейчас его счастье нерасторжимо связано с этой благополучной семьей, сдуру вернувшейся в город, и был готов к ответу.
Он тоненько засмеялся:
— Правда, правда, но они тоже умрут, потому что мы все были три дня заперты в кордегардии. И нас выпустили только потому, что ма и па умерли от лихорадки и гвардейцы боялись от нас ее подцепить. Видите, как ребенок бледен?
Жанно скрюченным пальцем ткнул в сторону Луизы. Та снова разразилась слезами и зарылась лицом в материнский плащ. Грабитель слегка сдал назад, а Жанно энергично добавил:
— В гробы заглянуть хотите? Покойники только здорово пахнут, потому что негде нам было их похоронить, когда умерли. Но вы же хотите точно знать.
Он потянулся к одеялу, и наступила секундная пауза. Тут Элен, которую наконец достала непрестанная вонь вокруг, не смогла сдержаться, рыгнула — и ее бурно вытошнило на мостовую.
Этого хватило. Грабители потеряли решимость и тут же исчезли в тени. Жадность уступила место страху подцепить болезнь.
Мари-Жанна стала утешать Элен и вытирать рвоту с ее лица и одежды, но девочка была в ужасе оттого, что не смогла сдержаться и наверняка навлекла на себя гнев отца. Однако папа, как ни странно, совсем не рассердился на нее за такое неподобающее поведение в общественном месте. И более того, когда Элен начисто вытерли лицо, он потрепал ее по щеке — редкая для него демонстрация одобрения — и сказал:
— Умненькая хитрюга. Храбрая девочка.
Озадаченная этой реакцией, но несколько ею успокоенная, Элен взялась за руку Мари-Жанны, и процессия, более никем не задерживаемая, двинулась дальше и вышла наконец на широкие улицы и бульвары в своем районе города.
Розали ахнула в отчаянии, увидев, как непривычно голы улицы. Начисто исчезли окаймлявшие их деревья — на местах, где когда-то лежала благословенная тень, остались только уродливые пни.
— Деревья… — прошептала она. — Что с ними случилось?
Как ни странно, но из всех ужасов последнего часа именно вид этих пней сломал ее железное самообладание и вызвал на глазах слезы.
— Пошли на дрова, — лаконично ответил мальчик.
Он прибавил шагу, поскольку тротуар стал несколько шире, и выкатил наконец тележку на авеню Сент-Анн, где тоже срубили все деревья. Обернувшись к Эмилю, Жанно спросил:
— К какому дому?
Глава вторая
Авеню Сент-Анн была пустынной. Сен-Клеры шли к своему дому, и странным эхом отдавались от стен их шаги и скрип тележки, будто усиленные окружающей тишиной. Никто не говорил ни слова, но все оглядывались, замечая случившиеся перемены. Два дома сгорели, остались лишь обугленные коробки, зияющие неровными дырами, будто гнилыми зубами, а другие стояли слепые, с заставленными окнами и забитыми досками дверьми.
Сен-Клеры дошли до своего дома и обнаружили, что и он закрыт. Они долго смотрели на заколоченные окна и двери, охваченные различными чувствами. Розали испытывала огромное, пусть и преждевременное облегчение: в конце концов, дом все еще стоял, его не разрушили ни прусский обстрел, ни французские войска, и Розали горячо возблагодарила Бога, что им не пришлось, проделав долгий путь, оказаться перед развалинами. Эмиль тоже был рад, что они наконец добрались до дома, ведь он уже серьезно сомневался в мудрости своего решения вернуть семью в Париж. Однако вид покинутого жилища его удивил и рассердил. Отчего заколочены окна и двери? Где Жильбер и Марго? Почему к его возвращению ничего не готово?
Клариса и Луиза, вряд ли вообще заметив, что дверь не распахнута настежь, мечтали скорее согреться и поесть, а Элен не терпелось снять грязную одежду и отмыться от запаха улицы и вкуса собственной рвоты, никак не уходившего с языка.
Мари-Жанна была достаточно взрослой во времена Французской революции и достаточно реалистичной, чтобы понимать: провозглашение Третьей республики в сентябре прошлого года, когда император Наполеон III попал в плен и после этого вернулся в Англию, запустило в Париже необратимые перемены, и ей был очень знаком страх, который возник в душе при виде запертого дома. Она глянула вдоль пустой улицы, где очень мало в каком здании можно было заметить признаки жизни. Пни срубленных деревьев слишком ясно напоминали о совсем недавней и крайней нужде, которую пришлось вытерпеть жителям Парижа, и газовые фонари вдоль мостовой никак не оживляли суровость улицы. Мари-Жанна вздрогнула и поежилась от наползающего холодного ужаса.
— Угу, похоже, ковер перед входом не расстелили, — бесстыдно-жизнерадостно заметил Жанно.
Его резкий голосок прервал невеселые мысли каждого. Эмиль коротко произнес:
— Подождите здесь, пока я открою дверь.
Фасад дома, окруженногр стеной с большими железными воротами с крепким железным брусом поверху, выходил на мощеный двор с каменными вазами — летом для цветов, а с ноября до весны — для кустов, чтобы создавали цвет. Широкий марш невысоких ступенек вел к массивной входной двери. По обе ее стороны имелись окна, сейчас закрытые ставнями, а сверху дверь украшало веерообразное окно для верхнего света, исполненное в виде восходящего солнца.
Все было тихо, спокойно, всюду царил меланхолийный дух запустения и небрежения. Эмиль подошел к дверям и постучал по ним изящным медным молотком, но тут же понял, что молоток совсем не такой изящный, каким был когда-то: и сам молоток, выкованный в виде дракона, и тяжелая дверная медная ручка были, увы, тусклы и бесцветны. Было абсолютно ясно, что их не чистили и не протирали уже очень давно. Ответа на стук не последовало, и Эмиль постучал снова, чувствуя, как легкое беспокойство перерастает в тревогу. Что тут случилось за долгие месяцы осады и отсутствия хозяев? И куда, к черту, девались Жильбер и Марго?
Снова замерли отзвуки молотка-дракона, и по-прежнему никто не реагировал на его призывы.
— Никого нет, — услужливо подсказал Жанно и пригнулся, уходя от отпущенного Пьером подзатыльника.
Розали подошла к мужу.
— У меня сохранились ключи, — сказала она и вытащила из кармана тяжелую связку.
Она была прикреплена цепочкой к поясу, и Розали не сразу нашла нужный ключ. Эмиль нетерпеливо ждал, протянув руку. Наконец Розали подала ему массивный ключ от входной двери, и Эмиль его почти выхватил. Вставил в замочную скважину, повернул и потянул за ручку. Дверь не шевельнулась, и тут до Эмиля дошло: дверь заперта изнутри на мощные ночные засовы. Он обернулся к своим, ожидавшим результата около злополучной тележки.
— Заперто на засов, — сказал он. — Пьер, пройдите через переулок в каретный двор и попробуйте войти в дом через дверь черного хода.
Пьер исчез за углом, но быстро вернулся.
— В каретный двор невозможно войти, мсье, — сообщил он. — Арка на замке, а калитка в сад заперта, как обычно. Насколько я смог рассмотреть поверх стены, с той стороны дома ставни тоже закрыты. Наглухо.
Какое-то время все стояли в растерянности, а тем временем сверху стали медленно падать снежные хлопья. Хрупкая иллюзия весны, возникшая было с утра, исчезла. Небо снова стало свинцовым, и вернулась суровая реальность зимы. Элен поежилась. Она сердито глянула на запертую дверь, и тут у нее вдруг возникла идея. Собравшись с духом, потому что редко когда осмеливалась обратиться к отцу, не будучи спрошенной, она подобралась к нему ближе и робко произнесла:
