грязные лица, извратникам Бельскому и Шерефединову, анафему и клятву отлучения от церкви! Аминь!
— Слава Гермогену! — прокричали церковные клирики от подножия Лобного места.
А Гермоген шагнул к Богдану и дьяку Андрею и гневно повелел:
— Изыдьте с глаз, ночные тати!
Геласий вырвал топор из рук Бельского и стал теснить его с помоста. И Сильвестр достал из-под кафтана сулебу, надвинулся на дьяка Шерефединова. И согнали защитники Иова недругов в толпу. Да и она их встретила неласково. Гермоген передал Иова Геласию. Патриарх и его поблагодарил:
— Спасибо, сын мой, что отвёл вражью руку!
В сей миг Гермоген вновь заговорил с народом:
— Слушайте, дети мои! Наш патриарх, наш ревностный хранитель веры, заботливый отец об устройстве церковной иерархии и благолепии богослужения, достоин сыновней любви и заботы. Согреем старость его радостью бытия, дети мои! А сей час подвигнитесь, и мы уйдём на покой.
Гермоген повёл Иова с Лобного места в карету. Геласий, Сильвестр и Катерина спустились следом. Вскоре же карета медленно двинулась к воротам Кремля. Народ уступал ей дорогу, и многие осеняли себя крестным знамением. Люди были молчаливы, смотрели в землю, стыдясь поднять виноватые глаза, да кляли в душе сатану и Бельского, которые толкнули их на богомерзкое дело.
Иов попросил Гермогена отвезти его в свои палаты.
— И ты, мой любезный спаситель, отряхнёшь дорожную пыль и отдохнёшь, я посмотрю на тебя, расскажу о наших печалях, — тихо говорил патриарх, всё ещё не придя в себя от нервного потрясения.
Тройка проехала Соборную площадь и остановилась у патриаршего двора. Он был забит толпою горожан и пройти к палатам было невозможно. Однако скорые на дело Геласий и Сильвестр стали пробираться сквозь толпу к палатам, вошли в них и увидели полное разорение и опустошение!
— Эко же, мамай побывал! — возмутился Геласий.
В палатах ещё бродили горожане, собирали, что не успела унести толпа. Геласий на них крикнул:
— Во тьме без Бога бредёте, разбойники! Чей дом порушили?!
Все, кто ещё оставался в палатах, стали торопливо покидать их, бросая прихваченное добро. Геласий и Сильвестр нашли в дальних покоях спрятавшуюся домоправительницу Серафиму, и все трое покинули палаты. Подойдя к карете, Геласий сказал:
— Отче святейший, прими со смирением беду! Твоё гнездо разорили отступники от веры Христовой.
— Боже милостивый! Гордые восстали на меня, и скопище мятежников ищет души моей, но Ты, Господи Боже щедрый, даруй крепость Твою рабу Твоему и спаси сына расы Твоей, — прошептал Иов молитву и добавил, обращаясь к Геласию: — Брат мой, найди мне приют в Донской обители.
— Отче святейший, мы, кто рядом с тобой, разделим судьбу твою. Едем ко мне, отче. Мой дом — твой дом.
И снова карета пробивалась через толпу, теперь на Крутицкое подворье, которое разбой обошёл.
И никто из архиереев в сей час не знал, что Лжедмитрий, ухватившись за державную власть, после того как сдалось ему государево войско, решал их судьбу в мятежной Туле.
* * *
Тула оказалась на пути движения Лжедмитрия с войском к Москве. Там, в палатах воеводы, самозванец, уже считающий себя царём, ждал московских послов. Но не дождался, потому как терпения не хватило. Зато пожаловал к его трону не менее важный посол от русской православной церкви архиепископ Рязанский Игнатий-грек. Он привёл с собой епископов, архимандритов со всей епархии, явился к Лжедмитрию в пышном окружении.
Священнослужитель Игнатий-грек был по своему характеру искателем приключений. Ещё молод — только перевалило за сорок. На Руси он появился в 1595 году. Ему пришлось бежать от преследования турецких пашей с родного острова Кипра, где занимал архиепископскую кафедру. Скрылся на корабле, который шёл в Рим.
В Риме он поселился, принял там католичество. Жил скудно и уныло. А прослышав от паломников о благочестии русского царя Фёдора Иоанновича, о его щедрости к паломникам, покинул неласковый Рим и отправился в далёкую, неведомую и суровую Московию.
Было страшно. Но в этой стране, как узнал Игнатий, проявляли особую милость к греческим иерархам. И он рискнул появиться на Руси, но снова принял веру греческого закона.
Он добирался до Москвы полгода, и с каждым днём надежда обрести земной рай в России крепла. Игнатий не ошибался. Лично для него Россия оказалась именно такой, о какой он был наслышан. Москва 1595 года была благостной и гостеприимной. Жизнь торжествовала в ней добром и щедростью. Торжища ломились от дешёвых даров природы и крестьянского труда.
Игнатия принял патриарх Иов. Он ещё помнил дни пребывания в Москве патриарха Антиохийского Иоакима и патриарха Вселенской церкви Иеремии из Царьграда. И потому был добр и внимателен к Игнатию. Он позаботился о нём и дал место в Москве.
— Служи во благо русской православной церкви, а мы за тебя помолимся, — давал напутствие Игнатию патриарх.
И без малого шесть лет Игнатий-грек прожил в Москве, держа лучшие приходы то в Белом городе — церковь Иоанна Предтечи у Никитских ворот, то в Китай-городе — церковь Николы большого Креста.
Но честолюбивому иноземцу захотелось сильной власти. Долго сомневался Иов: дать или не дать ему архиерейскую власть. Решил-таки. Ещё голод трёхлетний на Руси не миновал, ещё мор косил людей повсеместно, да от мора или глада умер архиерей Рязанский. И призвал тогда к себе протопопа Игнатия Иов и сказал:
— Русская православная церковь даёт тебе место в Рязани и управление Рязанской епархией.
Чёрные глаза Игнатия сверкнули радостью.
— Благодарю, святейший владыко, за доброту и мудрость. Да пошлёт тебе Бог долгие лета.
— Служи верой и правдой Российской державе, не сойди с пути истинного, а мы за тебя помолимся.
Весной 1603 года, лишь только сошло половодье и подсохли дороги, Игнатий-грек укатил в Рязань.
И прошло почти три года боголепной жизни Игнатия в Рязани и его власти над православными большой Рязанской епархии. Да теперь и этого величия ему оказалось мало. И едва появился на небосводе Лжедмитрий, Игнатий стал тайно молиться этому «богу». Движение Лжедмитрия породило в чужестранце новые мрои. В мареве пожаров над Северской землёй он увидел не только страдания от междоусобной брани, но и путь к верховной власти над русским православием. Игнатий-грек поверил в счастливую звезду Лжедмитрия и первым из архиереев русской церкви угодил самозванцу тем, что открыто провозгласил его с амвонов рязанских церквей и соборов истинным царевичем Дмитрием. Этим он снискал уважение именитого рязанского боярина Прокопия Ляпунова и его четырёх братьев — все влиятельные служилые люди рязанщины, подвижные,
