– Даже мой бы вскипел от такого. Уж он-то этого медвежатника Сома не переносит, – многозначительно добавил Идарий.
«Выдержка сохраняет жизнь, но долгое терпение губит сильный характер», – про себя повторил Амвросий любимые слова Валента. Мальчику стало страшно. Захотелось выбежать, объяснить, что и как случилось тогда у яблони. Делать этого было нельзя. Какое значение могли иметь слова ребенка?
– Ты сказал, что пришел говорить мирно?
– Это было так, – двусмысленно ответил охотник.
– Мне не известно, что и как делают дети. Я не одобряю их, если они пускают в ход обидные прозвища или кулаки. В мире хватает иных дел, чтобы применить силу с честью, – продолжал римлянин с расстановкой. Ему требовалось время, чтобы верно подбирать слова в чужом языке. – Но я точно знаю: если они сейчас не являются друзьями, то ни что не мешает им стать ими.
Лицо собеседника осталось каменным. Глаза были напряженными докрасна. Но, несмотря на острые признаки дикого зверя, Валент уловил перемену.
– Ты рассудителен, римлянин… – Сом почесал волосатую шею. Ясный взор Валента встретился с напряженным взглядом склавина. – Задирают ведь не только Невзора. Римлян не любят еще больше. Об этом я не подумал. Достойных среди вас мало.
«Как он может так говорить!» – метнулось в голове Амвросия. Ему вновь захотелось крикнуть, прервать этот оскорбительный поток. Но Валент оставался спокоен. Это неописуемое спокойствие передавалось всем вокруг. Оно заражало, погружая в безмятежность, заставляя шевелить даже неповоротливыми мозгами.
– Я буду рад, если Амвросий научится у тебя хватке и смелому духу. Друзьями мальчиков сделает время. Положись на него.
«Вот еще! С косым дружить – последнее дело», – безмолвно возмутился Амвросий. Он и подумать не мог о таком!
– Ладно, – продолжал Сом ленивым тоном. – Скажу Невзору, пусть не смеет жаловаться. В этом чести нет! Но ты запрети своему волчонку швыряться отравленными словами. Договорились, Сварог тебя разорви? Понял ты меня!?
Валент вежливо улыбнулся, не дав дрогнуть ни единому мускулу.
– Хватит подслушивать чужой разговор, – сказала Ирина. Она незаметно вернулась, убедившись, что все идет хорошо. – Садитесь лучше есть. Слышите, ротозеи?
– От пищи больше пользы, чем от пустой болтовни, – прокряхтел Деян. Подергал затекшими плечами.
– Ничего ты не понимаешь! – воскликнул Идарий.
Хозяева не успели покинуть роскошной виллы. Среди просторного дворика стоял десяток упряжек нагруженных имуществом: одеждами, посудой, мебелью, предметами искусства. Склавины пришли слишком быстро, слишком внезапно.
– Пощади нас, господин! Пощади! – с колен молили члены сенаторской фамилии. – Мудрый, могучий владыка! Иисус поможет тебе, только сохрани нам жизни! Возьми все! Только пощади! Мы не сделали тебе ничего!
Даврит грозно восседал на стуле с высокой спинкой. Вокруг стояли приближенные, воины и друзья. Спешивались и подходили дружинники. Толпа воинов и примкнувших к варварам римских бедняков окружала знатного сановника, его рыдающих жену и детей. Смотрели недобро.
– Князь они не успели ускользнуть, – шепнул Даврите белоусый воин, чтимый за храбрость. – Чего их жалеть. Он хотел лишить нас добычи, старый боров.
– Убей их князь или отдай нам! – кричали колоны. Размахивали серпами, топорами и вилами. – Этих тварей надо перебить! Мы забросаем их камнями, как бешеных собак! Смерть им! Во имя Христа! Смерть сенатским выродкам!
Даврит молчал. Слушал голоса. Руки князя склавин скрестились на груди. Пристально смотрели слегка раскосые глаза.
– Что прикажешь, князь? – спросил брат Даврита Ждан, подергивая русый ус.
– Пусть римляне скажут мне, как и за что я должен наказать их господ! Слышите? Я жду.
Толпа загудела. Затопталась. От нее отделился молодой загорелый парень. Подойдя к князю, поклонился низко.
– Владыка, – обратился он. – Здесь нет старшего сына нашего господина. Но я скажу и за него. Он забавлялся с моей сестрой, а когда она тайком пыталась бежать, убил ее. Мы не рабы, благородный Даврит, но с нами обращаются хуже. Мой отец трижды был бит палками, только за неурожаи винограда. Разве так поступают христиане!? Прокопий, наш сосед, когда его хлестали плетью, умер. Сенатор, вот он, боров, тогда смеялся, говоря: у дураков легкая душа. Потом за недоплату велел пороть всех должников, а самых бедных две недели держали в яме на воде. Мы нищие по их вине, паршивые собаки. Все их племя, жадное и злое!
Молодой человек в ярости стал запинаться. Его подбадривали голоса селян. Даврит потянул воздух гордым носом.
– Он для забавы издевался! Что без него творили, тоже говори! Про управляющего! Скажи про Фому! Пусть всех накажут!
– Нас постоянно били, оскорбляли. Скольких сгноили в своей тюрьме!? Все забирали, что только нам земля давала. Тех, кто бежал, солдаты возвращали. Казнили многих. С оружием с нас выбивали все налоги. Без хлеба, на одной траве держали зиму, как баранов. Фому забили палками до смерти. Мешок зерна, одолженный весной, по осени мы возвращали десятью.
– Все с нас сосали, кровопийцы! За каждую скотины мы платили. Вон разжирели как, собаки! Убить их мало! – звучно поддержали парня женские голоса.
Протолкнувшись вперед, худенькая женщина грозно произнесла:
– Не жалей их, владыка! Именем господа, люди просят – не жалей.
– Смерть воровскому роду! Смерть! – закричали взрослые крестьяне, побаивавшиеся говорить всю правду в глаза низвергнутому хозяину.
Еще вчера он грозно повелевал. Ослушаться его было нельзя. Сегодня гордый землевладелец простерся на земле, прося пощады. Молодежь верила, что варвары явились навсегда. Старики осторожничали, сомневались, даже в гневе действовали только сообща, как бы слагая этим вину с каждого отдельно.
– Достаточно! – приказал князь. – Землю разделите. Коней с сенаторской конюшни и половину всей живности я забираю. Поборы отменяю. В общину принимайте всех. Рабов освобождаю. Колонов больше нет. Константинополь здесь не властен. Чиновников и воинов врага немедленно захватывать и доставлять ко мне или казнить, решением общины.
– Что делать с этими? Бей их! Убивай!
– Князь, выслушай меня! – завопил сенатор, растирая слезы мягкими кулаками.
Даврит поморщился. Болела старая рана в ноге. Он получил ее много лет назад, сражаясь вместе с аварами против византийцев. Это было под стенами Сирмия. Стрела тогда впилась ему в бедро. Нога зажила, лишь иногда доставляя неудобство.
«Перун, зачем я согласился разбирать этот спор? Пусть бы Боз всех изрубил, как он того хотел. Скорый суд – самый мудрый суд на войне», – подумал князь. Но сказанного он не мог отменить.
– Прояви милость, владыка!
– Выслушай, великий государь! – заплетаясь, проревела жена сенатора. Подняла заплаканные глаза под чернеными дугами бровей.
– Пусть, что ли скажут? – предложил брат князя.
– Чего их слушать! – возразил Боз. Тряхнул белокурой головой.
– Говорите! – приказал Даврит, подняв сильную руку.
Ноющая боль в ноге отступила. Князь с удовольствием подумал о захваченных богатствах: дорогой утвари, больших стадах, превосходных лошадях и пленниках. Даже каган не брал на войне столько ценностей. Боги улыбались Даврите, Перун защищал его: ни одной царапины не получил князь за минувшие месяцы. Силы его росли, пополняясь отрядами колонов и рабов. Князь не ставил их высоко, но это была нужная помощь.
– Солон, мудрый афинянин, учил: нельзя судить, не выслушав обоих.[104] Обе стороны, достойны слова, в чем бы их не обвиняли, – дрожащим голосом начал речь сенатор. Окружавшие его родственники закивали головами. – Иначе можно наказать безвинно, а это самый страшный грех. Весь мир построен на законе, традициях, обычаях народов. Они различны, но всегда идут от бога. Я не наказывал безвинно, а строгостью своей обязан нравам и установленным порядкам. Законы императора едины, как для раба, колона или гражданина. Без этого погибнет государство.
– Мой муж безвинен! Он только соблюдал порядки, – всхлипнула сенаторша.
«Красиво говорит, словно венок плетет», – мелькнуло в голове Даврита. Князь понимал не все. Язык римлян казался ему лишь отчасти знакомой рекой. Иной раз приходилось угадывать слова. Но точная красота речи сенатора не могла от него ускользнуть. Он знал: византийская знать с детства обучалась красноречию. Слушая прежде императорских посланцев, князь поражался их умению складывать слова, придавая сказанному нужный смысл и дух.
– Сегодня люди злятся, завтра – любят. Настрой меняется, законы сами никогда. Ты можешь изменить, владыка, я только подчиняюсь. Меня не любят, вижу, что не любят. Но разве есть моя вина, что установленный порядок строго соблюдался? Всегда и неотступно. Бог свидетель.
– Увертливые воры! Наглые собаки! – свирепела толпа. – Вырвать языки! Кишки им все наружу!
