- Не подходи, убью! У меня в руках нож! - крикнула девушка.
"Байбоча" не мог видеть в темноте ее лица, не мог он увидеть и того, что никакого ножа в руках его жертвы не было. Но голос девушки был полон отваги и решительности, а ничтожества вроде этого председательского сынка боятся смелого отпора. Он остановился и вытащив из кармана пачку банкнот, протянул их девушке и почти жалобно заговорил:
- Вот деньги, возьми! Не бойся меня, я тебя люблю...
В темноте Айше слышала шелест бумажек и видела медленно приближающегося человека. Левая ее рука все время крепко держала, не выпуская, тряпичную сумку с тяжелым пакетом соли. Она перехватила тяжелую сумку в правую руку и с размаху ударила ею по приближающемуся парню. Удар пришелся по руке, деньги выпали, "байбоча" вскрикнул и, кажется, забыв обо всем, бросился шарить по траве, пытаясь собрать разлетевшиеся банкноты. Айше побежала, но теперь уже никто ее не преследовал.
Она вошла во двор вся дрожа. Исмат-джан отвязывал от жердей, лесенкой поднимающихся до крыши, виноградную лозу, чтобы перед наступлением холодов забросать ее землей - так принято в Узбекистане укрывать виноградники от морозов. Айше поздоровавшись, быстро забежала к себе и бросилась ничком на лежанку в рыданиях, которые не могла удержать. Сафие в страхе обнимала ее и все повторяла:
- Что случилось? Что случилось?
На плач девушки пришла Холида-хан, Исмат стоял у дверей снаружи. Айше, наконец, перестала плакать. Вытерев слезы, она сказала:
- На меня кто-то напал на тропе у хауза.
- Вой, худаи! Боже мой! - воскликнула Холида-хан. - Что это такое твориться! Никогда у нас такого не было! Кто напал, зачем? Доченька, кто напал?
Айше уже почти полностью овладела собой. Она встала, молча умылась и достав из ниши в стене металлическую кружку наполнила ее солью и протянула хозяйке.
- Спасибо вам, дорогая Холида-хан. Я сегодня соль получила.
- Доченька, так кто тебя обидел? - допытывалась пожилая женщина. - Нет, это, наверное, кто-то не из нашего кишлака. У нас такого никогда не бывало.
Исмат неподвижно стоял у дверей.
- Председательский сын набросился на меня, - жестко произнесла Айше, ссыпая оставшуюся соль из пакета в стеклянную банку.
- Вой, худаи! - так и села Холида-хон. А Исмат громко произнес:
- Я так и думал. Ну, собачий сын, погоди!
- Вай, какой позор, какой позор! - запричитала тетушка Холида. - Сын такого почтенного человека, и надо же такому случиться! Исмат-джан, утром пойди вместе с Айше к раису, расскажи ему о поступке его сына.
- Я сам с этим сынком поговорю, обойдемся без почтенного папаши, - сурово произнес Исмат.
- Ой, Исмат-джан, не трогай ты этого бездельника! Расскажи все его отцу, не надо самому ничего предпринимать.
- Я трогать его не буду, я с ним только поговорю, - ответил молодой мужчина. - Не бойся, Айше, больше тебя никто здесь не обидит.
Председатель был в этом кишлаке пришлым человеком, Исмат же был сыном коренного и уважаемого человека, который присоединился в двадцатых годах к отряду Исламкула и то ли погиб в боях, то ли вынужден был остаться где-то в Афганистане. Исмата здесь никто не преследовал как "сына басмача", потому что старшее поколение мужчин половины семейств кишлака в свое время ушли в "басмачи". Нынешний председатель колхоза сам был когда-то в отряде, сражавшемся с буденовскими конниками в далеком отсюда Джизаке, но он во время осознал, что не получающие помощи от свободных стран отряды сопротивления не имеют шансов на победу. Он сменил имя, и здесь, в далекой от Бухары Ферганской долине, вступил в отряд молодежной милиции, сказавшись сыном батрака. Потом хитрый и беспринципный Ахмад вступил в комсомол, работал в продразверстке, отнимая последний куль с зерном у бедных дехкан. Уже тогда НКВД раскопало прошлое доблестного "солдата коммунистической партии", о чем ему намекнули, чтобы знал, что находится на крючке, и не проявлял неповиновения. В свое время Ахмада послали председательствовать колхозом в этот кишлак, сместив честного человека, которого избрали сами жители села, когда их заставили отдать свои земли, свой скот и другое имущество в "коллективное хозяйство". Конечно же, это "коллективное хозяйство" не было ни коллективным, ибо все решал по указке сверху сам председатель, ни хозяйством, если под этим подразумевать разумно организованное пользование землей и живностью. Колхозы были более или менее доходными плантациями хлопка, картофеля или табака, где трудились почти рабы, ибо крестьянин теперь не мог покинуть, если бы вдруг захотел, родного села. Дехкане скудно кормились с маленького клочка земли у своего жилища, были как никогда прежде бесправны перед местными и высшими властями.
Так вот, Исмат, родившийся и выросший в этом кишлаке, обладал здесь не бросающейся в глаза властью коренного жителя. В каждом доме были свои, все понимающие с полуслова люди, одинаково не любящие нынешнего председателя и его приближенных. Председатель и все группировавшиеся вокруг него знали об этом, поэтому старались не вступать в открытую конфронтацию с дехканами. И если Исмат просто сказал бы сынку, чтобы тот не смел приближаться к Айше, то этого было бы достаточно.
На следующее утро Исмат провожал Айше в контору. И вдруг на тропинке, где накануне байбоча набросился на девушку, они увидели его. Он ползал по пожухлой высокой траве и собирал денежки, которые выпали вечером из его рук... Остановившись над не успевшим подняться с колен парнем, Айше стала весело смеяться. Тот вскочил на ноги и хотел, было, скрыться, но Исмат крепко схватил его за плечо.
- Айше, ты иди, иди, - ласково обратился Исмат к девушке, которая продолжая смеяться быстрым шагом пошла прочь.
Бойбоча стоял весь бледный, ожидая побоев.
- Слушай, ты, сучий сын, - сквозь зубы произнес Исмат. - Ты свои поганые делишки в нашем кишлаке не пытайся проводить. Если еще раз подойдешь к Айше - шею сломаю. Запомни.
Исмат сильно дал коленом под зад парню, от чего тот, охнув, кубарем полетел в бурьян. Хотелось избить подонка, но Исмат сдержал себя и, не двигаясь с места, смотрел, как байбоча поднялся, не произнеся ни слова выскочил на тропу и поспешил убраться.
Придя к полудню в центральное отделение совхоза, Февзи направился прямо в контору, к человеку, который однажды проявил участие в его судьбе. Парторг сидел в той же комнате и, не узнав мальчишку, удивленно обернулся на вошедшего без приглашения гостя.
- Все умерли, - без предисловий произнес Февзи.
После этой, не вполне понятой присутствующими короткой фразы, неожиданный пришелец замолчал и пристально смотрел на парторга. Тот растерянно переспросил:
- Что? Кто умер?
- Все в четвертом отделении умерли. А я, вот, пришел.
Тут парторг вспомнил мальчишку, который приходил осенью вместе со стариком. Немного помедлив, он произнес.
- Ну, рассказывай.
- Все умерли, а я, вот, пришел. Никого кроме меня не осталось. Все умерли, и я их похоронил.
Взгляды всех троих находящихся в комнате мужчин были направлены на мальчишку. В их довольно веселую беседу вдруг вошел этот странно одетый ребенок с сообщением, что все умерли, и что он их всех похоронил.
- Садись, - придвинул парторг табуретку к мальчику. Тот опустил на пол свою котомку и, размотав обмотанный вокруг ушей платок, сел на табуретку, аккуратно сложив платок на коленях. Наступившее молчание опять прервал гость.
- Три дня назад умер Мурат-эмдже. Я прочел над ним молитву и похоронил его. А когда умирали старушки, то молитву читал сам Мурат-эмдже. А могилы выкопал я. И я похоронил дедушку с молитвой, как он меня научил.
- Это хорошо, что с молитвой, - вымолвил, наконец, парторг. - Значит, все умерли? Ну-ка! - он поднял соединенные мизинцами ладони перед собой и произнес короткую молитву. Все присутствующие, и Февзи в том числе, повторили за ним эти действия и по окончании молитвы провели ладонями по лицу. В Узбекистане мало какой идиот демонстрировал свой атеизм, даже руководящие партийные работники весьма высокого ранга не стеснялись участвовать в различных религиозных обрядах. Бывали случаи доносов, что, мол, такой-то, будучи членом коммунистической партии присутствует на дженаза (похоронах), на молитве в праздник Рамазан, или, скажем, вставая из-за стола после приятия пищи с благодарением проводит ладонями по лицу. Такие сигналы могли поступить почти на каждого члена партии и ход им давали только в том случае, если надо было человека снять с должности или просто прижать немного.
В комнате жарко горела кирпичная печь, сложенная каким-то русским умельцем. В узбекских домах печей не бывает, и не оттого, что зимы здесь нехолодные, нет. Морозы в Средней Азии часто достигают двадцати и более градусов по Цельсию. Только обычно число морозных дней здесь не велико, зима относительно короткая. От холодов здесь спасаются под сандалом - это большие ватные одеяла, накинутые на специальные невысокие столики, под которыми в углублении помещают горячие уголья. Одетые в ватные халаты женщины, дети и мужчины накрывают нижнюю часть тела одеялами и так сидят, беседуя или дремля. Спят тоже здесь, но уже сняв халаты и понадежней спрятавшись под одеялом. Нередко случается, что одеяло начинает тлеть, но запах горелой ваты обязательно кого-нибудь разбудит, и огонь тотчас же гасят заранее припасенной в большом сосуде водой. Оно, казалось бы, просто, - тепло и уютно, но эта система служит питомником для известных насекомых. И если вы не пренебрегли приглашением и погрелись в сандале, то за короткое время на вас перебежит не одна пара вшей, избавиться от которых в этих непривычных зимних условиях будет большой проблемой.
