– Письмо Горькому, как видите, – сказал Красин.
– Меня заинтересовала бумага. Плотная такая, – пробормотал гость. – Английская?
– Да, верже… Люблю хорошую бумагу. Хотите прочесть письмо? У меня есть черновик.
– Помилуйте…
– С Горьким я познакомился у покойного Саввы Тимофеевича, впрочем, вы, конечно, знаете, что я работал прежде у Морозова, а до этого в Баку, а еще прежде обучался в Харьковском технологическом институте, куда поступил после отбытия срока наказания…
– Помилуйте, Леонид Борисович! – горестно взметнул руки гость.
– Вам безусловно известно, уважаемый, что я родился в 1870 году, что рост у меня средний и особых примет не имею… – не унимался Красин.
– Клянусь вам, клянусь, вы меня не за того принимаете! – взмолился гость.
Красин показал ему на дверь.
– Не откажите в любезности передать мой привет и восхищение вашему рекомендателю. На сей раз этот выдающийся человек повернулся ко мне совсем новыми гранями.
Гость выкатился. Красин сел к столу и обхватил голову руками. «Как понять этот визит? Почему полковник явился собственной персоной? Он неплохо играл свою роль, и, если бы не след от монокля в глазнице, я никогда бы не вспомнил, что видел его в Баку… Впрочем, я тоже неплохо разыграл опьяненного своей смелостью, слежкой за своей персоной либерального кадета. Кажется, это тип, с которым нужно вести тонкую игру».
Вновь телефон. Кандид:
– Он вышел. Идет к Исаакиевской.
– Вы знаете его имя? – спросил Красин.
– Нет, но за ним идут Саша и Люба.
– Узнайте все, что возможно.
– Леонид Борисович, Струна снова просится в дело…
– У нее есть дело в типографии.
– Она хочет отправиться на юг.
– Ни в коем случае, Алексей Михайлович. Передайте это как приказ.
– Отлично, – голос Кириллова звучал весело.
Белые ночи действуют на Кандида благотворно; он словно помолодел. Ну и хорошо, пусть… Белые ночи, повсюду бренчание над водами… от миазмов Обводного до Дворцового моста… Балалайки, гитары, беккеровские рояли, струны роялей… Она мелькнула тогда на собрании комитета, почему-то очки стала носить… Впрочем, это понятно… Коля рассказывал, как она громила на сходке в Тарховке меньшевиков… Черти, они тормозят все дело… Что же, вся идея с «Зарой» обречена на провал? Нужно вызвать сюда Камо. В «Зару» и так уже вколочено немало средств… Этот полковник… явился сам, подумать только! Старался понравиться, явно старался понравиться и очень тонко играл. Неужели нащупали?.. Неужели в один прекрасный момент вся моя прекрасная изнурительная жизнь может быть загнана в каменный мешок, четыре шага по диагонали, взад-вперед, взад-вперед… Если они схватят не Красина, а Никитича, это верная казнь. Казнь – точнейшее короткое слово, казнь…
Красин подошел к окну, и тут, как нарочно, в доме напротив кто-то мощно, бравурно заиграл его любимое – «Кампанеллу», призывая к жизни, любви, борьбе, и он изо всех сил сжал кулаки – еще посмотрим!
– Спорим, выбью петрушку?
Поплевав на руки, он взял кувалду, размахнулся и трахнул по железной плите. Розовый тряпичный петрушка с зеленым носом, отчаянно пискнув, взлетел вверх по доске, оторвался от нее и по крутой траектории нырнул в кусты.
– Батюшки! – ахнули в толпе.
– Дурак большой, силомер сломал! – набросился хозяин.
– Видала? – спросил он.
– Случайно! – засмеялась она.
Он схватил ее за руку и ринулся вперед.
– Видишь, надувают в зад африканского гиппо? Спорим, что с одного разу лопнет?
– Спорим!
Щеки его надулись, как футбол, гиппо, увеличившись до невероятных размеров, действительно, лопнул и превратился в кучу резиновых тряпок.
– Видала?
– Ну, видала!
– Экое хулиганство, право! Что за молодежь!
– Какое же хулиганство? Сила есть сила! Не оскудела еще Русь-матушка!
Вновь схватив маленькую ручку, он помчался по аллее. Она уже задыхалась от смеха и от усталости, когда он застыл перед афишей цирка шапито.
«Чемпион Европы по гирям; силач-феномен Цымбал-Бакст, проездом на юг России…»
– Спорим, все его железки одной левой?
– Ну хватит тебе, хватит, уймись уж, Витя!
Таня приподнялась на цыпочки и провела ладошкой по его лбу. Он вдруг подхватил ее на руки, сиганул через подстриженный куст и пошел с милой своей ношей по траве под горячими соснами к сверкающей на солнце реке. Сердечко этого любимого до перерыва дыхания небольшого тела стукалось прямо в крупное его сердце бойца, титана. Да что же это такое? Да как же это все получилось? Ведь раньше и внимания не обращал…
– А спорим, пронырну всю реку под водой?
– Люблю тебя так, что уши сейчас оторву, – прошептала, смеясь и плача, Таня. У него подкосились ноги.
Ночью они гонялись за лунным зайцем. Он был медлителен и толст, но неуловим. Величественно, словно лебедь, плыл он по стене, и если бы они не знали, что это заяц, то как раз за лебедя его бы и приняли.
Вдруг Витю словно током подбросило.
– Танюшка!
Он растормошил Таню, и она проснулась наконец, положила голову на его медную грудь.
– Танюшка, я сейчас вспомнил, что в Америке, то ли в штате Айдахо, то ли в Неваде разрешается вступать в брак с шестнадцати лет, – он сел на кровати и уставился в окно, куда теперь, сохраняя полное достоинство, подгребая задними лапами, удалялся лунный заяц. – Понимаешь? Поедем в Америку, поженимся и вернемся. Сможешь тогда рожать детей сколько угодно.
– Да ты с ума сошел!
– А что ты думаешь? Вполне возможно, тебе придется рожать… Такие случаи бывают… – забормотал он.
– Слушай, Витя, а если мы поженимся, мы сможем получить мою часть наследства? – вдруг спросила она.
– Эге! – он хлопнул себя по лбу. – А ведь верно! Мы получим наследство и…
– И выполним волю Павла, – тихо сказала Таня.
– У вас износились туфли. Смотрите, как презрительно сморщила носик эта барышня, взглянув на ваши туфли!
– Мне совершенно безразлично, а туфли еще протянут.
– Должно быть, я имею право купить вам новые туфли.
– Почему же?
– Если уж не как муж, то… для маскировки. Вы должны выглядеть прилично…
Струна и Кандид сидели на гранитной скамейке возле самой воды. Наверху, по всей стрелке Васильевского острова токовали гардемарины и юнкера. Белая ночь, легкие перышки в небе, близость моря и поднятые мосты…
– Вам не нравится мой вид, Алексей Михайлович? – спросила Надя, искоса глядя на Кириллова, с тревогой думая о том, что белая ночь и легкие перышки в небе, и близость моря, и поднятые мосты… что человек этот безукоризненный, безукоризненный человек, ведущий человеческую жизнь и все делающий по-человечески, что человек этот…
– Решительно не нравится, – сказал Кириллов. – Эти очки в железной оправе и стоптанные туфли, шляпка времен очаковских и покоренья Крыма… Нет, Надя, серьезно, зачем вам рядиться в «синий чулок»?
«У него даже голос дрожит от огорчения», – подумала Надя, сорвала с головы ужасающую свою шляпенцию и бросила в воду. Туда же полетели и очки. От резких этих движений выпали какие-то там шпильки, и тяжелые волосы упали на лицо.
Кириллов вдруг схватил ее за руку. Она не двинулась, и он устыдился своего порыва, отстранился, и тогда она повернулась к нему и заговорила спокойным, чуть-чуть только срывающимся голосом:
– Ну что же, пойдемте, Алексей Михайлович… Хватит уж вам мучиться… Идемте к вам… Вы, может быть, лучший человек из тех, кого я знаю, а со мной церемониться нечего… – На лице ее после этих слов осталась кривая улыбка, а глаза остекленели.
– Не нужно обижать меня, Надя, – тихо проговорил Кириллов. – Ведь вы же знаете, что я за вас жизнь отдам без минуты раздумья.
Он еле договорил: нежность сдавила ему горло, и он был удивлен, потому что всегда считал нежность чувством тихим и мирным, для камелька, для тепла… Он мало еще знал любовь, хотя и подходил к четвертому десятку.
– Вы знаете… – забормотал он. – Вы всегда чисты… всегда… И ничего к вам никогда не пристанет… – Сказав это, он отвернулся, полез неловко в карман за портсигаром, и вдруг рука ее легла на его шею, и щека приблизилась, и огромный глаз, и волосы, и он услышал, как издалека, может быть из-за петропавловского шпиля, тихо сказали:
– Ну, поцелуй меня тогда…
ГАЗЕТЫ, АГЕНТСТВА, ХРОНИКА
12.VII.06 убит в Севастополе главный адмирал Черноморского флота Чухнин.
В связи с подготовкой к роспуску Гос. Думы правительство приостановило с.-д. и народнические газеты: «Эхо», «Обрыв», «Мысль», «Голос труда» и «Крестьянский депутат». Типографии, выпускающие эти газеты, запечатаны.
…Кажется, напрасно забили тревогу. Ни для кого не тайна, что носилась мысль о роспуске Гос. Думы и о возникновении по этому поводу волнений. Слава богу, правительство знает, что без народных волнений Думу распустить нельзя…
«Биржевые ведомости».
Божьей Милостью Мы, Николай Вторый, император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский и пр., и пр., и пр.
