Он ожидал, что она скажет «семнадцать».
— Черт возьми! В таком возрасте ты заслуживала комфортабельную постель.
— Да нет, дело было вовсе не в этом.
Она снова расслабилась, понял Пол.
— Так что же было не так? — спросил он, желая, чтобы она рассказала ему побольше.
— Возможно, я на самом деле этого не хотела. Меня уговорили.
— А ты разве его не любила?
— Любила. Но я была не готова.
— Как его звали?
— Я не хочу тебе говорить.
Пол догадался, что это был ее муж, Мишель, и решил больше не спрашивать.
— Можно потрогать твои груди? — поцеловав ее, спросил он.
— Трогай все, что хочешь.
Ни одна женщина еще ему этого не говорила. Он находил ее открытость поразительной и возбуждающей. Он начал исследовать ее тело. По своему опыту он знал, что на этой стадии женщины, как правило, закрывают глаза, но Флик их не закрывала, вглядываясь в его лицо с желанием и любопытством, что его еще больше воспламеняло. Казалось, что так она его изучает. Его руки коснулись ее свежих грудей, а пальцы принялись ощупывать робкие соски, пытаясь понять, что им нужно. Он стянул с нее трусы. Там вились волосы цвета меда, много волос, а под ними, с левой стороны, виднелось родимое пятно, похожее на пятно от пролитого чая. Наклонив голову, он поцеловал ее там. Его губы ощущали жесткую щетку ее волос, язык пробовал ее влажную плоть.
Он уже чувствовал ее податливость. Ее нервозность куда-то исчезла. Ее руки и ноги раскинулись в разные стороны, вялые, неподвижные, однако бедра нетерпеливо рвались к нему навстречу. Не торопясь, он с наслаждением обследовал все складки ее женского органа. Ее движения стали более порывистыми.
Она оттолкнула его голову, лицо ее покраснело, дыхание участилось. Дотянувшись до тумбочки, она открыла его бумажник и нашла презервативы — три штуки в небольшом бумажном пакетике. Трясущимися пальцами разорвав пакет, она достала одну штуку и надела ее на Пола. После этого она оседлала его, лежавшего на спине, склонилась, чтобы его поцеловать, и прошептала на ухо:
— Ну что, парень, надеюсь, во мне ты хорошо себя чувствуешь. — Затем она выпрямилась и начала двигаться.
— Сними сорочку, — сказал он.
Она стянула ее через голову.
Он смотрел на нее снизу вверх, ее милое лицо было чрезвычайно сосредоточено, прекрасные груди восхитительно двигались. Он чувствовал себя счастливейшим мужчиной на свете. Ему хотелось, чтобы так продолжалось вечно, чтобы не наступал рассвет, не наступало завтра, чтобы не было ни самолета, ни парашюта, ни войны.
В жизни нет ничего лучше любви, думал он.
Когда все закончилось, первое, о чем подумала Флик, было «Что я скажу Мишелю?».
Тем не менее она не чувствовала себя несчастной. Она все еще была полна любви и желания к Полу. За короткое время он стал ей ближе, чем когда-либо был Мишель. Ей хотелось всю оставшуюся жизнь каждый день заниматься с ним любовью. Но это влекло за собой проблему. Ее семейная жизнь закончилась, и она должна была сообщить об этом Мишелю, как только его увидит. Она даже на несколько минут не станет притворяться, что относится к нему так, как раньше.
Мишель был единственным мужчиной, с кем она была близка до Пола. Она должна была сказать об этом Полу, но ей казалось нелояльным говорить с ним о Мишеле — как будто это было большим предательством, чем просто измена. Однажды она скажет Полу, что он всего лишь второй ее любовник, возможно, скажет, что он лучший, но никогда не расскажет ему о том, каким был секс с Мишелем.
Тем не менее с Полом не только секс был другим, другой стала она сама. В отличие от Пола она никогда не спрашивала Мишеля о его раннем сексуальном опыте. Она никогда не говорила ему «Трогай все, что хочешь». Она никогда не надевала на него презерватив, не садилась на него, чтобы заняться любовью, и не спрашивала, хорошо ли он себя в ней чувствует.
Когда она улеглась рядом с ним на кровати, в ней как будто проявилась другая личность, как это было с Марком, когда он вошел в клуб «Крест-накрест». Она вдруг почувствовала, что может все, что ей понравится, может сделать все, что ей заблагорассудится, может быть сама собой, не беспокоясь о том, что о ней подумают.
С Мишелем никогда такого не было. С самого начала, когда она была его студенткой, она хотела произвести на него впечатление и никогда, в сущности, не была с ним наравне. Она по-прежнему ждала его одобрения, чего он никогда не делал. В постели она стремилась удовлетворить его, а не себя.
— О чем ты думаешь? — через некоторое время спросил Пол.
— О своем замужестве, — ответила она.
— И что ты о нем думаешь?
Она задумалась о том, насколько можно открыться. Вечером он говорил, что хочет на ней жениться, но это было до того, как она пришла к нему в спальню. В соответствии с женским фольклором мужчины никогда не женятся на тех девушках, которые до этого с ними переспали. По своему собственному опыту с Мишелем Флик знала, что это не всегда так. Тем не менее она решила открыть Полу не всю правду.
— Что с ним покончено.
— Радикальное решение.
Приподнявшись на локте, она окинула его взглядом.
— Это тебя беспокоит?
— Напротив. Надеюсь, это означает, что мы можем снова увидеться.
— Ты говоришь серьезно?
Он обхватил ее руками.
— Мне страшно тебе сказать, насколько я серьезен.
— Страшно?
— Страшно тебя отпугнуть. Я сказал тебе одну глупость.
— Насчет того, чтобы жениться и завести детей?
— Я говорил серьезно, но слишком заносчиво.
— Это ничего, — сказала она. — Когда люди идеально вежливы, обычно это означает, что на самом деле им все равно. Некоторая неловкость означает большую честность.
— Пожалуй, ты права. Я никогда об этом не задумывался.
Она погладила его по лицу. Щетину на подбородке можно было различить, и Флик поняла, что рассвет уже забрезжил. Она заставила себя не смотреть на часы — она не хотела знать, сколько времени им осталось.
Она еще раз провела по его лицу, ощупывая его топографию — кустистые брови, глубокие глазницы, большой нос, покалеченное ухо, чувственные губы, сильный подбородок.
— У тебя есть горячая вода? — вдруг спросила она.
— Да, это номер люкс. В углу есть раковина.
Она встала.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Оставайся здесь. — Она прошлепала босыми ногами в угол, чувствуя его взгляд на своем обнаженном теле и сожалея о своих слишком широких бедрах. На полке над раковиной стояла кружка с зубной пастой и деревянной зубной щеткой, насколько она могла понять, французского производства. Рядом со стаканом лежали безопасная бритва, помазок и стояла чаша с кремом для бритья. Открыв кран горячей воды, она подставила под него кисточку и взбила пену в чаше.
— Так что? — сказал он. — Что там такое?
— Я собираюсь тебя побрить.
— Зачем?
— Увидишь.
Покрыв его лицо пеной, она достала бритву и наполнила горячей водой стаканчик для чистки зубов. Оседлав его точно так же, как это было, когда они занимались любовью, она стала брить его осторожными, деликатными движениями.
— Где ты этому научилась? — спросил он.
— Не надо разговаривать, — сказала она. — Я много раз видела, как моя мать брила отца. Папа был пьяницей и к концу жизни не мог твердо держать бритву, так что маме приходилось ежедневно его брить. Подними подбородок.
Он покорно подчинился, и она выбрила чувствительный участок на самом горле. Закончив, она смочила фланель в горячей воде и протерла его лицо, после чего, похлопывая, осушила его чистым полотенцем.
— Нужно было бы нанести тебе на лицо крем, но я готова спорить, что для этого ты чересчур мужественен.
— Мне это никогда не приходило в голову.
— Ничего страшного.
— Что дальше?
— Помнишь, что ты делал со мной перед тем, как я потянулась к твоему бумажнику?
— Да.
— Ты не догадался, почему я не дала тебе это продолжить?
— Я решил, что ты спешишь… к соитию.
— Нет, просто твоя щетина царапала мои бедра в самом нежном месте.
— О, прости!
— Ну, ты можешь загладить свою вину.
Он нахмурился.
— Как?
Она притворно застонала от отчаяния.
— Ну же, Эйнштейн! Теперь, когда твоей щетины больше нет…
— А… теперь я понял! Значит, ты для этого меня побрила? Ну да, конечно. Ты хочешь, чтобы я…
Улыбаясь, она легла на спину и раздвинула ноги.
— Такого намека тебе достаточно?
Он засмеялся.
— Кажется, да, — сказал он и нагнулся над ней.
Она закрыла глаза.
Старый бальный зал находился в разбомбленном западном крыле шато Сан-Сесиля. Помещение было повреждено лишь частично — с одной стороны громоздилась гора мусора, квадратных камней, резных фронтонов и кусков расписанной стены, но другая сторона оставалась нетронутой. Эффект получился довольно живописный, подумал Дитер, глядя, как лучи утреннего солнца сквозь огромную дыру в потолке освещают ряд полуразрушенных колонн, словно на викторианской картине, изображающей древние руины.
