Боевая сотня Тедженца ехала впереди, рядом со свитой Худояр-бия. Сердар полагался на туркмен более чем на кого-либо: они были храбры и исполнительны. К тому же тедженцы восседали на красавцах-скакунах ахалтекинской породы. В быстроте им уступали приземистые кайсакские лошадёнки. Сердар гордился текинской сотней и, конечно, рассчитывал, как только покажутся впереди русские казаки, послать её в бой.
Продвигаясь на север, войско незаметно поднималось всё выше и выше. С плоских высот Чинка уже хорошо проглядывались неохватные просторы кайсакских степей. Чуть приметно в синем небе вился дымок оставшегося позади селения и, словно осколки разбитого зеркальца, сверкали на солнце небольшие степные озёра. Там, внизу, было ещё тепло, а здесь бил в лицо холодный ветер с каменной крошкой. Здесь впервые Тедженец забеспокоился, что наступает зима и каждый новый день будет всё холоднее и холоднее. Ночью остановились в небольшой разрушенной крепости. Жилые постройки из камня давно были брошены людьми. На стенах сохранились лишь следы дыма. Видимо, здесь нередко останавливались купеческие караваны по пути в Хорезм и обратно: люди разжигали костры прямо в заброшенных комнатах. Посреди крепостного двора виднелся колодец. В нём хивинцы нашли хорошую, малосолёную воду и принялись наполнять баклажки и поить из кожаных вёдер лошадей. Стены крепости к тому же защищали от холодного северного ветра — это немного радовало воинов. Радость, однако, была преждевременной. Чем глубже люди погружались в ночь, тем холоднее становились крепостные камни, тем холоднее становился весь Чинк — один огромный камень на макушке планеты. Собранный сушняк в крепости и вокруг неё сгорел в кострах задолго до рассвета. Вторая половина ночи показалась для Тедженца сущим адом. Сколько ни кутался в тёплую хивинскую шубу, к телу пробирался холод. И вообще за свою жизнь Тедженец никогда не видел таких холодных ночей. А ведь пока что не было снега. Что же будет дальше?! Как урусы живут в такой холодной стране? Они живут севернее, у них ещё холоднее.
Тревога лишала сна, а бесконечные ворчания джигитов, которые жаловались на собачий холод, раздражали Тедженца.
— Эй вы, ишачье отродье! — вскричал он. — Вы мёрзнете, как мыши, при первом дыхании чужого ветра. Что с вами будет, когда урусы пошлют на вас буран?!
Воины на некоторое время умолкли. Но едва юзбаши стал засыпать, опять послышались проклятия урусам и их холоду.
— Ишачье отродье, а ну встать! — вскочив, закричал Тедженец. — Давай — за хворостом, разжигайте костры, если вас не греет собственная кровь!
Воины, кутаясь в чекмени (хивинскую шубу имел не каждый), отправились за стены крепости. Спустя час вновь загорелись костры, и люди, пододвинувшись к огню, уснули, уткнувшись в колени или свернувшись калачиком.
Тедженец наконец-то тоже уснул. Но сон его был недолгим. Он проснулся от беспокойного ржания лошадей и подумал, что тихонько подкрались и напали урусы. Он уже хотел поднять тревогу, и лишь выдержка остановила его от глупой выходки. Ещё раз прислушавшись к беспокойному ржанию коней, он догадался — скакуны тоже мёрзнут и хотят согреться. Он выбрался наружу и подошёл к своему Мелекушу. Скакуна била дрожь. Увидев хозяина, конь коротко заржал и забил копытом о камень. Тедженец похлопал его по крупу, прижался к шее, отвязал и повёл в помещение, к костру. Прежде чем ввести скакуна, он вновь поднял на ноги джигитов и велел спасать своих лошадей от холода. Ругательства и ржание коней смешалось, и всё это стало похожим на панику. На другом конца двора выскочили из келий слуги самого кушбеги, кто-то выстрелил, и открылась такая стрельба, словно в крепость ворвались русские и началась война. Прежде чем разобрались — что могло быть причиной паники, прошло немало времени. А тут рассвело, взошло тёплое солнце, и Атамурад-кушбеги дал команду — в седло.
И в этот день ехали по возвышенности, переваливая через бугры и съезжая в каменистые лощины со следами весенних потоков. Наверное, по весне здесь— раздолье: журчат ручьи и пьют сточную пролившуюся с небес воду джейраны. Но сейчас по косогорам не шумела вода, не было ни зверей, ни птиц. Над Чинком клочьями летели серые тучи, и ветер ударял в лицо, обмораживая нос и щёки. Уже подъезжали к Чагану, когда пошёл снег. Сухой и колючий, он подхватывался ветром и носился по плоскогорью, словно белый шайтан. Съехав на песчаную равнину, всадники пришпорили коней и спустя час остановились в Чагане. Здесь узнали, что урусы заняли крепость Таш-Кала в урочище Ак-Булак возле кабаньего озера.
Тедженец на этот раз ночевал в кайсакской юрте. До полуночи в ней горел очаг и было тепло. Вместе с ним было ещё несколько юзбаши. А простые джигиты — кто где. Некоторые нарезали камыша и поставили шалаши. Спрятались в них от снега. Другие облюбовали стога сена. Лошадей загнали в агилы и укрыли кошмами, раздобытыми у чаганцев. Впервые Атамурад-кушбеги выставил вокруг селения посты, ибо русские были совсем близко.
Утром кушбеги, осведомлённый подробностями о продвижении оренбургских казаков, принял решение. Сам он с половиной войска двинется на запад, к морю, поскольку оттуда грозит опасность не менее, чем с Эмбы, а Худояр-бий останется с тремя тысячами конников здесь. Худояр тотчас собрал своих юзбаши в белой юрте здешнего бая. Шлёпнув несколько раз лисьим треухом о сапог, чтобы стрясти налипший снег, он довольно засмеялся:
— Зима для всех холодна. Вот Кочкар-бай говорит, что и русским приходится туго. В Таш-Кала добрался только небольшой отряд, а другие урусы, с пушками, застряли на Эмбе. Половина верблюдов у них подохла!
— Аллах всемилостив, — послышалось несколько голосов.
— Сердар, — спросил Тедженец, — а сколько урусов в крепости?
— Мало, юзбаши. Полтораста линейных солдат и семьдесят казаков. У них сорок повозок. Но крепость хорошо укреплена, надо напасть внезапно. Ты возьмёшь свою и ещё две сотни и нападёшь перед рассветом.
— Ваша воля, сердар, — удовлетворённо отозвался Тедженец.
Вечером три конные сотни выступили из Чага-на и подались на север, к кабаньему озеру. Кони шли тяжело, проваливались по самую грудь в снег. Пустили вперёд верблюдов, целое стадо — их прихватили попутно. Они шествовали, приминая снег, после них лошади шли спокойно и норовисто. К тому же верблюды, шествуя впереди, как бы прятали за собой всадников. В полночь подошли почти к самой крепости, но русские даже не выказали никакой тревоги. Тедженец остановил отряд возле кабаньего озера и приказал воинам не отпускать верблюдов — пригодятся. Тут же отправил он на разведку трёх всадников. К рассвету они вернулись и доложили: крепость обнесена не очень высоким дувалом, казарма охраняется часовыми, а лошади на заднем дворе — к ним подойти легко.
— Это хорошо, — потёр ладони Тедженец. — С соизволения всевышнего, мы возьмём у них лошадей. Без лошадей они далеко не уйдут.
На рассвете, когда единственный русский пёс, который беспрестанно тявкал на косорогую луну, уснул, хивинцы почти бесшумно подъехали с тыла, сняли часового и ворвались в конюшню. Русские солдаты ещё и не успели понять, что происходит, а их лошади все до одной были угнаны в степь. Началась беспорядочная стрельба и угрожающие крики, но это только развеселило Тедженца.
— Зачем они кричат, эти свинопасы? — сказал он возмущённо. — Мы взяли только их лошадей, но раз они угрожают, то мы заберём и их самих!
Зная, что теперь у русских нет ни одной лошади, хивинцы повели себя нагло. Они всем отрядом, гоня впереди себя верблюдов, подъехали почти вплотную к стенам Таш-Калы, и один горластый онбаши прокричал:
— Эй вы, дети свиней! Всё равно вам теперь не выбраться отсюда. Сдавайтесь на милость льва гор и пустынь, отца победителей, побеждённых и тех, которые будут побеждены!
Никто не отозвался, лишь прогремел одиночный выстрел и пропела шмелём пуля. Затем пригрозили по-киргизски:
— Убирайтесь прочь, нечестивцы! Русский царь— милосерден, но коли прогневите его, оставит вас корчиться в снежном поле. Лучше сдавайтесь — нас в тысячу раз больше!
Хивинцы с удивлением выслушали ответ и подивились: почему за русского царя сражаются мусульмане? Тедженец вспомнил о письме иомудов и подумал: «Оказывается, много мусульман перешло к русским. Оказывается, есть что-то сильнее веры!» Он велел прокричать киргизам, чтобы уходили от урусов — и аллах простит им содеянные грехи, но оттуда, из крепости, понеслись грубые матерные слова.
— Вперёд! — воскликнул озлобленно юзбаши. — Мы заставим их плакать у нас в ногах! Вперёд, вперёд, у-рр!
Напирая на верблюдов и размахивая саблями, хивинцы приблизились к стене и воротам, и тут случилось неожиданное. Ворота распахнулись, и со двора с винтовками наперевес и с криками «ура» выскочили русские солдаты. Ловко лавируя между верблюдами, они бросились на всадников Хивы в штыковую атаку и не только отогнали хивинцев, но и поснимали с лошадей не менее пятидесяти человек. Отряд Хивы отступил, а русские, не теряя времени, загнали «осиротевших» верблюдов к себе во двор. Отъехав на версту, Тедженец, ругаясь, слез с коня, снял с себя шубу, халат, рубаху и позвал лекаря. На плече Тедженца алела кровью рана. Русский солдат штыком едва не ткнул ему в сердце — еле успел увернуться.
