Бурная радость родилась в груди Шестака и, почти не таясь, выглянула из его маленьких, припухших глаз.
«Стало быть, испугался хана и обмяк наш умник,– подумал он.– Великое княжение добром отдает Титу, а сам небось выезжает на удел!»
Боярин был настолько уверен в правильности своей догадки, что вмиг приосанился, и лицо его снова приняло обычное, важно-самодовольное выражение.
– Вот так-то оно лучше, Василей Павтелеич,– наставительным тоном сказал он. – Хвалю за то, что признал ты старшинство князя Тита Мстиславича и добром уступил ему набольший стол. Уж он княжить сумеет по старине и бояр своих сажать в подвал не станет! Одначе, ежели все обошлось миром и по-хорошему,– об этом тоже поминать больше не будем!
– Ну, спасибо на добром слове, боярин! А я, признаться, дюже твоего гнева страшился. Только уж ты меня до конца уважь, поведай, не видал ли еще каких-либо вещих снов дружок твой, Андрей Мстиславич?
– А о том ты лучше у него самого спроси.
– Да вот, жаль но догадался этого прежде сделать, о теперь уже поздно: намедни ссек я ему в Козельске голову.
– Господа побойся, княже! Нешто таким шутят? – побледнев и начиная дрожать, пробормотал Шестак, сообразивший наконец, что дело прошло вовсе не так гладко, как ему представилось.
– Мне шутить недосуг, боярин: как видишь, тороплюсь в дальний путь. Тебя же, поелику ты столь много для этого потрудился, оставляю здесь встречать нового князя. Заодно передашь ему самолично ханский ярлык, который мы, по случайности, завезли из Козельска. А чтобы ты Тита Мстиславича,– как по заслугам твоим подобает,– первым увидел, мы тебя пристроим повыше… Повесить его на воротах,– громко сказал он, обращаясь к окружающим,– да не снимать до прибытия князя Тита!
Несколько дюжих дружинников разом подхватили отчаянно кричавшего и вырывавшегося Шестака и поволокли его к воротам. Не прошло и пяти минут, как тело его, подтянутое под самую стреху проездной башни, судорожно подернувшись, повисло над въездом в карачевский кремль.
Василий, уже выехавший на ворот, придержал коня и оглянулся на покачивающийся в воздухе труп боярина, и груди которого был приколот развернутый пергамент с алою тамгой великого хана Узбека.
– Ну, вот, Тит Мстиславич,– промолвил он,– для твоего иудина княжения вывеску я оставляю самую подходящую… А грядущее известно одному Господу.
С этими словами он повернул коня и, став в голове своего небольшого отряда, не оборачиваясь больше, начал спускаться с кремлевского холма.
***
В прохладной и пахнущей сухими травами келье Покровского монастыря, вздыхая и скорбя о безвременной гибели боголюбивого князя Андрея Мстиславича, – еще недавно отписавшего монастырю пятьсот четей пахоты,– монах-летописец в эти дни записал:
«В лето 6847 убьен бысть князь Звенигородский Андреи Мъстиславич, от своего братанича, от Пантелеева сына, от окааннаго Василиа, месяца июля в 23, на память святого мученика Трофима». (Текст Троицкой летописи)
Перечитав написанное и подумав немного, монах тщательно выскоблил слово «Звенигородский» и вписал вместо него «Козельский».
Так хотел Господь,– подумал инок, присыпав написанное сухим песком и свертывая рукопись.– Не довелось благодетелю нашему в Козельске покняжить, однако царевой волей был он уже козельским князем.
Тяжко было на душе у Василия. Так тяжко, что не радовали его ни погожий день, ни яркое солнце, живительным теплом своим наводнившее зеленые просторы Карачевской земли. Земли, которая еще считала его, Василия, им хозяином и государем, верила в его правду и ждала него справедливого и мудрого устроения. А он проезжает по ней, быть может, в последний раз, отправляясь в далекое изгнание…
Мысли эти так мучили Василия, что он, не глядя по сторонам и не замечая прелестей окружающей природы, то дело понукал своего жеребца, и к полудню, покрыв уже более сорока верст, отряд его выехал на пологий берег речки Злыни, которая пересекала дорогу на половине пути от Карачева до рубежей соседнего, Новосильского княжества, принадлежавшего потомкам князя Симеона Михайловича, старшего брата Мстислава Карачевского. Здесь надо было сделать привал, чтобы дать отдых притомившимся лошадям.
Поблизости находилось большое село Злынь, в котором все думали остановиться, но Василий неожиданно этому воспротивился. Всего неделю тому назад он приезжал сюда как князь и властодержец, выспросив о нуждах крестьян, обещал им широкую помощь,– предстать теперь перед ними бесправным и бессильным изгоем было выше его сил. Проехав еще несколько верст по берегу реки, отряд остановился в зеленой низине, у подножья одного из четырех могильных курганов, насыпанных здесь неизвестно каким и когда исчезнувшим народом.
Выслав дозорцев в сторону ближайшего леса и поставив наблюдателя на верши кургана, воевода Алтухов позволил дружинникам расседлать копей и отдыхать. Пока кашевары разводили костры и в нескольких железных котлах варили пшенную кашу с салом, остальные воины, сбросив с себя оружие а доспехи, с наслаждением растянулись на прохладной траве, а некоторые побежали к речке, чтобы напиться и освежить головы студеной водой.
Вскоре из-под крутого глинистого берега послышалась возбужденные голоса, н оттуда появилось несколько дружинников, с трудом тащивших наверх сильно загнутый костяной бивень, аршина в четыре длиной.
– Гляди, ребята, чего мы под кручей нашли!– крикнул один из них.– Там берег, видать, обвалился, и эдакая прорва костей и наружу выперла! Вот то, братцы мои, кости так кости! Одна башка, почитай, с целую корову будет!
Человек двадцать поднялись с места и отправились к реке, взглянуть на интересную находку. Действительно, благодаря береговому оползню здесь обнаружился почти целый скелет огромного, никому не ведомого животного.
– Экое чудище,– промолвил Лаврушка, находившийся в числе любопытных. – И где же это такие водятся?
– Нигде они не водятся и николи их на свете не было,– поучительно сказал пожилой дружинник, стоявший рядом.– Таких костяков, да и иных, еще пострашнее, в этом месте находят немало. А понаделал их дьявол. Оп, нечистый дух, как сведал о том, что Господь Бог сотворил на земле всякую живность, давай и себе то же пробовать, в преисподней. И, знамо дело, норовил, чтобы его скоты покрупней да пострашнее Божьих-то тварей вышли. Вот в разных местах земли искал он подходящую глину и лепил невесть каких зверей и скотов, только никубла у него не получилось! Самую-то тварь задуманную он хотя и производил, а вот жизни ей дать никак но мог. Так и пооставались под землей все его изделия, коими в гордыне своей тщился он затмить Господнюю славу.
– Вот страсти были бы, ежели удалось бы нечистому расплодить по земле таких тварей,– сказал Лаврушка, опасливо притрагиваясь носком сапога к огромному желто-коричневому ребру.– Какого же это скота он здесь мастерил?
– По всему видать, что хотел он сделать огромадную корову, только роги ей зачем-то не на голову, а в рот воткнул. В этих краях еще иную чертовщину находят, тоже стать этой, но роги у ее прямо на носу посажены, один позади другого.
– Экая диковина! – изумился кто-то из молодых воев, – До какого только озорства не додумается нечистая сила!
– На озорство да на затеи дьявол горазд, а истинного уменья нет: не его твари, а Господин заселили землю.
– А я, братцы, иное слыхал,– вмешался в разговор третий дружинник. – Баил у нас на деревне один бывалый старик, что перед потопом велел Господь Ною выстроить ковчег в триста локтей и собрать туды со всей земли по семи пар чистых да по паре нечистых скотов. Вот и почал рой с сыновьями ловить всякую живность, и такие ему диковинные твари в чужих землях стали попадаться, коих он николи и во сне не видывал! Поди угадай,– чистая она али нечистая? А у Ноя делов невпроворот, и надобно с ними поспешать, чтобы самому не утопнуть. Вот он и рассудил: всех неведомых ему зверей брать, па такой случай, по семи пар. Эдак, думает, я не промахнусь: коли та животина окажется чистая, вот и ладно, а коли нечистая,– шесть лишних пар утопить недолго.
Так, значит, и сделал. Вот отплыли. Только вскорости видит Ной – на ковчеге столько всякого зверья понапхато, что людям хоть в воду сигай! Возроптал тут Ной на Бога: пошто ты, Господи, не велел мне ковчег попросторнее выстроить? И вот через это теперь всем нам крышка, и людям, и тварям! А Господь ему в ответ: «А ты зачем,– говорит,– старый гриб, меня не послухал и всякой нечисти по семи пар нахватал? Зараз вали всех лишних в воду!» Взялись тут Ной и сыны его за рогатины и давай спихивать долой самую крупную животину. А та не дается, жить-то ведь всем хочется! Такое поднялось, не приведи Господи! Где уж тут разбираться что к чему да отсчитывать по шести пар? Самых огромных и самых охальных скотов поперли с ковчега, да и дело с концом! Пошли они прямо на дно, затянуло их илом, вот теперь, значит, их костяки кoe-где и попадаются. А на земле ныне таких тварей нету, ибо Ной вгорячах всех их перетопил.
