– Не примчался, а приплелся, – уточнил преторианец. – А письмо при нем было, адресованное лично мне в руки. Только разбойнички по дороге обобрали Марка и размазали половину воска.
И Кука протянул фрументарию таблички, всем своим видом показывая, что не намерен таиться.
– Нелепое какое письмо… – Афраний пытался разобрать то, что осталось. – Пишет про опасность… Верно, в бреду сочинял.
– Хочешь сказать, напившись?
– Нет, именно в бреду. Или ты не знаешь?
– О чем?
– Выходит, не знаешь. Какие-то темные люди захватили военного трибуна в Антиохии чуть ли не средь бела дня, пытали огнем и едва не убили.
Кука едва не закричал: это Адриан пытал нашего друга! Но Тиресий вовремя пихнул его в бок, и преторианец прикусил язык.
– Что ж это такое… Так он жив? – опомнившись, воскликнул Кука и вздохнул с облегчением.
– Адриан пишет, что жив, и личный лекарь наместника Гермоген ухаживает за нашим товарищем день и ночь. – Слово «нашим» Афраний подчеркнул особо.
– Дело серьезное… – решил Тиресий, – раз понадобился постоянный присмотр медика.
– Нет, нет, нет, – замотал головой Кука. – Старина Гай не может умереть… Как же мы без него?! – Он, кажется, позабыл, что полчаса назад в мыслях уже похоронил Гая. Но второй раз признать друга мертвым было для него выше сил.
– Он выкарабкается, уверяю… Никто лучше Гермогена не знает толк в ожогах, – заверил Афраний.
– И как это случилось? – спросил Тиресий.
– Неведомо. Сказано тебе: какие-то темные люди…
– Или сам Адриан, – набравшись храбрости, заявил Тиресий.
– Это невозможно.
– Возможно или нет – решай сам. Только учти, если ошибешься, твой сын тоже умрет. – Тиресий произнес это равнодушно-чужим голосом, каким всегда оглашал свои предсказания.
Афраний прищурился. Кажется, угроза его задела, хотя он не подал и виду.
– Я не ошибаюсь. Хочешь написать Приску? Через два часа я отправлю Адриану послание, так что, если поторопитесь, можете вместе с ним передать почтарю свои таблички.
– Сей же час… миг… идем писать… – Кука попятился к двери.
– Через час принесем, – пообещал Тиресий.
– Пришли вместе с Марком. А то он будто не знает, что я в Эфесе.
– Мы сообщим… – постарался как можно дружелюбнее улыбнуться Кука.
– Что ты собираешься делать? – спросил Тиресий, когда они вышли от Афрания.
– Первым делом куплю себе парочку запасных фляг, не хочу, чтобы меня где-нибудь забили камнями.
– А если серьезно?
– Пойду сейчас в гостиницу и отправлю Марка к отцу отсыпаться. Что мы еще сможем сделать?
– А по-моему, сначала нам надо написать старине Гаю вот что: Афраний – вот наша страховка. И нечего трусить, наместник нас и пальцем не тронет, Декстр не позволит.
– Как хорошо… – с издевкой воскликнул Кука. – А то я решил… что нам всем теперь одна дорога – к Стиксу. А получается, Афраний – наш спаситель…
– Ну в самом деле, у нас у всех одна дорога – к Стиксу, и это вопрос времени. А ты как будто в это не веришь?
– В Стикс? Верю.
– Я про Афрания…
– Разумеется – нет. Волк не может защитить ото льва.
* * *
Сказать, что разговор с Афранием успокоил друзей, было никак нельзя. Напротив, они все больше терялись в догадках. Кука сочинил письмо Гаю Приску, запечатал, после чего поспешил в гостиницу, разбудил Марка и отправил к отцу вместе с посланием. Тиресий уверял, что в его пророческих видениях не имелось намеков, что опасность исходит именно от Адриана. Но Кука, не веривший в защиту Афрания, предлагал в тот же вечер искать покровителя, который сможет перевести друзей в Пятый Македонский легион. Как будто, очутившись под родным значком, они будут защищены от всех бед и несчастий…
– Гений легиона – великая сила… мы ушли от него, он оставил нас… – бормотал Кука.
Так что Фламма, явившись к Тиресию в гости, застал центуриона мрачнее тучи, а Куку в полном смятении. Писцу рассказали о письме трибуна и о разговоре с Декстром.
Фламма сделался белее своей новенькой туники и едва не упал – Кука подхватил его и усадил на походную кровать. Тиресий на всякий случай проверил – не толчется ли кто поблизости от их двери. За дверью не подслушивали, но это мало обрадовало.
– Что же делать… – вздохнул Фламма.
– Мы решили перевестись в Пятый Македонский… – сообщил Кука. – Ты с нами?
– Конечно! – воскликнул Фламма, но тут же остыл. – А что это даст?
– Ну… – сделал неопределенный жест Кука. – Сдохнем на пару месяцев позже. А может, и годик лишний протянем… Подальше от Адриана.
– Пожалуй, все это ни к чему, – вдруг сказал Фламма.
– Это почему же?
– Да потому, что ты сам сказал: гонец от Адриана прибыл к Декстру еще позавчера.
– Точно-точно… – поддакнул Кука, еще не понимая, куда клонит Фламма.
– То есть гонец Адриана обогнал юного Марка на два дня, – разъяснил Тиресий. – И что?
– Ну… если Афраний не помчался резать нам глотки. – Фламма замолчал.
– И не предупредил нас ни о чем… – подхватил Тиресий. – То все это дело касается вовсе не нас. И скорее всего – Афраний сказал правду, что Приска похитили какие-то темные люди. Хотя нет… не совсем правду – что за люди, он-то наверняка знает.
– Жаль… – вдруг сказал Кука.
– Не понял – чего жаль? – изумился Фламма. – Что нас не хотят убить?
– Жаль, что мы не вернемся в Пятый Македонский. Я бы снова встал под вексиллум с быком.
– Точно… жаль… – кивнул Фламма. Однако в его голосе не послышалось особой печали.
– Итак, мы снова верим нашему патрону и служим Адриану, – подвел итоги Тиресий.
– Скорее бы в Антиохию – выяснить, что же случилось… – вздохнул Фламма.
– А когда прибудет вексилляция Пятого Македонского? – оборотился Кука к Тиресию. – Соскучился по нашему Малышу… Да и жулика Оклация хотелось бы увидеть, он наверняка будет в первых рядах.
– Это только будущей весной или даже летом, – заверил Тиресий. – Зиму мы проведем в Антиохии.
* * *
Никогда еще Тиресию не снились такие сны – каждую ночь – яркие, странные. Сразу и не скажешь – пророчества ему грезятся или мучат кошмары. Снилась пустыня и город на холме – тот самый, возле стен которого в прежнем видении императора чуть не убили. Снились горшки с нефтью и серой, что разбивались о камни и обдавали легионеров едким огнем – вмиг вспыхивала одежда, доспехи раскалялись, кожа слезала, будто шкура с убитой свиньи.
Снилось многое, по многу раз одно и то же. Катафрактарии на покрытых броней скакунах, легкие стрелки, что роились вокруг них, как насекомые вокруг быка на лугу. Бронированные всадники мчались в атаку на построившихся черепахой легионеров, их встречали два ряда копий и туча дротиков… Потом снилась крепость с залитыми битумом камнями, снились заросли пальм и кустарника, столь густые вдоль берегов реки, что дорогу приходилось прорубать топорами. Снилось небо, лиловое от зноя… Снились люди со вспоротыми животами на улицах городов… а потом стали сниться города в руинах, колоннады, опрокинутые на землю, будто сам Вулкан обрушил свой огромный молот и разбил мраморные колонны, как глиняные черепки. Города менялись – но всюду было одно и то же: рухнувшие храмы и дворцы, изувеченные колонны и статуи, погибшие люди.
От всех этих снов не было проку: они никак не могли помочь приготовиться к будущему и вызывали только одно чувство – ужас.
* * *
Траян вскоре выехал из Эфеса в Ликию-Памфилию и далее – в Киликию. Пока только император и его свита – дополнительные легионы прибудут позже. Впрочем, основную массу, ударный кулак предстоящей кампании, император рассчитывал сформировать из легионов Сирии. Недаром он направил сюда Адриана – его племянник знает, как должна выглядеть армия, готовая побеждать.
– Право же, Траяну следовало бы послать в разведку кого-нибудь из бывшего славного контуберния, – бормотал Кука, кутаясь в плащ. – Я бы… если бы в разведке был я… то непременно сказал – не стоит тащиться в Киликию в такую погоду… Я бы сказал… апчхи… что Парфия может и подождать до более теплого времени…
С некоторых пор манера разговаривать с самим собой привязалась к Куке, будто чесотка. Он одергивал сам себя, старался говорить неслышно, но все равно время от времени начинал бормотать себе под нос.
Лучше всего, конечно, плыть прямиком в Селевкию на Оронте, эти морские ворота блестящей Антиохии. Но зимой море было слишком бурным, и целые флоты разбивались о рифы, так что император следовал в Антиохию по суше, хотя часть грузов и отправил на кораблях.
Лил дождь. Отличная дорога, построенная через Киликийскую равнину, на самом деле была отличной только летом и ранней осенью. Но если случалось наводнение по причине затяжных дождей, вся равнина – и дорога вместе с нею – превращалась в необъятное море жидкой грязи. Сейчас именно так и случилось. Император и его свита передвигались вперед черепашьим, а не легионерским шагом – на каждой калиге висело по таланту[79] грязи. Германцы из конной охраны императора голыми руками ловили газелей, которые увязали в жидкой топи и не могли выбраться.
