— Это спальня королевы, — воскликнула Лецен. — Кто-то хочет убить королеву.
Она рассказала мне все это потом. Ее единственная мысль была обо мне, а после того злодейского покушения она постоянно опасалась худшего.
Лецен вошла в спальню смело, как она мне рассказывала, с дрожавшим от страха пажом, который ожидал встречи с убийцей. В комнате за софой прятался маленький мальчик.
К этому времени Альберт и я проснулись, и Альберт тут же взял все на себя со свойственной ему деловитостью.
Мы вспомнили мальчика. Его фамилия была Джонс. За несколько лет перед этим он уже проникал во дворец.
— Мне здесь нравится, — сказал он. — Я не могу удержаться. Мне хочется войти. Я никому не хотел навредить. Я люблю королеву. Я слышал плач ребенка. Я не хотел никому зла.
— Уведите его, — сказал Альберт. — Я с ним поговорю утром. Обыщите все комнаты.
— Со мной никого не было, — сказал мальчик. — Я перелез через стену. Я был один.
Альберт был изумителен в таких случаях, совершенно спокоен и полностью контролировал ситуацию. Мы вернулись в спальню. Я смеялась:
— Такой переполох, и из-за чего?! Он уже приходил раньше. Джонс, я помню.
— Это не повод для смеха, — сказал Альберт. — Это всего лишь безобидный мальчишка. Но это мог быть и не мальчик, и не безобидный. Это дело требует внимания.
Эта история, конечно, попала в газеты. Ее преподнесли в различных вариантах — преувеличенных и приукрашенных на потребу читательскому вкусу.
Джонс был героем дня. Он с гордостью рассказал, как пробрался во дворец и спрятался в комнате королевы.
— Я намерен очень серьезно заняться вопросом безопасности, — сказал Альберт и взялся за дело с тщательностью, с которой он относился ко всему. Опросив всех дворцовых служителей, он обнаружил, что обязанности многих совпадали, но никто ни за что не отвечал. Имела место колоссальная расточительность; дворцовая прислуга принимала своих друзей за наш счет; но самое худшее заключалось в том, что охрана была ненадежна — даже замки не запирались как следует.
— Все это необходимо привести в порядок, — сказал Альберт. — И тогда у нас будут лучшие результаты с меньшими расходами.
Конечно, в кухнях поднялся ропот и разговоры о немецком вмешательстве. Это проникло и в газеты. Там это получило название «Немецкое вторжение». Все это было очень неприятно. Альберт старался все улучшить — и не заслужил никаких похвал. Но больше всех разозлилась Лецен. Со своей критикой и предложениями улучшений Альберт вторгся в ее сферу.
— Я никогда не слышала, чтобы принцы ходили по кухням, — сказала она. — Это только могут делать люди, непривычные к жизни в королевских дворцах. Я, разумеется, защищала Альберта.
— Это все для нашего блага. Он думает о нашей безопасности… моей безопасности, Дэйзи, как ты этого не понимаешь.
— А вы считаете, что я не забочусь о вашей безопасности? Если бы это был настоящий убийца, а не мальчишка, я бы бросилась между вами, не колеблясь ни секунды.
— Я знаю. Но Альберт хочет, чтобы посторонние, случайные люди не могли проникать во дворец.
— До него все было в порядке.
— Но этот мальчик попал во дворец. Каким образом?
— Мальчишки могут забраться куда угодно.
— Если это могут сделать мальчишки, то это могут сделать и другие. Альберт прав. Охрана дворца должна быть более надежной. Люди распускаются, когда за ними не следят.
— Я следила…
Я печально посмотрела на нее. Я была более озабочена, чем она могла подумать, потому что я ясно видела, что конфликт между ней и Альбертом на этом не закончится.
Наступит день, когда мне придется выбирать между Лецен и Альбертом, и это будет выбор без выбора. Милая Лецен, спутница моего детства, которую я клялась любить вечно… Но это было до того, как в мою жизнь вошел Альберт.
Маленький Джонс с его приключением стал темой для газетных фельетонов. Но на самом деле его поступок имел далеко идущие последствия. Приближалось Рождество.
— Мы проведем его в Виндзоре, — сказал Альберт.
Мы будем праздновать его по-немецки, с елкой и подарками на столе. Этот обычай ввела мама, так что он был для меня не нов.
Альберт был счастлив. Он учредил во дворце новые правила. Он одержал несколько побед над Лецен, с чем ей волей-неволей пришлось примириться. Между ними сложился своего рода нейтралитет, о чем я решила не думать, пока мы празднуем Рождество в Виндзоре. Альберт и я выехали в карете, за нами следовал весь наш штат. Непосредственно за нами ехали наш ребенок с нянями и Лецен. Она уже смотрела на крошку Пусси как на свою собственность, к великому огорчению миссис Лилли, особы, которая за словом в карман не лезла. Миссис Саути была спокойна и миролюбива; она невозмутимо исполняла все предъявляемые ей требования, что для кормилицы, на мой взгляд, было очень правильно.
Мама должна была приехать к нам в Виндзор чуть позже. Лецен это тоже не нравилось. Она знала, что в конфликте с Альбертом мама — ее злейший враг. Альберт имел на меня большое влияние, и Лецен, конечно же, заметила, что мое отношение к маме изменилось. Более того, я начинала чувствовать себя виноватой, поскольку Альберт убеждал меня, что мое собственное поведение было небезупречно.
Альберт хотел, чтобы Рождество было семейным праздником с соблюдением всех немецких обычаев, которые, я должна признаться, мне очень нравились: прогулки пешие и верхом, пение, игра в шахматы, ложиться рано, вставать в шесть, когда было еще темно, наблюдать рассвет в лесу среди прекрасных деревьев.
Я была рада этой спокойной жизни, потому что я по-прежнему не восстановилась полностью после родов и быстро утомлялась.
А одно событие омрачило все праздничные дни. Однажды утром, когда я подошла к корзинке, где спал Дэш, чтобы посмотреть, почему он не подходит ко мне, я увидела, что он лежал неподвижно.
— Дэши! — закричала я.
Он не шевельнулся, и тогда я поняла. Когда пришел Альберт, я сидела у корзинки и горько плакала… Он нежно обнял меня и сказал:
— Он ведь старел, ты знаешь. Я кивнула.
— Его сковал ревматизм. Он не мог уже бегать, как раньше. Это было для него мучительно. Он должен был уйти, Liebchen. Так всегда бывает.
Альберт сказал, что мы похороним его с почестями, так как он был мне верным другом и я любила его. На мраморной плите, положенной на его могилу, была выгравирована надпись, которую составили мы с Альбертом:
«Здесь лежит Дэш. Любимый спаниель ее величества королевы Виктории, упокоившийся на десятом году жизни. Его привязанность была бескорыстна, его игривость беззлобна, его верность искренна. Прохожий, если ты желаешь, чтобы тебя любили и о тебе сожалели, следуй примеру Дэша». Когда бы я ни бывала в Виндзоре, я всегда посещала это место.
Пока мы жили в Виндзоре, я написала лорду Мельбурну, упрекнув его за то, что он не присоединился к нам. Лорд Мельбурн ответил мне, что его задерживала в Лондоне неопределенность ситуации. Он напоминал, что мне придется вернуться для открытия парламента, и сожалел, что он будет вынужден оторвать меня от домашних радостей. Он очень много размышлял о моей тронной речи ввиду сложности ситуации. А кроме того, предстояли еще и крестины.
Я писала ему о своем нежелании покидать Виндзор. Я привязывалась к нему все больше, потому что Альберт полюбил его. Лес напоминал ему родной Розенау. Благодаря Альберту я стала наслаждаться природой более чем когда-либо. Но одна из причин моего возвращения в Лондон будет мне приятна. Я буду иметь удовольствие видеть лорда Мельбурна.
Когда я встретилась с ним, я сразу же обратила внимание на необычную серьезность в его манере. Обстоятельства, сказал он, складываются все более неблагоприятным образом. Финансовая политика его правительства оказалась неудачной. Я догадалась, что его беспокоило неизбежное падение его правительства. Я знала, что это должно было когда-нибудь случиться. Из моих разговоров с Альбертом я поняла — слабое правительство не может долго удержаться. Рано или поздно оно падет. Меня это огорчало, но Альберта это не приводило в уныние. Я знала, что он ставил сэра Роберта Пиля как политика выше лорда Мельбурна. Мы не касались этого вопроса, так как оба знали, что обсуждение скорее всего закончилось бы ссорой, чего мы всячески желали избегать. Я открыла парламент в конце января, и было решено, что крестины состоятся в годовщину нашей свадьбы. Дядя Леопольд обещал присутствовать. Я была рада случаю увидеть его, но уже не испытывала, как в детстве, того восторга, в который приводил меня его визит. Я надеялась, что он не станет поучать меня, что мой долг состоит в рождении возможно большего количества детей или как мне вести себя с Альбертом. Он, вероятно, будет давать советы Альберту.
Выпал снег, который, подтаяв, превратился в лед, а сильный ветер, казалось, сотрясал стены дворца. Альберту это нравилось. Он любил сады при Букингемском дворце, они были очень обширны, до сорока акров, и местами походили на дикую природу. Альберт и я гуляли под деревьями, и он продолжал давать мне уроки ботаники, и я всячески старалась сосредоточиться, чтобы доставить ему удовольствие.
