Здесь будет уместно сказать несколько слов о французской внешней политике революционной эпохи вообще – и о политике Барера и Талейрана в частности.
Начало революции – это попытка распространить идеи Просвещения на весь мир (ну, по меньшей мере, на весь цивилизованный мир). Франция сама охотно принимает иностранцев, таких как американец Томас Пейн или «личный враг Иеговы» прусский барон Жан-Батист Клоотц, и, что важнее – распространяет свои идеи по всему миру.
Но примерно к 1793 году (точной даты тут назвать невозможно) происходит достаточно крутой поворот. Идеи о всеобщей гармонии оказались химерой, попытки распространить идеи Французской революции по свету не удаются. И революция становится национальным делом: Клоотц гибнет на гильотине, которой лишь случайно избегает Пейн. Более того, нация должна быть единой, и языки национальных меньшинств – будь то бретонский, баскский, немецкий или итальянский – подвергаются нападкам.
Изменилось и отношение к Англии. Если в начальный период революции существовало представление, что многое, хотя и не все, надо менять именно по английским образцам, то война радикально это меняет. Для Французской республики, а потом Империи Англия становится смертельным врагом – «нацией лавочников», новым Карфагеном[53].
И Барер, находясь в русле этой идеологии, рассуждает о том, что «итальянский язык женственен, немецкий – милитаристичен и феодален, испанский связан с инквизицией, английский – когда-то был славен и свободен, теперь же служит деспотизму и биржевой игре», он становится и остается врагом Англии. С критикой Англии он выступает в Конвенте, позже, при Директории, публикует книгу «Свобода морей, или английское правительство без маски». Тут его даже нельзя обвинить в приспособленчестве – в этом отношении он постоянно держался приблизительно одних и тех же взглядов.
Позиция же Талейрана существенно отличалась. Он, разумеется, действовал согласно господствующей в данный момент идеологии (да и не мог, будучи министром иностранных дел, поступать иначе), но в душе он всегда был сторонником европейского равновесия, и даже в период самой сильной антианглийской истерии предпочел бы разумный компромисс с Англией и европейскую систему, основанную на добрых отношениях трех великих держав – Англии, Франции и Австрии. «Вы австриец!» – сурово сказал однажды ему император. – «Отчасти так, сир, – ответил министр, – но правильнее было бы сказать, что я никогда не бываю русским и всегда остаюсь французом».
И действительно, во все время своей карьеры Талейран был сторонником франко-австрийского союза, в то же время крайне сдержанно относясь к идеям русско-французского союза. Мы это еще увидим на Венском конгрессе… но оставим политику и перейдем к женщинам.
Надо полюбить гениальную женщину, чтобы понять, какое счастье любить дуру.
Талейран
Выше уже говорилось, что любовниц у Талейрана было множество, и когда он был молодым аббатом, и в годы активной политической деятельности, и в роли зрелого политика и министра. Десять лет он жил с графиней Флао почти семейной жизнью, что, конечно, не мешало ему искать утех и на стороне. «Женщины иногда прощают тех, кто злоупотребляет возможностью, но никогда – тех, кто ею не пользуется», – говаривал Талейран. Но жениться? В молодости он этого сделать не мог, а позднее – ну, зачем ему жена? Тем не менее, факт, что в 1797 году в доме министра иностранных дел появилась некая соломенная вдова, мадам Катрин Гран из Индии.
Главным и почти единственным ее достоинством была редкая красота, позже Наполеон охотно рассказывал о беседе этой дамы с Домиником Деноном. Это был известный египтолог, впоследствии генеральный директор французских музеев. Пригласив его к себе на обед, Талейран посоветовал Катрин загодя ознакомиться с книгой ученого, благо, она имелась в его библиотеке. Она прочла, за столом сообщила гостю, что она в восторге от его необычайных приключений, и сочла долгом также выразить ему сочувствие по поводу перенесенных невзгод: «Ах, сколько всего вам пришлось вынести! Это кораблекрушение! Этот остров! Но скажите, с вами ли по-прежнему ваш верный Пятница?»
Денон вытаращил глаза и тихо спросил у соседа, «не принимает ли она меня за Робинзона Крузо?» Если верить рассказу Наполеона, так оно и было: бедная Катрин взяла с полки не ту книгу.
Впрочем, справедливости ради скажем, что существовали и другие, не столь едкие рассказы об этой даме. И во всяком случае, все сходились в том, что когда дело доходило до ее личных интересов, она редко проявляла глупость. Так случилось, и когда встал вопрос о судьбе «прекрасной индианки».
Мадам Гран, как сказано, появилась в доме министра еще в годы Директории, когда к незаконным связям относились так же легко, как перед революцией. Но Директория сменилась Консульством, Бонапарт еще не стал Наполеоном, но уже вводил новые нормы, нормы XIX века, в котором можно было иметь любовные связи, но не полагалось их афишировать. Метресса, открыто жившая в доме министра иностранных дел, становилась неуместной, жены иностранных дипломатов избегали встреч с ней. Бонапарт рекомендовал Талейрану избавиться от любовницы.
Катрин кинулась к жене Бонапарта Жозефине[54], даме не столь строгих правил, та заступилась за нее перед мужем, он согласился, по крайней мере, поглядеть на даму, после чего несколько изменил свои рекомендации: если Талейран не хочет ее прогонять, пусть женится (с прежним мужем Катрин уже успела к тому времени развестись). Талейран подумал… и согласился.
Правда, тут была еще одна заковыка. К этому времени Бонапарт уже заключил конкордат с Римом, во Францию вернулось католичество. А ведь Талейран когда-то принимал сан, был епископом; Папа Римский мог смотреть сквозь пальцы на министра-расстригу; наличие любовниц у епископов, кардиналов, да и у пап было и вовсе делом заурядным, но как быть с женитьбой? Подобных прецедентов в истории католической церкви еще не бывало.
Конфликт тянулся несколько месяцев. Папа Римский полагал, что он и без того проявил неслыханную терпимость, согласившись молчаливо признать расстригу министром и вообще лицом, с которым можно иметь дело, но согласие на брак он дать отказался. Бонапарт приказал игнорировать волю папы, и 9 сентября 1802 года Бонапарт, Жозефина, Второй и Третий консулы, Камбасерес и Лебрен, а также другие приглашенные подписали брачный контракт Талейранов, а через день приходской священник обвенчал «молодоженов». Согласно одной из легенд, когда министр иностранных дел впервые явился на прием к Первому консулу с новобрачной, Бонапарт сказал ей: «Надеюсь, что примерное поведение гражданки Талейран заставит забыть легкомыслие гражданки Гран».
В ответ на что бывшая гражданка Гран якобы сказала: «В этом отношении я собираюсь брать пример с гражданки Бонапарт!»
Если это правда, то это было довольно смело, ибо гражданка Бонапарт далеко не всегда отличалась примерным поведением, и, что еще хуже, это всем было известно.
Впрочем, став формальной женой Талейрана, Катрин довольно скоро перестала быть ею фактически; супруги разъехались, а Талейран обратился к другим дамам. Значительно позже близким ему человеком стала Доротея Курляндская, жена его племянника. Ее мать, герцогиня Курляндская, была давним и верным другом Талейрана, он добился руки ее 16-летней дочери для своего племянника. Супруги завели троих детей, но тем не менее, вскоре разъехались. Доротея, которая была моложе Талейрана почти на 40 лет, стала его подругой и оставалась с ним до последнего его дня.
Первое, что нужно в науке управления – это расставить нужных людей на нужные места, но труднее всего найти места для недовольных.
Талейран
Но вернемся в начало XIX века. Первые годы отношения Бонапарта и Талейрана складывались весьма гармонично: отношения господина и слуги, вполне подходившие обоим.
В те годы главную проблему для Бонапарта представляли, пожалуй, недовольные генералы: почти каждый из них считал, что он ничем не хуже Бонапарта и вполне мог бы быть на его месте. Удовлетворить Талейрана было намного проще, поскольку он очень любил деньги и прежде всего хотел вести приятный и дорогостоящий образ жизни; поэтому денег ему нужно было много, но все-таки, в масштабах Франции, пустяки, а остальное было уже просто.
Потому-то Бонапарт закрывал глаза на взяточничество своего министра, да и сам щедро ему платил. Так например, вскоре после 18 брюмера Бонапарт посоветовал (как говорится, настоятельно посоветовал) Талейрану приобрести какое-нибудь достаточно большое и элегантное имение – для того, чтобы иметь возможность принимать там иностранных послов и вообще нужных людей.
Естественно, Талейран не стал бы возражать, даже если бы совет не был столь настоятельным, вопрос упирался только в деньги. Случилось так, что при этой беседе присутствовал некий граф де Люсе, он предложил продать Валансе, но запросил высокую цену. Мгновенно сориентировавшись, Талейран заявил, что такая цена для него непосильна. Он рассчитал правильно: Первый консул обещал, что значительную часть суммы уплатит государство. Сделка состоялась, и Талейран сравнительно дешево получил замок и поместье в долине Луары площадью 20 тысяч гектаров. Доволен был и Первый консул: он щедро платил нужным ему людям, а Талейран был, бесспорно, очень нужным. А Валансе стало местом, где и министр, и глава государства часто принимали иностранных министров и правителей. Несколько позже, между 1808-м и 1814 годом, это поместье было «позолоченной клеткой» для семьи испанских Бурбонов: Наполеон (уже не Первый консул, но император), решив отобрать испанский трон для своего брата Жозефа, арестовал всю королевскую семью и поручил Талейрану содержать их у себя.
