— Вот тут и изготовляют нитроглицерин, — объяснил Вите Браун. — Реакцию знаете? Впрочем, вы к этому отношения иметь не будете. На военных заводах изготовление нитроглицерина операция очень простая и безопасная. А при этих милых приспособлениях, если дать температуре немного подняться, то нетрудно взлететь на воздух со всем домом.
— Да, конечно, — ответил Витя и засмеялся. Он сейчас же подумал, что смеяться собственно не следовало. Браун все ему показал, объяснил, что нужно делать, затем велел повторить. Витя, однако, повторить не мог: он ничего не слышал. Браун опять усмехнулся и терпеливо объяснил все вторично. На этот раз Витя с усилием вслушался, боясь рассердить своего начальника, — он очень его боялся, — и повторил все правильно.
— Отлично, — похвалил его Браун. — Итак, вот вам ключ от квартиры. Завтра вы придете сюда уже один, в девять часов утра, и все это сделаете. Ваша работа, как видите, совершенно безопасна. Пока безопасна, — подчеркнул он. — Теперь вы можете идти, а я останусь здесь. Запомните хорошо дорогу во дворе: спрашивать, разумеется, никого ни о чем не надо.
Весь этот день Витя провел дома в необычайном волнении. Вступая в организацию, он никак не ожидал, что ему придется работать в динамитной лаборатории. Витя и гордился возложенным на него делом, и испытывал мучительную тревогу, которой не с кем было поделиться. В гостиной слышались голоса. У Муси сидел Клервилль. «Если б им сказать!» — думал Витя. Внезапно ему пришло в голову, что, в случае провала организации, следствие от него легко может направиться к Мусе, к Николаю Петровичу. Эта мысль его ужаснула.: — «Что же делать? — в отчаянии спрашивал он себя. — Отказаться? Это немыслимо, это был бы позор на всю жизнь! Я ведь сам искал работы… Съехать отсюда? Но куда же? Денег нет, нет бумаг… Допустим, они дадут мне и деньги, и бумагу, — как я могу съехать? Ведь это значит вызвать расспросы, переполох в доме, не пустят!.. Притом что же это изменит? Разве следствие не обнаружит, где я жил до того? А папа!.. Но как же он мог меня привлечь, зная все это? — в ужасе спрашивал себя Витя, разумея Брауна. — Да, ему не до того!.. Он сам рискует головою, и не может обо всем этом думать. Это было мое дело… Я не ребенок и должен был знать, на что иду…» Витя провел ночь почти без сна, — все боялся проспать. Он так ничего и не придумал. Мусе он объявил, что Браун устроил его на практические работы в одну лабораторию. Муся не слишком входила в занятия Вити, поверила ему без расспросов и была очень рада, что заставила его учиться.
С тех пор прошло почти два месяца. Витя ежедневно по утрам бывал в лаборатории и готовил все, что требовалось. В двенадцать часов приходил Браун и отпускал его домой. Больше Витя ничего не знал и никого не видал из членов организации. Он не так представлял себе заговоры. Работа шла гладко. К опасным операциям Витя не допускался. Ему трудно было привыкнуть к мысли, что взрывчатое вещество чудовищной силы изготовляется из веществ безобидных, и он в первый день трогал банку с глицерином с таким видом, точно с минуты на минуту ожидал взрыва, — Браун, глядя на своего помощника, не мог сдержать улыбки. Потом Витя привык и даже кислоты переливал бойко, без воронки, так что у него на руках, несмотря на нейтрализацию аммиаком (это Витя знал еще с училища), появлялись красные пятна. К взрывчатым веществам он собственно почти не имел отношения. Браун всегда производил нитрование сам, отпустив предварительно Витю. Это немного задевало его самолюбие, однако он всякий раз вздыхал с облегчением, когда покидал страшную комнату, и даже на лестнице ускорял шаги, чтобы поскорее отойти подальше.
Витя исхудал и побледнел от вечной тревоги, от нервного напряжения. Дома все это замечали и приписывали недостаточно разнообразному питанию, — в Петербурге летом голод очень усилился. Дурной вид был почти у всех. Спал Витя очень плохо. Ему снился по ночам нитроглицерин, его преследовали кошмары. Мысль об отце и Мусе мучила Витю беспрестанно. Он сам не знал, считать ли себя героем или преступником.
Как-то раз, довольно поздно вечером, Муся с решительным видом вошла в комнату Вити. Он уже лежал в постели и читал «Vingt ans après»[65] — такие книги теперь придавали ему бодрости. В руках у Муси был поднос с двумя стаканами молока. Она поставила поднос на столик и заявила Вите, что отныне он каждый вечер будет пить молоко: так совершенно невозможно, все говорят, что у него ужасный вид. Глаша обещала доставать каждый вечер два стакана.
Витя вдруг, к удивлению Муси, потушил свет. — чтобы скрыть слезы. «Если б она знала!» — опять подумал он в отчаянии.
— Что за шутки! Зажги сейчас лампу и выпей молоко, оба стакана, слышишь? — сказала Муся.
Витя взял ее руку и поцеловал. Это у них было не в обычае. Муся в недоумении на него смотрела. Свет из открытой двери падал на подушку. Витя отвернулся к стене. Муся нагнулась к нему и поцеловала его в лоб. Она не заметила его слез, однако ею овладела смутная тревога.
— Еще заболеешь! — сказала она. — Только этого не хватало. Ну, спокойной ночи, голубчик. Так выпей же молоко.
«Что это с ним такое в последнее время?.. Верно, все думает о Николае Петровиче… Или меня ревнует? Нет, он, кажется, уже не так в меня влюблен… Или это его растрогало, что молоко дорого стоит? Какой смешной!..» — Муся улыбнулась и с легким вздохом прошла в ванную комнату.
«Но как же на войне? — думал Витя, рассеянно вынимая разновески из углублений коробки и вкладывая их назад. — Люди уходят на войну, не считаясь с тем, есть ли у них родители, невесты, жены… Я в пятнадцать лет хотел убежать на фронт, меня не пустили, а ведь то было лучше чем это. Там по крайней мере не было слежки, ненависти, укрывательства, тайны… Но что же теперь делать?.. Разумеется, Браун не может заботиться обо всем этом Для не го Муся и папа значат не больше, чем жильцы этого дома, которые тоже без всякой вины взлетят вместе с ним на воздух, если он забудется на несколько минут и даст температуре подняться до 40 градусов… Нет, он замечательный человек… — Витя искренно восхищался хладнокровием спокойствием Брауна, его экспериментальным искусстВОМ: работа так и кипела у него в руках. — Конечно, он воспользовался минутой, привлекая меня в организацию Он не интересовался ни моими мыслями, ни моим положением, а сыграл на самолюбии, может, даже на том, что я в тот вечер выпил коньяку, — тогда, когда мы с ней поцеловались… Нет, этого он не знал… Но он и не обязан был входить в мою душу. Мы работаем для освобождения России… Однако, кто же это мы и что, собственно, они хотят сделать. Ведь совет народных комиссаров теперь в Москве…-Все-таки странно было бы погибнуть, не зная даже того, что замышлялось организацией…»
Витя в эти два месяца, постоянно думая над делом, стал ко многому относиться критически. Их задача заключалась в том, чтобы в кратчайший срок приготовить возможно большее количество нитроглицерина. По словам Брауна, из этого нитроглицерина изготовлялся особый вид динамита, называемый взрывчатой желатиной. Витя догадывался, что Браун принимает участие и в работе по изготовлению желатины. «Не проще ли было бы, однако, готовить все в одном месте? Какой смысл ему перевозить нитроглицерин с. ежеминутным риском взрыва? Или это тоже делается из предосторожности: одна лаборатория хорошо, а две лучше? Или меня не хотят знакомить с другими?.. Верно, там у них какие-нибудь юнкера и начиняют снаряды? Но что же это за организация, если она не может связаться в такое время с военными кругами и достать снаряды в готовом виде? И неужели нельзя было изготовлять нитроглицерин на каком-нибудь заводе, а не здесь, при этой кадке с водой?.. Ну, хорошо, допустим, а дальше что? — мысленно спрашивал он. — Ведь из нашего нитроглицерина изготовили достаточно динамита, почему же о них ничего не слышно? И какая собственно мы организация? Та ли, которую Никонов назвал тогда Федосьевской?.. Неужели, однако, во главе организации стоит такой человек, как Федосьев, которого, я помню, все ненавидели?»
За несколько времени до того, на квартире Кременецких шел разговор о большевиках, об их неминуемом близком падении, о подпольных организациях, что-то подготовлявших по борьбе с советской властью: не то восстание, не то террористические действия. Об этих организациях тогда говорили открыто все.
— Теперь, друзья мои, — сказал Никонов, — в Петербурге заговорщик каждый третий человек старше шестнадцати и моложе восьмидесяти лет. И удивительное дело: это, по-видимому, знают все, кроме ихней Чрезвычайной Комиссии. За что ж ей платят деньги?
Витя с несказанной радостью услышал слова Никонова: значит, и многие другие были в таком же положении, как он.
— Ну, и слава Богу, что так! — сердито ответил князь Горенский.
— Слава Богу, что есть еще люди и группы, которым дорога свобода России, — подтвердила Глафира Генриховна.
