– Ну, что-то вроде этого.
Клифф поднял подбородок, изобразив профиль героя, готового к сражению.
– Не тужься, на Наполеона не тянешь, тут тебе со мной не тягаться. Я и сейчас на него похож, если представить, что он, пережив стресс от невозможности еще раз завладеть Европой, дожил до моих лет на своей «Святой Елене».
– Вот-вот, и я о том же! Наполеон, Александр Македонский, Юлий Цезарь – там по палатам таких много.
– Черт, Бранновер, возьми трубку и набери номер Мишеля, и я обещаю тебе при любом результате полстакана скотча тридцатилетней выдержки.
– «Результате»! Мы что, в бейсбол играем? Что с тобой, в самом деле? На 90 процентов он рассчитывает. Я бы на твоем месте запасся туалетной бумагой и при 99. А если сработает тот всего один процент, и они тебя больше не примут, как тебе вообще дальше жить?
Мишель взял трубку на шестом гудке.
– Клифф, ты? Рад тебя слышать. Что-то случилось? Что-то с папой?
Бранновер так и не успел сказать ничего, кроме первых двух слов:
– Привет, Мишель!
Телефон был включен на громкую связь. Борис услышал в вопросе сына и тревогу, и горечь переживания, и тоску – все то, что чувствовал сам. Он выхватил трубку и, пару раз кашлянув, произнес почти то же, что и тогда, когда ему позвонил Клифф:
– Ты мне нужен, приезжай.
Мишель приехал в Жуан вместе с Джейсоном. Неловкость первых минут разрядил младший целым потоком красноречия:
– Папа, мы с Джоан задумали снять о тебе фильм, обо всей твоей невероятной жизни. У нас есть исключительно талантливый сценарист, он готов приехать по первому твоему слову. Основу сюжета мы уже подработали, если хочешь, можешь почитать.
Залесский угостил их соком, тем самым оранжем. Сыновья с изумлением наблюдали за ним, так лихо управлявшимся с соковыжималкой. Всем вдруг стало весело, тепло, словно они вернулись в то прошлое, когда он поил их, набегавшихся, нагретых солнцем, в этих апартаментах, таким же соком, только приготовленным Джекки.
– Кино – это интересно, я готов. Даже скажу так: я и сам подумывал о том, чтобы в какой-нибудь форме – книга, кино, может быть, документальное, оставить после себя память. Только не про меня… Ну, то есть, пусть и про меня, но в центре должно быть о Риге, о гетто, о катастрофе. Правда, на эту тему уже много всего написано и снято, но нас, живых свидетелей, осталось мало, это верно. В общем, давай своего сценариста, я готов, и даже готов спонсировать всю эту затею.
Борис был рад зацепиться за это предложение, оттянуть объяснения по всем тем болезненным вопросам, которых было не избежать.
Но ребята избавили его от этой необходимости. Разговор перешел на внуков, на то, чем они занимаются. Договорились весной собраться всем вместе на лыжном курорте в Швейцарии.
Никому не хотелось говорить о неприятном, все пришли к негласному решению отложить эту тему на потом, когда время нивелирует ее, лишив остроты. Они любят друг друга, и это главное. Это то, в чем хотел удостовериться их отец. Борис был рад такому исходу. Он не направлял беседу, он лишь прислушивался к ее тону, стараясь не нарушать гармонию. Уже за полночь, оставшись с Мишелем наедине, он поговорил о делах:
– У меня к тебе просьба. Это серьезно и требует твоего безоговорочного согласия. Ты – старший сын, и как там во всех сказках про царей… – Борис рассмеялся. – Нет, просто, как в старые времена, отец оставляет старшему дом, корову и надел земли, ну, ты понял.
Он хотел приступить к задуманному разговору без напряжения, но почувствовал, что это у него не очень получается:
– Короче, Мишель, я хочу, чтобы мы с тобой подписали некоторые бумаги, по которым ты будешь иметь право подписи в управлении всеми моими активами и распоряжаться ими после… – он поймал встревоженный взгляд сына и успокаивающе поднял руку. – Ну, после того, что когда-то случается со всеми нами. Я надеюсь, что это произойдет нескоро, тем не менее, хочу быть уверенным в том, что, если случится нечто непредвиденное, все будет под контролем, под твоим контролем.
Они подписали бумаги на следующее утро, и Мишель принял этот жест, как желание отца восстановить доверие между ними. В этом не было меркантильной составляющей, только желание вернуть статус-кво семейного круга.
Борис был рад этому взаимопониманию, они обошлись без многосложных объяснений. Сыновья уехали в прекрасном настроении и пообещали поговорить с Джинни. Тот позвонил в этот же день вечером. Рассказал о том, что занялся бизнесом, связанным с горнолыжным снаряжением. Он изобрел специальную дорожную сумку, в которую все это снаряжение стало модно упаковывать среди горнолыжников. Джинни с гордостью сообщил, что его изделие в горнолыжной экипировке стало известным брендом. Борис с удивлением выслушал эти новости:
– Джинни, ты ведь никогда не занимался бизнесом? Ты меня поразил, и я просто счастлив это услышать! И почему у меня еще нет твоего этого – как он называется?..
– Вот черт, действительно! Сегодня же вышлю тебе все модификации, хотя ты ведь на скейте не катаешься? Вышлю для лыж, только скажи, какого цвета? Хотя, я знаю – синий с белым.
Эту ночь Борис спал без снотворного. На душе было спокойно, он давно не ощущал себя таким умиротворенным.
«Кино – это может быть действительно интересно!» – с этой мыслью он уснул.
Какой-то старик с взлохмаченной серо-белой копной волос смотрел на него, широко разинув рот, и нужно было несколько мгновений для того, чтобы осознать, что это его, Бориса Залесского, физиономия рассматривает самого себя в большом овальном зеркале спальни. «Шмок!» – так он здоровался с собой каждое утро, отходя от искусственно поддерживаемого снотворным сна. Он только что вернулся из Иордании. Жоззет упросила посетить Петру и заодно католические святыни, к которым с возрастом она становилась все более неравнодушна. Они за последние годы объездили множество подобных мест в Европе: монастырь Монсеррат в Испании, храм в Ноке в Ирландии, базилику Санта-Каза в Италии, не говоря о самых посещаемых в Израиле, куда они вместе приезжали на каждую пасху в апреле, или рождественскую мессу в Ватикане, где среди десятков тысяч верующих можно было увидеть прекрасный профиль его любимой женщины, ее смиренный взгляд искренне верующего человека.
Борис относился к религиозности Жоззет с некоторой даже трепетностью. Через ее покаяние Христу он ощущал какую-то сопричастность к прощению своих грехов. Это не было ясной оформленной мыслью, нет, на краю сознания, скорее легкая ирония, граничащая с меркантильным – а вдруг зачтется. Но в этом коктейле чувств все-таки преобладало уважение и любовь к Жоззет, уважение неверующего к благочестивости самого близкого человека.
На него сильное впечатление произвела Петра со своими скальными замками, с этим ощущением тысячелетнего присутствия людей, населявших и выстроивших эти сооружения. Вообще, на Ближнем Востоке связь времен ощущалась особенно явно, словно раздвигались вековые занавеси из тяжелой, пропыленной парчи, и вот уже рукой можно дотянуться до своего пращура в иорданской долине или того, другого, присевшего отдохнуть на краю Тивериадского озера, где только что Иисус явил миру чудо, пройдясь «по воде аки посуху».
– Жоззет, закрой глаза, ты слышишь поступь римских солдат, бряцание их доспехов, удары копий о щиты?
Он спрашивал ее, послушно зажмурившуюся на Виа Долороза в Иерусалиме.
В Петре они проехались на верблюдах, и фотография, запечатлевшая их веселые лица на вершине двугорбых созданий, стояла у него на ночном столике. Жоззет приезжала к нему в Жуан-ле-Пен, но никогда не оставалась больше, чем на неделю. Чаще они виделись в поездках. Путешествия стали частью их жизни, заменив горячку дел в бизнесе. Планирование маршрутов, их ожидание. В ожидании было особенное удовольствие, ожидание – это уверенность в том, что завтрашний день имеет смысл и что он вообще настанет.
Восьмидесятилетие Борис праздновал на террасе своих апартаментов в Жуане. Он устроил мальчишник. Это было славное собрание, восхитившее всех приглашенных. Условие «без дам» Борис выдвинул, исходя из собственного неловкого положения в отношении своих женщин. Он не мог пригласить Жоззет, не позвав Джекки. И никаких иных женщин из их общего круга пригласить не мог, не оскорбив Джекки. Они не сблизились за эти годы, но отношения поддерживали. Дни рождения детей и внуков время от времени приводили их за один стол. Джекки всегда была напряжена, а он пытался проявить в каких-то фразах и жестах намек на сожаление и даже раскаяние, но в той малой доле, которая не предполагала никаких шансов к возврату в прошлое. У них и до разрыва оставалось не много общих интересов. Он помнил лишь об одном эпизоде, вызванном таким, почти комическим случаем, когда они с Джекки действовали в унисон, и она даже в течение этих недолгих событий опаздывала всего на каких-нибудь пять-десять минут.
