Поскольку я не любила профессию учителя, объявление зажгло мое воображение, и мне очень хотелось записаться на новый факультет. Но на нем нельзя было учиться заочно, работу пришлось бы оставить. Помимо этого, еще одно обстоятельство изменило мою судьбу: я обнаружила, что беременна. Через два месяца после начала учебного года у меня родится ребенок, и я не смогу продолжать учиться.
Я написала Иосифу об открытии нового факультета, и он, к тому времени уже учитель со стажем и хорошей зарплатой, решил бросить все и вновь стать студентом. Он записался на факультет и провел три года в трудных условиях, довольствуясь маленькой стипендией. Закончив учебу, он получил специальность дипломированного программиста. В дальнейшем это ему очень пригодилось.
В деле компьютеризации Советский Союз отставал от развитых государств Запада на десятки лет. За этим отставанием стояла идеологическая причина. Две науки были во времена Сталина провозглашены «буржуазными лженауками»: генетика и кибернетика (наука о компьютерах). Ученых, пытавшихся заниматься этими науками, преследовали, даже арестовывали и отправляли в лагеря.
После смерти Сталина новые правители почувствовали, что отставание от развитых государств Запада превращается в стратегическую опасность и в корне противоречит знаменитому лозунгу Хрущева «догнать и перегнать Америку». Такая цель ставилась в стране, где все расчеты делались на бумаге, не было даже кассовых аппаратов и кассирши в магазинах щелкали костяшками на деревянных счетах!
Хотя беременность и помешала мне поступить на факультет компьютеризации, я не могу называть ее нежеланной. Она, правда, не была запланирована, но когда это случилось, все мое женское естество мобилизовалось для ее поддержки. Я видела в этом веление судьбы. Каким-то внутренним чутьем я чувствовала, что это будет мальчик, и я хотела его. Я мечтала о здоровом ребенке, улыбчивом, толстеньком. Ведь мы живем теперь в лучших условиях, не голодаем, поэтому ребенок будет здоровым. Мне уже не терпелось держать его на руках.
В противоположность мне Яша и думать не хотел о втором ребенке. Он, мягко говоря, не отличался пылкими отцовскими чувствами. На детей он смотрел как на «побочный продукт» супружеской жизни, и чем их меньше, тем лучше. В тот период аборты были разрешены, и он старался уговорить меня сделать аборт. Я же и думать об этом не могла. Развивающийся во мне плод я ощущала как часть себя, и аборт был бы для меня равносилен ампутации руки или ноги. Странно, что я ничего подобного не чувствовала перед первым абортом, когда была студенткой; я только хотела покончить с этим как можно скорее.
Яша просил моих подруг помочь уговорить меня. Подруги убеждали меня, что у нас нет условий для второго ребенка, в нашей крохотной комнате даже кроватку негде поставить. Меня тоже тревожила теснота. Я сказала Яше, чтобы он обратился к своему начальству, обрисовал наши обстоятельства и попросил дать нам более просторную комнату. Его внесли в список «нуждающихся в улучшении квартирных условий».
Об остроте квартирной проблемы в Томске можно судить по тем «предложениям по улучшению жилищных условий», которые он получил. Речь шла о комнатах площадью в тринадцать или четырнадцать квадратных метров в коммунальных квартирах. Мы пошли ознакомиться с одним из этих вариантов.
Такое могли придумать только в Советском Союзе: чтобы войти в комнату, предназначенную для второй семьи (в данном случае для нас), нужно было проходить через комнату, в которой живет первая семья. Мы отклонили это щедрое предложение и остались на месте.
Вопреки моим ожиданиям беременность была тяжелой, я все время ходила на лечебные процедуры. Я стала тяжелой и распухшей; врачи объяснили, что у меня избыток околоплодных вод. Еженедельные посещения санатория, где находилась Ада, стали для меня настоящей пыткой, всякий раз я думала, что не дойду до дому.
С занятиями в пединституте у меня тоже были трудности. Не хватало времени для подготовки к экзаменам. Но главная моя трудность была связана с развернутой властями в школах и вузах кампанией «трудового воспитания», или «приучения школьников к ручному труду».
Кампания основывалась на идее создания странного гибрида средней школы и профессионального училища, где будут прививать учащимся навыки ручного труда. Нужно было срочно подготовить учителей для выполнения этой задачи; в институте ввели «курс трудового обучения», который все должны были пройти, в том числе и заочники. Эти занятия, не предусмотренные учебным планом, решено было проводить во время летних каникул.
Первые уроки были посвящены токарному делу. Каждому члену группы дали кусок металла, из которого он должен выточить винт. Это было не так страшно, потому что инструктор буквально направлял наши руки, чтобы не порезались, и фактически выполнял большую часть работы за нас. Но когда нас перевели в столярную мастерскую, начался настоящий кошмар.
В мастерской валялись куски древесины, частично обработанные, и каждый студент должен был построить из них табуретку.
В нашей группе были всего две женщины – одна девица крепкого сложения из колхоза и я на шестом месяце беременности. Мужчины приступили к работе почти с энтузиазмом; они хотя бы приблизительно знали, что надо делать. Девица из села тоже как-то справлялась с помощью инструктора; я же стояла как потерянная.
Инструктор отобрал для меня детали, из которых, в конечном счете, должна получиться табуретка. Я начала обрабатывать их рубанком и очень старалась: не привыкла быть худшей в группе. После обработки деталей надо собрать из них табуретку, скрепив части клеем и гвоздями. Затем это произведение столярного искусства должно пройти последнее испытание: инструктор поднимает его вверх и с силой бросает на пол. Если эта штука выдерживает, значит, зачет сдан.
Я трудилась, как могла, над своей табуреткой, иногда кто-нибудь из мужчин помогал мне. И вот передо мной стоит нечто похожее на табуретку, и настает момент испытания…
Как вы, вероятно, догадываетесь, плод моего труда не выдержал испытания и разлетелся на куски. Это значит, что нужно начинать все с начала. Я не выдержала и разрыдалась. Думала, что никогда не выйду из этой проклятой мастерской с зачетом, без которого нельзя продолжать учиться.
Мужчины группы собрались в углу мастерской, пошептались и решили, что они сделают для меня табуретку. Было неясно, как отнесется к этому инструктор, поэтому они велели мне делать вид, будто я работаю. Но инструктор тоже питал сочувствие к беременной женщине, из которой в любом случае не выйдет преподаватель столярного дела, и делал вид, будто не видит и не слышит. Так я получила долгожданный зачет.
Бессмысленность «кампании трудового воспитания» была очевидна для всех. Непонятно, на что рассчитывали ее инициаторы – что студент, выточивший с помощью инструктора один винт, сможет учить детей металлообработке? Что студент, сделавший одну табуретку, научит школьников быть столярами? Это была пустая трата времени и больших государственных денег. Но кого это интересует – деньги-то казенные! Если уж кампания провозглашена, нужно подчиняться, ведь нашего мнения никто не спрашивал.
На этом моя токарно-столярная эпопея закончилась.
Расширенное семейство моего мужа проживало на окраине города, в комнате, которую Муля получил с места работы. Были у нас и другие друзья (в основном друзья Яши, освобожденные ссыльные, как и мы), жившие в том же предместье.
В канун праздника 7 ноября в доме наших друзей из предместья готовилась большая вечеринка. Я не хотела ехать, потому что была уже на девятом месяце беременности и чувствовала себя неважно. Моя свекровь реагировала на это едким замечанием: «Ну конечно, ты всегда должна портить ему (Яше) любое веселье!»
Кусая губы, я согласилась ехать на вечеринку. До сих пор не прощаю себе слабость, проявленную тогда. Мое согласие привело к тяжелым результатам – как для меня, так и для младенца.
Ничего особенного не было в этой вечеринке; подобные ей увеселения периодически устраивались в кругу наших друзей. Я даже пыталась немного танцевать. Мы вышли оттуда после полуночи – большая группа людей, не проживавших в том предместье – и увидели издалека стоящий на конечной остановке автобус. Вероятно, последний автобус этого маршрута – единственный, который мог доставить нас домой.
Вся компания начала кричать: «Быстрее, быстрее, если упустим этот автобус, то застрянем здесь!» Все побежали, и я пыталась бежать из последних сил, покачиваясь, словно утка. Почему-то никому не пришло в голову, что тот, кто добежит первым, может сказать шоферу, чтобы немного подождал: на пути беременная женщина…
Усилие было слишком велико. Когда я занесла ногу на ступеньку входа в автобус, у меня отошли воды. Мы уже не поехали домой, а зашли в комнату родных Яши, так как у них был телефон. Начался марафон звонков с целью вызвать скорую помощь или такси. Это была праздничная ночь, весь народ веселится и главным образом пьет, в том числе и дежурные стоянок такси. Невозможно было дозвониться ни до кого. С точки зрения моей свекрови, я опять испортила всем ночь: по моей вине нельзя пойти спать после вечеринки.
