– Простите, мадам, – сказал он. – Вы хотите вернуться?
Но мадам Говри отказывалась отвечать ему. Он снова посмотрел на Люка в ожидании помощи, и брат склонился над креслом-коляской.
– Известно ли вам, мадам… – заговорил он, но внезапно замолчал и присмотрелся к старой даме.
– Что? – спросил Тома.
– Она умерла, – сказал Люк.
Строительство башни продолжалось без происшествий почти весь декабрь, вплоть до двадцатого числа. В этот день один из верхолазов заявил, что при расчете ему недоплатили за час работы. Ситуация быстро обострилась, казалось, вот-вот начнется новая забастовка. На этот раз Эйфель пообещал щедрые премиальные – по сто франков каждому, кто останется на строительстве до самого окончания. Но тот, кто не вернется немедленно к работе, будет тут же уволен. Какие бы меры ни принял Жан Компаньон, они явно подействовали, и Эрик быстро уступил. Несколько упорствующих бунтарей были уволены, и им тут же нашли замену. С приближением Рождества башня продолжала расти.
Но Эйфель пообещал еще кое-что, чем поразил Тома до глубины души.
– Я укажу имена всех, кто проработал на строительстве от начала и до конца, на памятной табличке, помещу ее на башне, и весь мир узнает об этих людях.
– Только подумайте, – говорил Тома семье, – я стану бессмертным.
Мать сказала только, что она рада за него, зато отца это известие тронуло до глубины души.
– Ах, какое событие! Наша фамилия впервые будет увековечена в письменном виде.
У Тома сложилось впечатление, что даже его свадьбе с Бертой Мишель отец не обрадовался бы так сильно.
Если Новый год во Франции сводился к взаимным поздравлениям, то христианские праздники отмечались с соблюдением всех обычаев. В начале декабря почитали святого Николая, через месяц, в начале января, вспоминали Крещение. Что же до Рождества, то оно проходило спокойнее, чем в других краях, но это только украшало его.
Месье Ней не скупился, когда дело касалось Рождества. В сочельник, перед всенощной в своей церкви, местный священник пришел к постояльцам Нея и провел службу в холле у парадной двери. А праздничную трапезу в честь рождения Христа, которая обычно проводится после всенощной, старикам устроили в обед.
На Монмартре семья Гаскон планировала отметить праздник с соседями в ресторане «Мулен де ла Галетт» в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря. Когда Эдит сообщила Тома, что его приглашают на праздничный обед в Рождество, он согласился не колеблясь.
Целую неделю после смерти мадам Говри Тома боялся, что юрист каким-то образом станет винить его в произошедшей трагедии. Но поскольку они с Люком вывезли старую даму на прогулку по просьбе самого Нея, оснований для его опасений не было. Ней, несомненно, расстроился, потеряв свою самую ценную клиентку, чье аристократическое имя привлекало в дом новых постояльцев, однако внакладе не остался.
Вскоре после смерти мадам Говри выяснилось, что, помимо тех денег, которые она заплатила месье Нею по прибытии, она также завещала немалую сумму его дочери.
– Она всегда любила мадемуазель Ортанс, – объясняла тетя Аделина.
То, что оставалось от состояния мадам Говри, переходило бедной родственнице, которая и думать не думала, что может получить хоть что-то.
– Мадам Говри – сама доброта, – провозгласил месье Ней. – Она подумала обо всех.
Он являлся душеприказчиком покойной, и в его обязанности входила передача наследства. Стряпчий говорил тете Аделине, что сделает это с особой радостью, если, конечно, будет что передавать.
Обитателям дома поведали о судьбе мадам Говри, подчеркнув, сколь мудро поступает месье Ней, запрещая постояльцам выходить на улицу.
К моменту прибытия Тома тетя Аделина с племянницей уже помогали тем старикам, которые не были прикованы к постели, пройти в длинную узкую комнату на первом этаже и усесться за обеденный стол. Когда процесс был завершен, Тома насчитал почти двадцать пожилых постояльцев месье Нея. Сам стряпчий занял место во главе стола, а напротив него села тетя Аделина. Мадемуазель Ортанс не присутствовала. Тома в глубине души надеялся увидеть ее, так как хотел еще понаблюдать за ней.
– К сожалению, моей дочери нездоровится, – пояснил Ней. – Думаю, это из-за потрясения, вызванного утратой ее дорогого друга мадам Говри, но она к тому же перенесла тяжелую простуду, и я был вынужден отослать ее на юг. Надеюсь, более теплая погода в Монте-Карло укрепит ее здоровье.
Стряпчий привел двух служанок из своего дома, чтобы прислуживали за столом. Эдит и полная сиделка Марго разносили тарелки по комнатам лежачих. Тома предложил свою помощь, но Ней и слушать ни о чем таком не желал.
– Вы наш гость, – заявил он, и Тома был усажен между матерью Эдит и пожилой дамой, которая, полностью поглощенная едой, не испытывала желания поддерживать разговор.
А еда действительно была вкусной. Начали с устриц и бокала шампанского. Потом появились индейка, фаршированная каштанами, и кровяная колбаса, к которым подали бордо. Старикам дали только по стакану, но Тома Гаскону месье Ней дал понять, что он может подливать себе столько вина, сколько пожелает. Ну а мать Эдит подталкивать не требовалось. Было ясно, что в честь праздника тетя Аделина и месье Ней позволили ей пить вволю – видимо, в надежде, что так она скорее заснет.
В какой-то момент показалось, что мать Эдит хочет подняться и произнести тост, но тетя Аделина бросила на нее такой взгляд, что даже одурманенная алкоголем невестка сообразила, что лучше сидеть тихо.
– Превосходный обед, – торопливо обратился к матери Эдит Тома, желая сгладить неловкость.
– Это уж точно, – ответила она.
Затем настал черед главного блюда дня – рождественского пирога. Это был не плотный фруктовый кекс, столь любимый англичанами, а легкий бисквит, намазанный толстым слоем шоколадно-масляного крема и скатанный в рулет. Тут месье Ней превзошел самого себя. Он съездил в одну из лучших кондитерских Парижа и купил пирог длиной с половину стола. Генуэзский бисквит был золотистого цвета, спираль густой начинки издавала аромат шоколада. Сверху пирог был присыпан сахарной пудрой.
– Кондитер придумал очаровательное название для этого пирога, – поделился со всеми месье Ней. – «Рождественское полено»!
К концу трапезы все наелись досыта. Ней, словно монарх, который знает, что его народ будет послушен, если его развлекать время от времени, оглядывал комнату с выражением безмятежного благодушия на узком лице. Старики, сонные и довольные, разошлись по комнатам, и Тома помог тем, кто слишком ослаб после пиршества. Со стола убирали грязную посуду.
Появились Эдит и сиделка Марго – они закончили кормить постояльцев, не сумевших покинуть комнаты. Для двух женщин на столе поставили приборы и принесли еду, которую держали на кухне теплой. Месье Ней поблагодарил обеих за труды и оставил их с бутылкой вина, а сам отправился домой. Тетя Аделина ушла восвояси с невесткой, которая засыпала прямо на ходу. А Тома присоединился к Эдит и старой Марго за столом.
Марго поглощала еду сосредоточенно и молча. Эдит налила себе и Тома вина.
– Я и так уже немало выпил, – сказал он.
– Составь мне компанию, – улыбнулась она в ответ.
Он не отрывал от нее глаз. В последние месяцы она стала отращивать волосы, и теперь они не вились мелкими колечками, а падали мягкими кудрями ей на плечи. Лицо Эдит тоже смягчилось, округлилось.
Тома желал ее сильнее, чем обычно. Появиться на рождественском обеде у месье Нея с «английскими капюшонами» было бы неприлично, однако Тома надеялся, что вскоре они ему все-таки пригодятся.
Испытывает ли она к нему те же чувства, что и он к ней? Ему казалось, что да. Ведь она же ходит на свидания с ним, позволяет целовать себя и даже пригласила на этот обед. Но Эдит по-прежнему была осторожна и не показывала своего отношения. Она выжидала.
Закончив есть, Марго сразу ушла в кухню и оставила парочку беседовать за столом. Они допили бутылку. Эдит разбавляла вино в своем бокале водой, поэтому Тома досталось больше, чем ей, и это не считая того, что он выпил, обедая со стариками и Неем. По телу разлилась приятная истома. Эдит положила ладонь ему на плечо.
– Скоро тебе пора будет уходить, – сказала она. – Вечером мне нужно работать, а до этого я бы хотела немного отдохнуть.
– Хорошо.
– Спасибо, что согласился прийти. Мне было очень приятно. – Она поднялась, чтобы унести оставшуюся посуду в кухню. Он тоже встал, готовый помочь. – Останься здесь, – сказала она.
Через пару минут Эдит вернулась:
– Моя мать спит, это само собой, но даже тетя Аделина, кажется, задремала.
Она села рядом с ним, и он поцеловал ее, но делать это на стульях с высокими спинками было неудобно.
– Мне нужно отдохнуть, – повторила Эдит.
