о нем говорила за его спиной. Даже дьявол такого не может знать, запротестовал шурин, на что Берроуз таинственно заметил: «Мой бог являет мне ваши мысли» [59] [71].
Через неделю после родов жены Берроуз как-то раз заставил ее стоять на ногах, а сам долго и со вкусом ее отчитывал. Когда дочь обвинила его в последовавшем недомогании женщины, он обрушился и на нее (в ночь перед слушаниями Берроуза, по утверждению Шелден, призрачный маг сообщил ей, что он убил двоих собственных детей; обвинение вполне могло показаться правдоподобным людям, знавшим эту семью, где дочери всегда вставали на сторону своей мачехи). Хотя бывший пастор не душил своих жен и не резал, как предполагали некоторые, эти несоответствия остались незамеченными – выбор выражений был интересным. Берроуз хранил секреты, что плохо вписывается в общество, повернутое на слежке друг за другом. Вскоре всплыло, что он пытался заставить замолчать женщину, которой пожаловалась его дочь. Если его жена не выживет, соседка не должна была никому рассказывать об имевшей место выволочке. Берроуз, возможно, плохо обращался и с Мерси Льюис: в ее воспоминания о бывшем нанимателе прокрадывался особый градус насилия. Она не подпишет его книгу, сообщила она ему, «даже если он бросит меня на сто вил». Мстительные женщины были в Салеме 1692 года повсюду.
В общем, вырисовывается довольно внятный портрет если не зловещего черного человека, похищавшего девушек и заставляющего их подписывать дьявольские книжки, то, во всяком случае, мужа-тирана. Пока Берроуз с первой женой жили у Патнэмов, они так страшно ругались, что сами иногда приглашали хозяев разрешить спор (это могло быть простой вежливостью: ругаться приватно не было никакой возможности, даже в просторном доме Патнэмов). И снова лукавый Берроуз пытался сохранить все в тайне. Он заставлял жену подписать соглашение о том, что она не будет раскрывать его частных дел, – это само по себе выглядело подозрительно, особенно во времена, когда подписание каких угодно документов попахивало дьявольщиной. В то майское утро 1692 года он это осознал. Судьи хорошо подготовились: он действительно потребовал от жены поклясться, что она будет писать своему отцу только те письма, которые он одобрит? Берроуз отрицал обвинение, представлявшее особый интерес для Хэторна: Сара Рук, вторая миссис Берроуз, недавно летавшая по округе в своем саване, была вдовой его родного брата [60]. Ее отец жил в Салеме, где собирался вскоре стать председателем большой коллегии присяжных.
Салемский маршал ввел невысокого черноволосого Берроуза в молельню, где ему велели смотреть только на судей. Сюзанна Шелден, беженка из Мэна, похоронившая больше родственников, чем любая другая девочка, и несколько месяцев назад потерявшая отца, припомнила свою беседу с двумя мертвыми женами. Судьи попросили Берроуза посмотреть в лицо обвинительнице, стоявшей от него в паре метров. Когда он повернулся, все или почти все пораженные с криками повалились на пол. Пэррис не смог точно сосчитать, сколько их извивалось у его ног. Что, поинтересовались судьи, Берроуз обо всем этом думает? Он согласился, что перед ними «нечто удивительное и унизительное» [72]. Он ничего в этом не понимал. Он, не колеблясь, начал цитировать Писание – вот в библейских чудесах он ориентировался лучше, чем кто-либо на этих слушаниях. Пэррис, правда, не нашел нужным внести это в свои заметки, а преподобный Нойес и вовсе постарался быстро пресечь. Берроуз обратил внимание на одну странность в поведении обвинителей: «Может, кто-то из вас заметил, что, когда они начинают произносить мое имя, у них это не получается». Но это никого не заинтересовало.
Дальше пошли совершенно иные свидетельства. Несколько мужчин заявили о недюжинной силе бывшего пастора. О ней ходили легенды, особенно с учетом того, что он был телосложения некрупного, даже «весьма тщедушного», по оценке статного Коттона Мэзера [73]. Берроуз мог поднять бочку патоки двумя пальцами. Он одной рукой стрелял из семифутового дробовика. Пока товарищ бегал к форту за помощью, он один разгрузил целое каноэ провизии. В сентябре 1689 года, когда неимоверно сильный и смелый лидер пришелся ко двору, многие восторгались его стойкостью: как раз в том месяце пастор заслужил похвалу за свою роль в битве у Каско. «Никто из нас не мог делать того, что он», – вспоминал сорокадвухлетний салемский ткач, попытавшийся поднять ружье, но – даже двумя руками – не сумевший его стабилизировать [74]. То, что тогда внушало благоговейный трепет, сейчас казалось колдовством. Кто-то слышал о похождениях Берроуза от других, кто-то – от него самого. Он демонстрировал такой же поразительный талант хвастаться, как и его призрак. И если раньше он приветствовал бы эти россказни, то теперь стал отпираться от своих успехов (да я просто прижимал ружье к груди, только и всего). То, что крылось за этими воспоминаниями, грозило стать самым серьезным обвинением против него. Он вышел из всех нападений индейцев без царапины. Абигейл Хоббс, Мерси Льюис и Сюзанне Шелден повезло меньше. Многие из тех, кто мог бы свидетельствовать о непомерно тяжелом мушкете Берроуза, не могли этого сделать в силу того, что были мертвы. Ни в коей мере не приятный человек – вокруг домашней жестокости разгоралось немало страстей, – Берроуз умудрялся совмещать абьюзивное поведение дома с чудесными подвигами за его пределами. Все доказательства сводились к одному заключению: он был плохим человеком, но очень хорошим колдуном.
Хотя прямо со слушания Берроуза увезли в бостонскую тюрьму, он продолжал нагонять страх на публику, присутствовавшую на процессах всю ту неделю. Он, наверное, все еще был в пути, когда на слушание на следующий день приковылял беззубый и седой Джордж Джейкобс [75], долговязое тело которого опиралось на две трости. Джейкобсу было не меньше семидесяти, а может, и ближе к восьмидесяти, соседям он казался глубоким стариком. Этот процветающий салемский фермер выглядит настоящим старым мерзавцем. Он язвит и смеется в лицо инквизиторам. Когда судьи представили обвинительниц, Джейкобс пригласил девочек высказаться и с нетерпением ждал их рассказов. Племянница Пэрриса дала показания. Джейкобс расхохотался. На просьбу объясниться он спросил у допрашивающих: «Ваши превосходительства, вы все! Неужели вы во всё это верите?» Он не мог поверить в их доверчивость. Он бросил им вызов: он признается в колдовстве, если они смогут это доказать!
Как Джордж Берроуз и бескомпромиссный Джон Проктер, Джейкобс тоже был жесток со своим слугой, скорее всего, бил его. Шестнадцатилетний юноша позже расскажет, что хозяин угрожал его утопить. Обвинение срезонировало. Много лет назад Джейкобса судили за то, что он утопил несколько лошадей, загнав их в реку с помощью ловушки из камней и палок (он утверждал, что
