Державин отрывисто ответил:
— Рад служить со всей ревностию, ежели вашему величеству угодно будет любить правду, как любил её Пётр Великий!
Павел метнул на поэта пламенный взор, однако весьма милостиво с ним раскланялся.
Верховный совет был учреждён Екатериною II для решения государственных дел, по которым императрица желала знать мнение самых ближних вельмож. Долгое время правителем совета был племянник Потёмкина А. Н. Самойлов, назначенный затем генерал-прокурором.
Однако ж на другой день Державин с неудовольствием прочёл указ об определении его в правители канцелярии совета, что было не одно и то же. Державин порешил обратиться к Павлу за инструкциями.
Новые члены совета Васильев и граф Сиверс утвердили его в этом намерении, рассуждая: «Что это за звание? Выше ли оно сенаторского? Стоять ли вам или сидеть в совете?» Зная крутой норов Павла, они настраивали Державина на сей шаг, боясь его возвышения и желая уронить его. Когда любимец Павла князь Куракин потребовал, чтобы Державин привёз к нему на дом протоколы совета для поднесения государю, поэт оскорбился и отправился на аудиенцию к императору.
Павел I стоял посреди комнаты. Одна его рука была заложена за борт мундира, другой он опирался о край заваленного бумагами стола.
— Что вы, Гаврила Романович?
— По воле вашей, государь, был в совете. Но не знаю толком, что мне там делать, — пришепеливая, сказал Державин.
Павел запыхтел, испуская воздух через ноздри, что было знаком раздражения:
— Как не знаете? Делайте, сударь, что Самойлов делал.
— Я не знаю, делал ли он что-нибудь, — простодушно признался Державин. — В совете никаких бумаг его нет. Сказывают, что он носил только государыне протоколы совета. Осмеливаюсь просить инструкции.
Павел впился в него взглядом, словно желая выведать, нет ли у Державина какой затаённой, опасной мысли. Тот выдержал этот сверлящий взгляд.
— Хорошо, — миролюбиво заключил император, — предоставьте это мне.
Здесь следовало бы раскланяться и уйти, но Державин, по той свободе, какую он имел у покойной государыни, продолжил речь:
— Не знаю, сидеть ли мне в совете или стоять?
Павел I переменился в лице, глаза его засверкали. Отворя двери, он во весь голос закричал стоявшим перед кабинетом вельможам:
— Слушайте! Он почитает себя в совете лишним! — и, оборотись к нему, картаво: — Поди назад в сенат и сиди у меня смирно! Не то я тебя проучу!
Поражённый, как громом, таковым царским гневом, Державин в запальчивости крикнул стоявшим в зале:
— Ждите, будет от этого дурака толк!
Именным указом Павла I было велено отослать Державина назад в сенат за дерзость, сказанную государю. Кавалергардам приказано было во время собрания не впускать его в кавалергардскую залу.
Вот здесь, на острове Киприды,
Великолепный храм стоял.
Державин. Развалины
— х, как умели развлекаться, как веселились при дворе незабвенный и, увы! уже почившия в бозе матушки нашей Екатерины Алексеевны! — обрюзглый старик в голубой кавалерии и с анненской звездою говорил с пригнусью, как бы от слёз умиления, душивших его. — Помнится, на масленицу 1778-го года устроили празднество Азора, африканского вельможи. Накрыты были бархатными коврами три больших стола... На кажном — ящичек, золотая ложка и афишка, где прописано: «Африканский вельможа выложил ящик с бриллиантами не на продажу, а чтоб играть в макао. Кажное «девять» будет оплачиваться камнем в один карат...» Всего роздали в тот вечер из августейших ручек полторы сотни бриллиантов.
То-то весело было — словно в волшебной сказке «Тысяча и одна ночь»...
— В Эрмитаже, — перебил его сухой, как мумия, вельможа в пудреной персоне, — имелась втепоры особливая зала — бриллиантовая. Там светлейший князь Потёмкин при всех пересыпал груды драгоценных камней...
В первую годовщину кончины Екатерины II комнаты нового дома на Фонтанке, принадлежавшего бывшему управляющему канцелярией Потёмкина Гарновскому, заполнили старцы, большею частию ровесники покойной царицы. Огромный дом не был вполне отстроен, и потому столы накрыли в первом этаже. Пили не чокаясь, негромко тарабарили. Вопреки известной латинской пословице о мёртвой говорили всякое — хорошее и дурное, споминали бесчисленных её фаворитов: Орловых, Васильчикова, Ланского, Зорича, Ермолова, Мамонова, Зубова и, конечно, могущественного вице-императора России князя Таврического.
— Его светлость князь Потёмкин, — продолжал гугнивый анненский кавалер, — преизрядно любил картёж. Ему частенько проигрывали и не платили. А он забывал, но не терпел обману...
— Да кто же втепоры не обманывал! — перебил его забиячливый маленький бригадир — пыжик. — Помню, в присутствии всего двора некий известный вельможа, видя неминуемую гибель своего состояния, принуждён был съесть пикового туза, чтоб только игра эта считалась неправильною!
— Ах, дайте дорассказать! — Анненский кавалер поднял сухой палец с золотым перстнем. — Как-то выиграл князь Потёмкин у князя Куракина порядочную сумму. Тот, зная, как обожает светлейший бриллианты, отдал долг сими каменьями, которые, однако ж, оказались весьма дурными. Ладно! Потёмкин досаду скрыл, пригласил плута на прогулку и завёз его подальше от двора, на болото. Подученный кучер вывалил вельможу, а сам уехал. Гость весь в грязи едва выбрался на просуху. Ворочается в хоромы, а Потёмкин встречает его громким смехом. На том всё и кончилось!..
— Поспейте рюмку, я вам подолью, — красавец хозяин, сидевший во главе стола в полковничьем екатерининском мундире, откупорил ещё одну бутылку италианского «алеатико». — А о светлейшем князе Таврическом можно рассказывать день и ночь. Одни фальшивые деревеньки, им возведённые вдоль берегов Днепра к приезду императрицы для её любования, чего стоят...
— Как-то раз сел он с незнакомым партнёром за карты, — шамкал худой вельможа, тряся пудреною головой. — Хорошо. Просадил тысяч пять и только тогда расчухал, что перед ним ремесленный игрок, и карты бросил. «Нет, братец, с тобой я буду играть только на плевки. Приходи ужо завтра!» Тот не смел ослушаться. Хорошо. Наутро Потёмкин встречает его словами: «Ну, плюй на двадцать тысяч!» Оплетало карточный собрал все свои силёнки, да и плюнул, как мог. «Выиграл, братец! — молвил князь. — Смотри, я дальше твоего носу плюнуть не могу!» — С этими словами князь Григорий Александрович харк ему в рожу — и тотчас отдал проигрыш!..
— Почечуй замучил, спасу нет... — бормотал соседу знаменитый по первой войне с турками генерал, который с тех далёких уже пор обеззубел, обезволосател и стал плюгавец подслепый и перхотун старый.
— А ты, батюшка, вели отварить красавки-то, да и прикладай настой к причинному месту, к грешной дыре... Всё как рукой сымет...
— Светлейший князь Потёмкин истинно величайший был герой! — Гарновский поднял хрустальный покал, любуясь, как переливается в нём светлое «алеатико».
— И, брат, что ты нам попусту пешки-то точишь, — грубо отозвался через весь стол краснолицый богатырь в генеральском мундире старого образца, расшитом по швам бриллиантами. — Великий деспот был твой Потёмкин, да и умер поносно — от безмерного женонеистовства и чревобесия...
То был Николай Зубов, брат последнего фаворита.
— Ну ты, князь, полегче, чать, прошли ваши золотые денёчки, — с неуверенностью в голосе сказал Гарновский.
— Не в укор покойной скажу, — невпопад закивал Зубову пудреной головой худой вельможа, — плотолюбие окаянное переполняло двор матушки нашей и умы и сердца её ближних. А ведь небось наши бабы и прабабы и волоса подпупного у себя не зрели...
Тучный перестарок с бабьим лицом знай накладывал в золочёную тарелку с пышным потёмкинским вензелем куски жареной утки. Некогда был весельчак, острослов, ловелас и задира, а ныне рожа старая, что передряблая репа. До преклонных лет проветреничал, теперь же стал прожорою, да так оплошал, что замечалось в нём на людях частое испускание ветров из живота.
Ни к кому не обращаясь, он тихо бубнил:
— Жареные потрошки осетровые и гусиные, да пупочки, да шейки, да ряпицы, да печенцы цыплячьи, да просоль семужный, да спинка осетровая, теша белужья, да прут белужий, да свинина мясная с проросью, да грибочки, в горшке томлённые...
— Перво-наперво избранника матушки-государыни, — продолжал свой рассказ худой вельможа, — отправляли для осмотру к лейб-медику Роджерсону. Хорошо. По удостоверении его здоровья препровождали Анне Степановне Протасовой на трехнощное испытание. Она доносила государыне о благонадёжности испытанного, после чего фаворит обедывал вместе с Марьей Савичной Перекусихиной и камердинером царицы Захаром Константиновичем Зотовым...
