Они отправились в камеру Пайзла. Надзиратель в коридоре вопросительно посмотрел на них, но ничего не сказал. Пайзлу он все разрешал. С достоинством, как паж, Наполеон распахнул перед ними дверь. И тройка интриганов, три руководителя страхового общества, ненавидящие друг друга, готовые на всякую подлость, расселись в узкой камере шириной в три, а длиной в четыре шага, с вымытым полом и на скорую руку заставленной привезенной из дома мебелью.
— Рабочий кабинет не очень удобен, но прошу без церемоний, — усмехнулся Пайзл. В пику Рашуле ему приятно, что при беседе присутствует Розенкранц. — Итак, пожалуйста, господа, — Рашула ждет, что Розенкранц первый начнет, но тот вопросительно смотрит на него.
— Господин Розенкранц может начать, — улыбнулся Пайзл. Разговор, разумеется, ведется преимущественно по-немецки. — Ах, так, вы уступаете мне? Ну хорошо, я буду говорить вместо вас.
— Für sich, nicht für mich![65]
— За нас. Я убедился, доктор, что вы можете быть галантным, — обратился Рашула к Пайзлу, который закурил сигарету и угощает их. — Спасибо! — Рашула тоже закурил сигарету, а Розенкранц, тронутый оказанной ему честью, взял сигару. — Вы дали на чай коротышке Наполеону. Денежный вопрос, следовательно, не будет играть особой роли в наших отношениях.
— Только без длинных увертюр! — вздохнул Пайзл. — Вся партитура нам известна, переходите сразу к финалу. Тем более что общий финал действительно уже близок. — Пайзл встал, пытаясь, очевидно, скрыть внезапное возбуждение.
— По совести сказать, деньги являются увертюрой ко всему, — вопросительно смотрит на него Рашула. — Ну хорошо, они могут найти место и в финале. Я как раз и начал с этого финала.
— Конкретно?
— Конкретно? — удивлен Рашула волнению Пайзла. — Конкретно в той мере, как в вашем сговоре с Розенкранцем.
— В той же мере? — Пайзл сощурился и стрельнул глазами на Розенкранца, неужели этот все уже выболтал? — А что вам сказал господин Розенкранц?
— Ich hab ihm gar nichts gesagt[66]. — Розенкранц покраснел и опустил голову. Ему довольно плохо известна партитура этих двоих, и сейчас он с неимоверным трудом вникает в финал.
— Вам и нечего было ему сказать, — поправляет его Пайзл. — Итак, что же вы имели в виду, господин Рашула?
— Что? На все условия, которые принял Розенкранц, я, естественно, не мог бы согласиться, — рассмеялся Рашула. — Впрочем, все просто: я плачу аванс, какой вы пожелаете. В качестве свидетеля мне довольно одного Розенкранца (и жены, подумал он, которая вручит аванс). И еще… в суде я откажусь от всех показаний.
— Теперь? — сощурившись, посмотрел на него Пайзл и минуту помолчал. Есть ли все-таки смысл отказываться от денег? Однако Розенкранц утром подогрел в нем старые сомнения в платежеспособности Рашулы, имея в виду разгульную жизнь его жены. Таким образом, чувство мстительности возобладало в нем. — А теперь, господин хороший, — зашептал он, почти зашипел, — все это мне не нужно: ни ваши деньги, ни ваш отказ от показаний. Помните, что я вам сказал утром?
— Ну? — встает Рашула.
— Я сказал вам: сегодня или завтра будете искать доктора Пайзла, а его здесь уже не будет. Сегодня еще не прошло.
— А вы все еще здесь.
— Я здесь затем, чтобы сказать вам вот еще что: никогда помощь доктора Пайзла не станет ключом к вашей свободе, никогда! Зарубите себе на носу! Доктор Пайзл умеет сочувствовать, умеет награждать, но умеет и наказывать.
— К чему эта истерика? Я вас спокойно слушаю.
— О гадостях, которые вы сделали каждому, с кем имели дело, а особенно мне, невозможно говорить спокойно, — теперь Пайзл говорил с достоинством и даже улыбался. — Вот что я вам скажу в финале финала: вон! — Пайзл показал ему на дверь.
Рашула сел, схватился за живот и громко захохотал.
— Забыли, доктор, что здесь вы не дома и что на камеры мы все имеем право, которое заслужили. Или вы в самом деле думаете, что это ваш кабинет? Вспомните, что я вам утром говорил. Со скамьи подсудимых я громко крикну: Где Пайзл? Подать его сюда!
— Господин Рашула! — Розенкранц встал и принялся уговаривать его уйти. Обрадованный и одновременно испуганный негодованием Пайзла, он опасался, как бы Пайзл не устроил ему то, что и Рашуле.
Пайзл повернулся к двери, чтобы кликнуть надзирателя, но передумал.
— Вы можете очень скоро получить право на эту камеру — стоит мне только уйти. Но сейчас ниже моего достоинства иметь с вами какие-либо дела. Я не боюсь ваших обвинений. Кричите, что хотите, вы, клеветник прожженный!
Рашула отталкивает Розенкранца и снова встает.
— Ну конечно, не боитесь, — улыбается он, с трудом скрывая раздражение. — Ваша храбрость есть доказательство того, что достоинство ваше пало столь низко, что вы уже не опасаетесь потерять честь и совесть. Такова, собственно, сущность всех правительственных конформистов. Не возражайте! Общественность все узнает, в этом я вас могу заверить! Но мне сдается, что правительство не слишком щедро вам заплатило, чтобы так поспешно отказываться от моего предложения. Тут дело в другом: вы меня даже как правительственный конформист не можете освободить из тюрьмы. Не так ли?
— Прежде всего, — Пайзл поборол растерянность и улыбнулся, — вы можете мне представить доказательства ваших новых клеветнических измышлений? Письмо, знаю. Но не смешное ли это доказательство — адрес на конверте! Если вы думаете, что я вас не смог бы освободить, — а этого мнения вы придерживаетесь постоянно, — то я действительно не могу еще раз не посмеяться над вашей наивностью и упованием на то, что, по-вашему, неисполнимо.
— А по-вашему?
— По-моему — исполнимо. Но поскольку я этого не хочу, следовательно — неисполнимо. И довольно об этом. Я вам показал путь, и, пожалуйста, следуйте им. Мне надо еще с господином Розенкранцем закончить дело. Видите ли, это для меня важнее. — И Пайзл снова улыбнулся, злобно, мстительно, лицо его исказилось.
— Закончить дело с Розенкранцем? — встал перед ним Рашула. — Значит, финал еще не наступил? Значит, опять начнем с увертюры. — Он с улыбкой повернулся к Розенкранцу и сделал знак, чтобы тот вышел с ним. Куда? Розенкранц скроил кислую мину. Ведь Пайзл не его прогнал, ему еще надо поговорить с доктором с глазу на глаз. Но Рашула настаивает, чтобы он следовал за ним.
— Господин Розенкранц может остаться, более того, я его прошу остаться, — похоже, Пайзл хочет еще сильнее уязвить Рашулу. — Вы можете отправляться один. Довольно я говорил с вами в его присутствии, теперь хочу с ним поговорить, но без вас.
— Так дело не пойдет, дорогой доктор. — Рашула снова садится. — Я уже сказал, что финал не наступил, а это означает, что вам не так просто отделаться от меня. Я сейчас менее чем когда-либо убежден, что вы можете что-то сделать для него и для меня. Единственно, — Рашула захохотал, — единственно, что нам еще остается, — симулировать.
— Как? — удивился Пайзл. Он, правда, когда-то предлагал Рашуле устроить симуляцию, и этому типу нетрудно было угадать суть его сговора с Розенкранцем. Но знает ли он это сейчас со всей очевидностью? Этот дурак Розенкранц непременно должен был себя выдать раньше времени, но Пайзла это не очень волновало: в кармане уже лежал задаток. Неплохо было бы получить всю сумму, а следовательно, надо помочь Розенкранцу добиться успеха! Поэтому Пайзл решительно отвергает утверждение Рашулы. — Симулировать вы могли бы и самостоятельно, для этого я вам не нужен. Не так ли, господин Розенкранц?
Розенкранц стоял, замирая от страха, с горькой обидой на Рашулу, недовольный Пайзлом, было бы лучше, если бы Пайзл принял предложение Рашулы, тогда можно симулировать беспрепятственно.
— So is, s is wahr. — Jedoch, wär es nicht möglich, Herr Doktor, sich zu veständigen mit Herrn Рашула?[67]
— В ваших советах я не нуждаюсь! — осадил его Рашула и обратился к Пайзлу. — Мне все ясно, дело в том, что по вашему совету Розенкранц должен был симулировать сумасшествие. Другой вопрос, удастся ли ему это, потому что я тоже здесь. Вы, впрочем, меня отвергаете якобы из-за гордости! А я глубоко верю, что вы бы забыли гордость, появись у нас обоих возможность симулировать. Тогда для вас желаннее были бы деньги.
— Ваши деньги? — с напускным презрением процедил Пайзл. — Сегодня ваши, а завтра бог знает чьи!
При этом он имел в виду жену Рашулы. Так его Рашула и понял.
— Пока еще мои! — сердито рявкнул Рашула. — По всей видимости, вам мои деньги не кажутся более грязными, чем деньги Розенкранца? Это бесспорно, но тут речь о другом: вы знаете, что я не пошел бы на такую глупость, в какую вы втянули Розенкранца.
— Неправда!
— Нет! Вы предлагали мне это, но я отказался, сейчас тоже отказался бы. Чтобы добиться свободы, я готов унизиться до того, чтобы человека вроде вас назвать честным. Но унизиться до положения дурака, унизить свой ум, самое дорогое, что есть у меня в жизни, — этого никогда не будет! Ни-ког-да! На это способны вы, солидные политики, адвокаты, торговцы, честные фарисеи; способны, если предоставится возможность. Я всем расскажу, как вы упрятали в тюрьму своего шурина, и буду кричать: Розенкранц симулирует, его подговорил Пайзл! Итак, желаю успеха, господа! — С усмешкой, которой он подавлял свою ненависть к этим двум своим бывшим товарищам, Рашула шагнул к выходу. Но его опередил Пайзл. Он выглянул в коридор, не подслушивает ли кто, и возвратился назад. — Две вещи, дорогой доктор, — продолжает Рашула, — во-первых, вы будете распространять обо мне клевету, которую утром при многих свидетелях сами объявили вымыслом и отреклись от нее, а во-вторых…
