Он покинул Шевардева, узнав от него имена других артиллерийских офицеров, наиболее готовых оказать поддержку Мировичу. Затем, видя, что наступает время окончания репетиций в императорском театре, он отправился на площадь Зимнего дворца встречать Аделину Леметр.
Пока он медленно прохаживался по площади, не сводя в то же время глаз с бокового выхода, ведшего в театральный зал, он, несмотря на довольно оживленное движение на улице, заметил обращавшую на себя внимание фигуру пожилого человека, одетого с излишней элегантностью и прохаживавшегося взад и вперед также невдалеке от театрального подъезда. Занятый своими мыслями, Ушаков и не обратил бы внимания на этого господина, если бы тот не бросал на него угрожающих взглядов, которые становились все ядовитее, так как пути обоих прогуливавшихся часто перекрещивались.
Наконец дверь, за которою оба наблюдали, открылась. Актеры и актрисы, смеясь и болтая, вышли на улицу.
Ушаков, увидев Аделину, поспешил к ней, без стеснения пробивая себе путь.
Молодая девушка с краскою в лице поклонилась ему, протянула руку, и он в тот же момент почувствовал, что ему в руку сунули сложенное письмо, которое он незаметно спрятал в карман. В то время как он обменивался с Аделиной ничего не значащими словами, к ней приблизилась обратившая на себя внимание Ушакова фигура и тотчас же подъехала элегантная коляска, запряженная тремя великолепными лошадьми.
— Разрешите мне, — проговорил старик, повертываясь спиной к Ушакову, — довезти вас, мадемуазель, под моей защитой, мне кажется, вам неудобно идти домой одной, так как всегда найдутся люди, которые осмеливаются быть навязчивыми по отношению к даме, идущей по улице без охраны мужчины.
Ушаков взглянул на старика скорей удивленно, чем гневно. Но, прежде чем он успел обратиться с вопросом к девушке, та, бросая гневные взгляды на старика, заговорила сама:
— Благодарю вас, господин Фирулькин, я часто хожу одна домой и ни разу не имела случая жаловаться на навязчивость посторонних: сегодня же я вполне спокойна, так как нахожусь под защитой этого господина, которого считаю достойнее многих других.
Она подала руку Ушакову и пошла прочь, не удостоив больше ни одним словом разъяренного Фирулькина.
Актеры, находившиеся вблизи и видевшие все происшедшее, рассмеялись; одна же из молоденьких актрис подошла к старику и проговорила:
— Видите, господин Фирулькин, как мало ценит Аделина оказываемое ей вами предпочтение!.. За этот афронт вы лучше всего отомстите ей, если предложите место в вашей коляске кому‑нибудь из нас.
Взгляд и улыбка молодой дамы говорили определенно, что она с готовностью займет место в коляске и в сердце Фирулькина. Но старик не обратил на нее внимания и, тяжело дыша от ярости; бросился в свою коляску и приказал кучеру ехать во дворец князя Орлова.
Тройка быстро помчалась по улице, сопровождаемая смехом и шутками актеров.
Фирулькин был хорошо известен в Мраморном дворце и потому немедленно был принят князем.
Орлов лежал, вытянувшись, на диване и, когда старик вошел, высокомерно обратился к нему:
— Тебе что надо, Петр Севастьянович? Если ты что‑нибудь принес, то показывай! Только берегись, если это будет что‑нибудь обыкновенное!
— О, ваша светлость, — воскликнул Фирулькин дрожащим голосом, — я пришел просить защиты от одного бесстыдника, осмелившегося оскорбить и осмеять вашего всепреданнейшего слугу!.. Случилось нечто неслыханное!
— Ты жалуешься? — воскликнул Орлов. — Это скучно! Если бы я знал это, то приказал бы не пускать тебя.
— О, ваша светлость!.. — возразил Фирулькин. — Дерзость, на которую я приношу жалобу, направлена не против меня, а против вас. Не вы ли, ваша светлость, обещали мне, что актриса Аделина Леметр должна быть моею, несмотря на притязания этого бесстыдного Василия Мировича?
— Ну, так что же? — спросил Орлов.
— Так вот, ваша светлость, — продолжал Фирулькин, все более приходя в ярость, — когда я хотел отвезти из театра Аделину, она на моих глазах разговаривала с офицером, одетым в ту же самую форму, как и Мирович; она оставила меня, а сама ушла с ним под руку. Это, ваша светлость, — беспримерное бесстыдство. Ее мать отказала Мировичу от дома, и вот теперь Аделина сносится с ним через посредство его товарища, а может быть, находится в легкомысленной связи с обоими сразу.
— Разве я тебе не говорил, Петр Севастьянович, что смешно, когда такой старый дурак, как ты, увлекается молоденькой актрисой? — заметил, зевая, Орлов. — Она настроит тебе такие рога, каких ты никаким искусным париком не прикроешь.
— Но вы, ваша светлость, обещали мне свою защиту, — воскликнул вне себя Фирулькин, — а Я знаю, что вы всегда держите свое слово. Это предательство — обманывать человека, которому князь Орлов обещал свою защиту!
Слова старика звучали почти угрозою. Его бескровные губы дрожали, а маленькие глаза сверкали гневом
Орлов медленно вытянулся и оперся на локти.
— Послушай, Петр Севастьянович, — сказал он, — ты дерзаешь принимать со мной в разговоре странный тон. Что ты сказал, если бы я позвал моих холопов и велел им легонько постегать тебя?
— Ваша светлость, ваша светлость! — трепеща, воскликнул Фирулькин. — Заслуживаю ли я наказания, если верю вашему слову, если я напоминаю вам о нем?
— Моего слова для такого негодяя, как ты, должно быть довольно, — проговорил Орлов, снова опуская голову в подушки, — и тот, кто напоминает мне о моем обещании, значит, настолько нахален, что сомневается в нем. А теперь убирайся вон, или, ей–Богу, я доставлю своим холопам особое удовольствие запечатлеть на оборотной стороне твоей смешной фигуры правила благоприличия!
Фирулькин поджал губы и повернулся к двери.
Несмотря на всю свою ярость, он не осмелился произнести ни одного слова, зная, что Орлов при малейшей его попытке к дальнейшему противоречию приведет свою угрозу в исполнение.
Когда он находился уже у двери, Орлов позвал его обратно.
— О, — воскликнул осчастливленный Фирулькин, — вам, ваша светлость, угодно было только пошутить и вы хотите внять моей просьбе и наказать дерзкого?
— Послушай, Петр Севастьянович, — сказал Орлов, не обращая внимания на слова Фирулькина, — ты раньше заслужил мое расположение, и потому я даю тебе возможность заслужить свое прощение. Императрица несколько дней тому назад получила с Украины тройку лошадей, ты можешь осмотреть их в придворной конюшне; эти кони замечательной красоты, а быстротой они превосходят лучших моих рысаков. Я не хочу, чтобы кто‑нибудь в Петербурге, будь даже это сама императрица, имел лучших лошадей, чем я. Ты мне достанешь таких же коней, — понимаешь? — по крайней мере, таких же. У тебя есть агенты повсюду, обыщи всю Украину и, когда найдешь, что мне нужно, приди ко мне.
— И вы, ваша светлость, накажете дерзкого офицера? — спросил Фирулькин.
— Об этом мы поговорим, когда я сделаю пробную поездку на твоих лошадях, — ответил Орлов. — А теперь убирайся! Тебе известно, как можешь ты вновь добиться моего расположения.
Фирулькин хотел что‑то сказать, но громовое «вон!» заставило его исчезнуть в мгновение ока из комнаты.
Сходя с лестницы, на нижних ступенях он встретил поручика Ушакова.
Старик как вкопанный остановился на месте, увидев офицера, на которого он только что тщетно жаловался и который теперь спокойно и уверенно поднимался по лестнице, как будто был дома, во дворце всемогущего Орлова.
— Вы можете быть спокойны, господин Фирулькин, — насмешливо сказал Ушаков, — мадемуазель Аделина дошла благополучно домой и никто не осмелился оскорбить ее своею навязчивостью.
Он дружелюбно кивнул и исчез в коридоре.
Фирулькин, не говоря ни слова, поглядел ему вслед и нетвердым шагом спустился с последних ступеней. Его губы дрожали, но он боялся высказать словами чувства, кипевшие в его груди, и, только усевшись в коляску, сжал кулаки и, бросив гневный взгляд на дворец, простонал:
— Я обманут, низко обманут!.. О, мои бриллианты, мои лошади! Где же справедливость на земле?
Как подкошенный он лежал на сиденье, в то время как тройка стрелой мчала его к дому.
Маленький дом, занимаемый госпожой Леметр с дочерью Аделиной в одном из переулков, выходящих на Фонтанку, стал центром своеобразного таинственного движения, которое хотя и не замечалось обывателями квартала, но тем не менее не могло ускользнуть от внимания наблюдательного взора.
Напротив дома госпожи Леметр проживал купец, торговавший английскими товарами и пользовавшийся особым значением в высших чиновных кругах, вследствие чего соседи нередко обращались к нему, когда им приходилось иметь дело с властями, причем, конечно, купец почти всегда исполнял желания своих добрых друзей, не отказываясь при этом принимать подарки и приношения.
