– А если под водочку? – Ирина взяла графинчик и, ласково глядя на матроса, налила ему полный бокал.
– Ну, коли под водочку… что верно – то правильно…
Он с удовольствием выпил и принялся за осетрину.
Какое-то время ели молча. Рыба была отменная. Ирина, подождав, пока ее гости закончат есть, подала знак, чтобы убрали тарелки.
– А что рыбку не доели? – встревоженно спросил официант у Ирины. – Не понравилась?
– Очень вкусно. Просто я не ем так много. Спасибо.
– Бисквитик к чаю желаете?
Мальцев отрицательно помотал головой.
– Сладкое не ем, у меня от него живот крутит. Я лучше покурю.
Со стороны сцены доносился голос певицы, тоскливо выводившей романс про милого друга. Мальцев молча слушал, повернувшись на стуле и оперевшись локтем на его спинку. На глазах как-то вдруг сразу запьяневшего Тушкевича выступили слезы. Дослушав до конца, Мальцев повернулся.
– Хорошо поет! Надо бы расстрелять… – и он загоготал.
– Любите музыку? – растерянно спросила Ирина, которой показалось, что она ослышалась.
– Может, и люблю, – Мальцев хмыкнул. – Да времени нет, на любовь-то. У нас Куклин большой любитель, да? – обернулся он к захихикавшему Тушкевичу.
Ирина непонимающе переводила взгляд с одного на другого.
– Это у нас товарищ есть такой, Куклин, – пояснил Тушкевич. – Он как-то у Шаляпина в гостях был. Ну, помереть – не встать! Да, Петр Петрович? Можно рассказать?
– Валяй, Санек! – Мальцев облокотился на стол и, подперев голову руками, опустил отяжелевшие веки.
Тушкевич, оживившись, начал рассказ.
– Пил, значит, он водку с Шаляпиным. С ними финляндский коммунист Рахия и еще пара наших было. Не просто водку, а эстонскую – из картошки ее гонят. Выпили чуток, да и начали о театре, актерах, то да сё. Куклин и скажи сгоряча – таких, мол, как Шаляпин, надо резать! Спрашивают его, почему? Отвечает: "Талант нарушает равенство!". Несправедливо это, говорит, когда один может, а другой нет.
Мальцев приоткрыл глаза.
– Кстати, Санек, он прав! Этот лозунг надобно по всем театрам развесить! Очень даже пролетарский лозунг!
– И начал потом Куклин вопить, – продолжил Тушкевич, – спьяну-то, что вы, актеры, для пролетариату сделали? Какой такой от вас прок для революции? А Шаляпин как заорет: "Встать! А ну, подобрать живот, как ты смеешь со мной так разговаривать, сукин сын!". И все это голосом царя Ивана Грозного.
– А то он слышал… – недовольно буркнул Мальцев, на лице которого обильно выступил пот, а на коже появились багровые пятна.
– Слышал-не слышал, Петр Петрович, да только Куклин вскочил по стойке смирно, да чуть от страха в штаны не наложил! – Тушкевич помолчал. – Статью-то как напишите, нам подарите? – спросил он Ирину и вдруг, приложив руку к животу, внезапно побледнел.
"Ну вот, кажется, и все…" – подумала Ирина, подзывая официанта.
– Пожалуйста, голубчик, водички. И – соды немного. Мне что-то нехорошо. – Она повернула голову к Тушкевичу. – А статью непременно подарю. Только придется еще раз встретиться, дня через два. Мне нужны будут ваши воспоминания о событиях гражданской войны…
"Пора!" – решила она и попыталась подняться, двумя руками схватившись за руку подошедшего со стаканом воды официанта.
– Мне плохо… – пробормотала Ирина и начала медленно оседать на пол, краем глаза заметив, как Мальцев захрипел и, падая вбок, потянул за собой скатерть. Бледный Тушкевич кинулся было ему на помощь, но вдруг, скрючившись и хватая ртом воздух, рухнул на колени.
– Врача… – еле слышно шепнула Ирина и закрыла глаза, слыша звон бьющейся посуды, хрипы, испуганные крики, торопливые шаги, чувствуя брызги воды на лицо, прикосновение пальцев, расстегивающих ворот платья, слыша встревоженный голос: "Уверяю вас, они оба уже не дышат, а женщина пока жива".
Закашлявшись от резкого запаха нашатырного спирта, она открыла глаза и отвернула лицо в сторону.
– Ой, живая! – голос принадлежал молодому веснушчатому парню, с умными добрыми глазами, судя по белому халату – фельдшеру из кареты скорой помощи. – Живая! Слава Богу, хоть она живая! Гражданочка, вы – живая! – радостно сообщил он Ирине.
– Она рыбу-то не доела. Те – все съели, а она… – пояснил милиционеру стоящий поодаль мальчишка в синей рубахе.
– Чё рыба, чё рыба? Нормальная рыба, свежая. Чё, рыба? – испуганно оправдывался круглолицый официант.
– Разберемся, граждане, во всем разберемся. Отравление пищевое, это понятно. Кто виноват – следствие покажет. Всех, кроме непосредственных свидетелей, попрошу разойтись. Гражданочку живую – в больницу везите!
Рядом с Ириной положили носилки.
– Мне кажется, я сама могу идти, – стала она подниматься, опираясь на руку фельдшера.
– Гражданочка, гражданочка, не препятствуйте! – Строго проговорил милиционер, незамедлительно пытаясь пресечь непорядок. – Разве не знаете? Больной должен в больнице умирать!
– Где мои товарищи… где они? Я хочу их видеть.
– Не торопитесь, гражданочка, не торопитесь! Увидитесь еще, когда сами, того… – милиционер сделал неопределенный жест рукой, – помрете. Унесли их уже. В морг повезли.
Всхлипнув, она уткнулась в плечо фельдшера.
– Ничего, ничего, – смущенно гладил он Ирину по голове. – Ничего. Всяко в жизни бывает. Слезами горю не поможешь. Считай, на том свете одной ногой были. Сейчас в больницу, кишки промоем, и…
– Нет, я вас умоляю – я не поеду в больницу! Я живу в двух шагах отсюда. В гостинице "Савой".
– Так вы иностранка, что ли? Я и смотрю, вроде как не совсем по-нашему говорите.
– Да, да, я – американская гражданка. Я не поеду в вашу больницу! Я вызову своего доктора, из посольства.
– Да поймите вы, девушка, не могу я вас отпустить без врачебной помощи. Не положено это.
– Гражданочка, говорил же вам, не препятствуйте! – снова вмешался в разговор милиционер. – Кстати, документики какие у вас с собой имеются?
– Я есть доктор, – вдруг раздался за спиной знакомый голос. – "Мсье Поль? Говорит по-русски?" – Она есть американская гражданка из делегации. Я буду ее лечить посольство и сам отвезу на авто.
– Ну, ладно, – нехотя согласился фельдшер. – Значит, от врачебной помощи отказываетесь? – Ирина кивнула. – Так и запишем. "От помощи отказалась…"
Мсье Поль, крепко взяв Ирину под руку, вывел ее из ресторана…
– В Америку, что ли, просилась? – подошел к заполнявшему какие-то бумаги фельдшеру круглолицый официант.
– В Америку, – кивнул тот.
– И чё, повезли бы? – круглолицый уважительно взглянул на фельдшера.
Тот, удивленно вскинув глаза, усмехнулся.
– Повезли бы. Прям на нашей машине и повезли бы.
– С трупами? – поинтересовался официант, провожая его к выходу.
– Нет, товарищ. Трупы, пожалуй, оставили бы. Зачем американцам наши трупы? На все наши трупы у них места не хватит…
Николя в черном шелковом халате сидел в кресле, поглядывая на жену, которая, облокотившись на подушки, полулежала на диване, маленькими глоточками отпивая кофе. Голова Ирэн была на манер тюрбана обмотана полотенцем, что делало ее похожей на юного принца, сошедшего ненадолго с изящной персидской миниатюры только для того, чтобы, развалившись на мягком ложе, принести сладковато-дымчатую восточную негу в парижскую квартиру.
Свежий воздух, проникавший в гостиную через открытое окно, приятно холодил еще влажные после душа волосы. Всего час тому назад, встретив утренний берлинский поезд, он привез жену с вокзала. Ее внезапное возвращение из Москвы порадовало, потому что означало конец волнениям, не покидавшим его с момента ее отъезда. Впервые расставшись с Ирэн на целую неделю, он понял, что эта русская женщина, покорившая его терпким сочетанием страсти и нежности, благоразумия и сумасбродства, силы и слабости и тем обаянием, которое нельзя объяснить, а можно только ощутить, как запах тайны, – уже стала неотделимой частью его прежде размеренной и предсказуемой жизни.
Ирэн немного осунулась за время поездки и выглядела усталой, но не вызывало беспокойство Николя – огорчал и настораживал ее озабоченно-отрешенный взгляд – казалось, она напряженно думает о чем-то чрезвычайно важном, словно всматриваясь внутрь себя.
Хотя в ее движениях и появилась замедленность, это не была ленивая неторопливость человека, которому некуда спешить, а скорее – вибрирующая сосредоточенность дикой кошки, подбирающейся к добыче. Она неохотно и односложно отвечала на вопросы о Москве, как будто раздумывая, стоят ли слова того, чтобы их произносить.
– А что нового в русской литературе? – поинтересовался Николя с затаенной улыбкой, зная, что уж от этой темы жена не сможет отделаться ничего не значащими фразами.
Ирина, допив кофе, медленно поставила чашку на поднос и, проведя ладонью по лбу, продекламировала по-русски:
Послушайте, господин чудак,
Иже еси на небеси,
