Рюрик Ивнев - У подножия Мтацминды

«Кто может что–нибудь предсказать точно? — размышлял Везников. — Зачем напрасно расстраиваться? Молниеносных перемен не бывает. Уезжать сейчас — это все равно что бросать карты в такой момент, когда тебе бешено везет. Надо напрячь все силы и выжать из этого чудесного города все, что возможно, и оставаться здесь до той минуты, когда будет ясно, что крах неизбежен».

Он выпил бокал шампанского, подозвал официанта. Абуладзе взялся было за бумажник, но Везников с ласковой твердостью отстранил его руку и щедро оплатил счет.

В вестибюле, когда Атахишвили отошел от них, Везников сделал последнюю попытку узнать то, что его больше всего интересовало, и вкрадчиво спросил Абуладзе:

— И все–таки я не могу понять, чем руководствуется правительство, игнорируя ваши блестящие идеи?

Абуладзе взял Везникова под руку.

— Скажу вам по секрету, что один из самых видных членов правительства в частном разговоре со мной выразился так: «Мы с вами совершенно согласны, но беда в том, что это невозможно не только осуществить, но даже предложить, ибо народ, привыкший к мысли о духовной связи с Россией, не поймет нас и не поддержит. А заставить его послушаться нашего решения у нас, к сожалению, нет физических сил!»

— Теперь мне все понятно, — проговорил Везников, боясь, как бы Абуладзе, по своему обыкновению, не стал разжевывать своих мыслей. — На месте народа я бы поставил вас во главе правительства.

Абуладзе скромно улыбнулся.

Анна Георгиевна оказалась на редкость симпатичной женщиной, умной собеседницей, обладающей удивительным тактом. Ей было не больше тридцати пяти лет, замуж она не выходила, и была окружена бесчисленным количеством больших и малых друзей, стремившихся к ней неудержимым потоком. Сердце ее было открыто для всех, искавших у нее совета и помощи.

Анна Георгиевна окружила Смагина таким вниманием, что ему порой становилось неловко, но вскоре он привык к ее искреннему расположению.

Как–то она случайно приготовила сладкое кушанье, называвшееся сабайоном и состоящее из отварного риса, облитого соусом из взбитых желтков, разбавленных белым, вином. Узнав, что это его любимое блюдо, она начала приготовлять его каждый день, что дало ей повод шутя называть Смагина сабайонским узником.

На другой же день после того, как Смагин поселился нелегально в комнате Анны Георгиевны, Вершадский сообщил об этом Гоги, который потребовал немедленного свидания. Гоги долго бушевал и изрыгал проклятия на головы коварных меньшевиков, пока немного не успокоился. Лишь тогда он передал Смагину предложение семьи Куридзе приютить его в известном ему сельском доме на берегу Супсы.

— Тогда, — добавил Гоги от себя, — мы расквитаемся. Свое первое путешествие в Гурию вы совершили, как друг государственного преступника, а теперь, когда сами стали таковым, я навещу вас вместе с Мзией.

— Нет, — сказала вошедшая в этот момент в комнату Анна Георгиевна. — Зачем подвергать риску семейство Куридзе, когда…

— А вас разве я не подвергаю риску? — спросил Смагин.

— Никакому, — возразила Анна Георгиевна, — я же говорила, что здесь вы в полной безопасности.

— Несмотря на близкое соседство с Гегечкори, — улыбнулся Смагин.

— Может быть, именно благодаря этому.

— Действительно, — заметил Вершадский, — кому придет в голову искать беглого преступника под самым носом у министра?

— Который час? — вдруг спросила Анна Георгиевна. Все удивленно переглянулись. Вершадский взглянул на часы.

— Ровно час. А что?

Анна Георгиевна, улыбаясь, подошла к окну и отдернула занавеску.

— Теперь полюбуйтесь. Министр изволит завтракать ровно в час. Вот его застекленная галерея, в ней, очевидно, очень тепло. Он даже скинул пиджак.

Все подошли к окну и увидели Гегечкори, сидевшего перед круглым столом, затянутым цветной скатертью. Лучи зимнего солнца играли на серебряном кофейнике и на стеклах буфета.

— Дорого дали бы эсеры за такую позицию, — захохотал Гоги.

— Во всяком случае, — обратился к Гоги Смагин, — передай Куридзе мою глубокую благодарность, но ты же убедился сам, что здесь, под крылышком самого Гегечкори, мне будет пока спокойнее.

— Конечно, — радостно проговорила Анна Георгиевна. — Расскажите все это Куридзе и объясните, что, пока не пройдет некоторое время, выходить из этого убежища опасно. И потом, в деревне каждый новый человек бросается в глаза.

…Дни проходили за днями. У Смагина побывали доктор Куридзе с Мзией. Один раз зашла Варвара Вахтанговна. Групповых посещений решили избегать, чтобы не привлекать внимания.

У Вершадского созрел план тайно выехать в Армению и там устроить несколько лекций. Он принялся за дело со свойственной ему энергией и разослал через верных друзей, ездивших в Армению, несколько писем в Эривань, Карс и Александрополь. Однажды Вершадский вошел в комнату Смагина, радостно потирая руки.

— У вас хорошие вести? — улыбнулся Смагин.

— Вы не ошиблись. Правда, начинать придется, провинции, а не со столицы, но это бывает иногда даже лучше.

— Не томите душу! Куда же мы едем?

— В бывший захолустный городок России, а ныне в один из видных пунктов Армении, город Карс.

— Карс?! — воскликнул Смагин.

— Да, а что вас так удивило?

— Нет, я просто вспомнил… В детстве я там бывал.

— Ну, вот, значит, увидите знакомые места.

— Когда же мы должны ехать?

— Завтра. Лекция состоится вечером в день вашего приезда.

В комнату вошла Анна Георгиевна. Узнав о предстоящем отъезде, она начала отговаривать Смагина и Вершадского.

— Это неразумно, дорогие друзья. Неужели вы думаете, что в Армении вас встретят с распростертыми объятиями? Вы только напрасно потратите время и энергию, не говоря уже о том, что рискуете попасть в лапы Кедиа.

— Если так рассуждать, — возразил Вершадский, — то надо сидеть сложа руки.

— Да, бывают моменты, когда это является наилучшим выходом. Вспомните русскую пословицу: «Поспешишь, людей насмешишь».

— Анна Георгиевна, дорогая, но ведь не все пословицы безупречны, — воскликнул Смагин. — Есть немало таких, которые отражают не лучшие, а худшие качества людей.

— Это громко сказано, — ответила Анна Георгиевна, — но дело сейчас не в пословицах.

— Анна Георгиевна, поймите меня, — воскликнул Смагин, — я не могу сидеть без дела, это выше моих сил.

— Но ведь это будет не вечно. Надо выждать… Не сегодня, так завтра обстоятельства изменятся.

— Не будем себя обольщать, — возразил Смагин. — За эти три недели, которые прошли со дня моей лекции, мы снеслись и с Огладзе и с Джамираджиби. Куридзе тоже не сидели сложа руки. Вы не знаете результат: ордер на мой арест не аннулирован, больше того, правительство взбешено тем что мне удалось скрыться. Через Джамираджиби нам известны даже такие подробности: Рамишвили кричал в своем кабинете на Кедиа, что он простофиля, потому что загнал своих янычаров в комнату вместо того, чтобы караулить меня на улице…

— Бедный Кедиа, — насмешливо вставил Вершадский, — я уверен, ему и в голову не пришло, что безмозглые дворянские недоросли, которых он набрал в свой особый отряд, так боятся плохой погоды.

— Так или иначе, — продолжал Смагин, — ясно одно, что ордер на мои арест —не «досадное недоразумение», как внушают друг другу тифлисские либералы, а неотложное мероприятие меньшевистской верхушки, обеспокоенной тем резонансом, который вызвала лекция. Короче говоря, дорогая Анна Георгиевна, я вам от души, благодарен за ваши заботы и внимание, но завтра мы едем.

Дул резкий, холодный ветер, шел смешанный со снегом дождь.

Смагин и Вершадский добрались до фаэтона, влезли под поднятый, верх экипажа, напоминавший огромный зонт, и тронулись в путь.

Пока они ехали на вокзал, наступило похолодание. Выходя из фаэтона, они увидели перед собой заснеженную площадь. Вокруг зажженных фонарей, как белые мотыльки, кружились снежинки.

— Посмотрите, —сказал Смагин, поднимая воротник пальто, — все кутаются и жмурят глаза от снега. Это нам на руку, никто нас не узнает, если даже заметит.

…Около часу дня поезд подошел к перрону карского вокзала. Смагин увидел перед собой облупленное здание с выбитыми стеклами и покосившимися дверями, еще более нищенское на вид, чем то, которое помнил с детства.

На перроне их встретил пожилой человек, похожий на старого школьного учителя. Это был знакомый Вернадского, взявшийся за устройство лекции. Он без лишних слов повез их на потрепанном фаэтоне, нисколько не похожем на щегольские экипажи Тифлиса, в маленький одноэтажный домик, в котором для прибывших гостей были приготовлены две маленькие комнаты.