…Клодий сошел с дороги, чтобы пропустить вперед свою когорту. Последний переход был особенно тяжелым. Приходилось спускаться по каменной осыпи, расползавшейся под ногами. Но хуже всего были эти горные речушки! Казалось, ничего не стоило их перейти вброд, но они были такими же дикими и своенравными, как обитатели гор. Вчера ледяная вода сбила воина с ног и ударила головою о скалу. Его похоронили тут же, забросав тело камнями. Сколько таких холмиков осталось на всем пройденном войском пути от могилы Феридия. Но, кажется, воины разучились оглядываться. Полководцы приучили их смотреть вперед, привлекая богатством и почестями. А если обещанное не сбывалось, не трудно было найти виноватого. Новый полководец во всем обвинял старого!
Не сам ли Клодий содействовал падению Лукулла и возвышению Помпея? Но теперь Помпей ему так же ненавистен, как прежде Лукулл. Тот, по крайней мере, не корчил из себя великого полководца, не выступал с напыщенными речами. Если он и наполнял свою мошну золотом, то обходился без сравнений с аргонавтами, если он брал город, то не выставлял себя Прометеем. Знай титан, что людишки, которым он дал огонь, так будут вертеть его именем, он наверное бы сказал: «Живите себе во мгле!»
Дорога, змеясь, вывела войско к реке, которую проводник-армений назвал Курой. Она была известна Клодию как Кирн. Он слышал, что она вбирает в себя все потоки и впадает двенадцатью устьями в Гирканское море. Но он не мог себе представить, что бывают такие могучие реки.
— Козни врагов… римские орлы… триумф…
Река отделяла противников. На одном берегу были римляне, на другом — иберы. Ничто им не мешало видеть друг друга и даже обмениваться воинственными воплями. Но стрелы, даже если они перелетали через реку, не могли причинить вреда. Нечего было думать и о том, чтобы переправиться на конях. Река могла бы унести и слонов.
— Позвать Никонида! — распорядился консул.
С тех пор как римляне вступили в Тигранокерту, эллин служил в римском войске. Лукулл выделил в его распоряжение сотню галатов и с их помощью он сооружал мосты, чинил катапульты и баллисты. После отъезда Лукулла Никонид перешел на службу к Помпею и, находясь в лагере, жил с ним в одной палатке. С помощью Никонида Помпей открыл местоположение одной из царских сокровищниц. Правда, там не оказалось драгоценностей, которых ожидали римляне. Там были дневники царя на персидском языке и переписка с Монимой на греческом. Никонид в долгие зимние дни переводил царские дневники на латинский язык, и личность Митридата вставала перед консулом с такой полнотой, словно он был знаком с царем долгие годы.
— Эврика! — воскликнул Никонид, подбегая к Помпею.
— Что ты еще отыскал?
— Скалу посередине реки и неподалеку сосновый лес,
— Сколько тебе нужно помощников?
— Достаточно одной когорты.
— Ты ее получишь.
Днем воины вырубили в горах три огромных сосны, а с наступлением темноты подтащили их к реке и спустили в воду. Вода потащила бревна к скале, на которую уже перебралось несколько римлян вместе с Никонидом. Они вбили в камень стальные болты и укрепили ствол сосны так, что он лег на скалу комелем, а верхушка оказалась на берегу, зажатая двумя камнями. Таким же образом была сооружена другая половина моста.
Появление римлян на левом берегу вызвало замешательство среди иберов. Они бросились в ближайший лес. Помпей, окружив его со всех сторон, зажег во многих местах костры из влажных ветвей. Дым потянул в сторону леса. Задыхаясь, иберы выбегали и наталкивались на римские копья и мечи. Многие сотни погибли, еще более было взято в плен. Царь Арток со своей охраной ушел на реку Пелор, где высилась его крепость.
И пала в тот же день Мцхета, еще не видевшая врагов у своих стен.
И снова калиги взметают сухую дорожную пыль. Поняв, что легионам не пройти через кручи Кавказа, Помпей двинулся в обход великих гор к Гирканскому морю.
Путь пролегает через земли албанов. Этот народ воинственнее иберов, потому что беднее их и даже не знает чеканной монеты. Забравшись на деревья, албаны осыпают пришельцев стрелами, сбрасывают с высоких утесов камни, разбирают висячие мосты. Но римлян не остановить. Их полководец неутомим. Говорят, что он поверил басням об амазонках и задумал переженить на них своих воинов.
И вот уже леса и горы сменились каменистой степью, где нет ни ручьев, ни колодцев, где солнце палит, как гончарная печь. Воду приходится нести на себе. Туники прилипли к спинам, ноги стерты в кровь. Но полководец так же настойчив и упрям:
— Вперед, воины! В трех переходах отсюда плещется Гирканское море. Оно еще не видело римских орлов.
Так бы и дошли римляне до самого Каспия, а может быть, и переправились бы через него, если бы не змеи. Змеи ползли непрерывным потоком, тысячи и десятки тысяч голов и извивающихся хвостов. Может быть, они переселялись в страну, где больше тени и воды, или их вел какой-нибудь змеиный консул против другого змеиного племени? Как бы то ни было, римские воины встретились со змеями, и это заставило их остановиться.
— Змеи! — меланхолически молвил Помпей, глядя на неожиданно возникшее препятствие. Раньше ему и его славе мешали люди, а теперь против него ополчилась сама природа.
— Ты не знаешь, Мурена, какие боги наслали на нас змей?
— Трудно сказать, — ответил легат, стирая со лба пот. — Но я полагаю, что те же, которые остановили Александра в Индии.
Консул повернул голову. Сравнение с Александром пришлось ему по душе.
— Да! Ты прав! Александра остановили змеи. Я думаю, что и нам незачем искушать судьбу. Тем более в этой стране не оказалось ни золота, ни драгоценных камней. Здесь нет даже воды, и болотца наполнены земляным маслом. — Он наклонился и зачерпнул ладонью черную тяжелую жидкость. — Прикажи наполнить этим бурдюк. Я хочу налить им светильники в храме Победы.
Войско повернуло назад. Багровое солнце освещало сгорбленные спины солдат.
Наконец-то их полководец взялся за ум. Может быть, он набрался мудрости от змей, которые ему преградили дорогу.
В этот жаркий летний день обитатели древней греческой колонии — Амиса стали свидетелями необычного зрелища: к царскому дворцу, ставшему резиденцией консула, тянулись толпы чужеземцев.
По голубым, отороченным золотом хитонам можно было узнать тетрархов Галатии. Царьки Малой Армении были в белых кандиях и китарах, иберы в черных хитонах, опоясанных серебряными поясами. Правитель саков восседал на коне. За ним шли лучники с тростниковыми стрелами в золотых колчанах. На поклон Помпею явилось двенадцать правителей и множество военачальников со свитой и толмачами. Всех их пригласили в портик на берегу озера.
— Я собрал вас, — обратился Помпей к гостям, — чтобы сообщить: Митридат побежден. Теперь вы можете спокойно властвовать над своими народами. Никто не посмеет напасть на вас, изгнать из царств, возмутить ваших подданных, лишить достояния ваших сыновей. Кто решится после Митридата испытывать судьбу? С ним начал войну Маний Аквилий. Ее продолжили Сулла, Мурена, Лукулл. Потом командование перешло ко мне и вместе с войском — это.
Помпей торжественно поднял руку и повернул ладонь, чтобы все видели перстень.
— Здесь Митридат изображен красавцем, полным юношеского задора. Уже тогда он был одержим безумной и дерзкой мечтой — сокрушить Рим. Ради этой цели он шел на любое преступление. Пятьдесят раз в Риме сменялись консулы. Многие из тех, кто сражался с Митридатом юношами, уже старцы. А он стал подобен змее, у которой искрошились зубы. Он уполз в скифские степи. Иссяк его яд. Но и теперь он помышляет о мести, надеясь, что кто-нибудь другой примет у меня этот перстень и вместе с ним — войну. Но я отдам его только нимфам этих вод!
Помпей стянул перстень с пальца и занес руку назад. Все рванулись, словно желая удержать консула, но перстень, прочертив дугу, упал в озеро.
— Каков Поликрат! — шепнул Клодий Мурене.
Мурена поднес палец к губам, показывая, что здесь не место для разговора.
Они вышли за ограду.
— Помпей не может жить без подобных эффектов, — начал Клодий. — Правы те, кто производит его имя от «помпы». Перстень в воду, чтобы показать: война завершена. А ведь Митридат еще владыка на Боспоре и располагает сильным войском. — Внезапно замолкнув, он взял Мурену за руку. — Что же ты молчишь, мой наставник? Скажи: «Ты еще молод, чтобы судить о консулах». Но ведь Помпею было столько же лет, сколько сейчас мне, когда он получил триумф. И тебе известно, что он добился этого не умом, не талантом, а наглостью. Тем, что Сулла называл счастьем! Прощай! Мы были друзьями, хотя и приносили жертвы разным богам!
— Нет, у нас одни и те же боги, только у тебя дурная привычка разглядывать их лица. Мне же достаточно знать их имена.
Клодий оторопел. Мурена, которого он считал недалеким служакой, сумел в нескольких словах выразить то, что разделяло их пропастью. Мурена служил Дисциплине, Власти, Доблести и другим безликим именам, и это избавляло его от разочарований. У него не было никаких сомнений в правильности действий того или иного носителя власти. Он не осуждал их даже тогда, когда они приводили к бессмысленным потерям, возлагая вину на нерадивость воинов, суровость природы, коварство врагов, словно полководец не должен был предвидеть всего этого и принимать в расчет.
